Страница 5 из 9
Слежу за струйками воды. В руках тает шоколадная конфета.
Незнакомое, щемящее чувство в груди, какой-то потери и неотвратимости хода времени.
Мамы и воспитатели сидят за столами и пьют чай. Играет музыка: «Буквы разные писать тонким пёрышком в тетрадь, учат в школе, учат в школе, учат в школе». Садик заканчивается.
Дорожки дождя извиваются по стеклу. Они бегут вниз, останавливаются ненадолго и потом скатываются ещё быстрее.
Дома у сестры большая немецкая кукла. Поверх платья натянута моя жилетка, которую я люблю, но уже не влезаю. Почему то я думал, что со временем, смогу, наконец-то её опять носить. Сегодня всё встало на свои места. Обратного пути нет, только вперед к взрослению.
«Учат в школе, учат в школе, учат в школе». Мне очень хорошо и в тоже время грустно.
6
Когда я пошел в первый класс, мы перебрались жить на самую красивую улицу того, моего мира, она называлась по имени нашего города-побратима Лайнфельден-Эхтердингена – улица Лайнфельден-Эхтердингенская.
Освоив письмо, я начал переписываться с дедом и мне приходилось ухитряться и мельчить, чтобы хватило места на конверте в ячейке обратного адреса.
Кстати, приехавший из деревни дедуля для употребления в разговоре сократил и изменил длинное наименование – улица стала Немецкой, а потом её так начали называть все мои друзья и знакомые.
Главная пешеходная магистраль микрорайона была выложена бетонной плиткой. В апреле по краям променада на юг текли ручьи, унося мой кораблик, сделанный из кусочка белого зернистого пенопласта. Я бежал, за судном, старая не наступать на швы между бетонными четырехугольниками Немецкой улицы. В этом Великом водном пути от ларька Союзпечати до Парикмахерской могли повстречаться приятные сюрпризы в виде двух – трёхкопеечных монет и красивых конфетных оберток, которые я аккуратно выпрямлял и собирал в карман. Дома, я их сушил, и складывал в треугольники. В школах, на переменах в то время господствовала игра в фантики. Мои мёртвые прошлогодние уличные бумажки с изображением белочек, мишек, буратин, мальвин и гулливеров, начинали жить новой жизнью, они играли и выигрывали.
В один из солнечных весенних дней, во время ходовых испытаний очередного кораблика, на этот раз, сделанного из куска пробки, проходя скамейку напротив хозяйственного магазина, я обратил внимание на красноватый отблеск в русле ручейка. Расчистил палочкой серый осадок и увидел вмёрзший в лед маленький патрон, длиной может быть с половину спичечного коробка. Мне улыбнулась удача! Отколупав изо льда находку, побежал домой. Я решил вытащить пулю – такую же тяжёлую и красивую, похожую на помадку с латунным отливом, давал мне подержать в школе Вован Гинтаус.
Вооружившись папиными инструментами, не смог выковырять её, как не упирался. Решил, что надо размягчить гильзу под действием тепла. Я видел, как старшеклассники потрошили аккумуляторы и выплавляли свинцовые биты в костре. Так что, кое-какие сведения по металлургии и физике металлов у меня были.
Я включил конфорку на газовой плите и поднёс к огню зажатый в плоскогубцах патрон. Раздался гром, обожгло лицо сбоку и меня отбросило назад. Пронзительно зазвенело в ушах. Я зажал локтями голову и осел на пол. Из комнаты выскочила сестра, схватила меня за плечи и затрясла, при этом что-то крича. Я видел её лицо, как картинку в телевизоре с выключенным звуком.
– Что ты говоришь, я ничего не слышу!
Ася беззвучно орёт, я чувствую запах пороха и ирисок, она любит конфеты. В голове шумит.
Мне становится страшно, я не слышу её голоса, только треск и звон! Я оглох!
– Ты дурак…, ты что тут делал? – доносится издалека, как будто голова накрыта двумя подушками.
– Я просто хотел достать пулю! – говорю я.
– Не ори! – она дает мне подзатыльник.
Через некоторое время слух возвращается. Ася выключила газ и открыла форточку. Потом прижгла мне царапину одеколоном.
Я честно рассказал, про мой эксперимент. Сестра качает головой и крутит пальцем у виска. Ещё бы, она старше меня на пять лет и наверно понимает, чего я избежал сегодня.
Патрон сдетонировал от нагрева, пуля пролетела по диагонали вверх, царапнула мой правый висок, и вошла под потолок в стену напротив. Прямо в угол над открытой дверью.
Мы передвинули кухонный стол, я поставил на него табурет, а потом детский стульчик. Ася, водрузившись на шаткую конструкцию, осмотрела отверстие. Пуля зашла глубоко в гипсовую стену. Тогда не было евроремонтов и навесных потолков. Выглядело так, как будто обкрошился кусочек побелки. Я нашел в швейной машинке мел и мы замаскировали попадание. Отошли к окну и оценили работу. Дырочка была почти незаметной, найдёшь, только если знаешь где искать.
– Ася, я тебя прошу, не говори, пожалуйста, маме с папой! – повернулся я к сестре с умоляющим видом, когда мы закончили заметать следы.
– Хорошо, не скажу, но тогда ты выносишь мусор и чистишь картошку три месяца…и ещё…моешь посуду!
– Ну, это слишком, хотя бы один месяц.
– Я сказала три, иначе расскажу!
– Да мне наплевать, говори что хочешь, – я блефую.
Ася, понимает, что ей тоже перепадёт, и соглашается на один месяц моего рабства в обмен на молчание.
Мама и папа приятно удивлены вечером. Дети прибрались и сварили ужин.
Если вы когда-нибудь будете проходить по улице Немецкой, знайте – в двухкомнатной квартирке №50 на пятом этаже дома 25A, в перегородке между кухней и гостиной спрятан маленький кусочек свинца. Это наш с сестрой секрет. Был.
7
Я думаю, одним из самых важных событий в жизни человека, является момент, когда он обретает навык расшифровывать чёрные знаки и трансформировать их в звуки и слова. И с помощью этого искусства получает возможность приобщиться к коллективной памяти. К сожалению не все люди используют это умение в полной мере.
Научил читать меня папа, лет в пять, наверное. А катализатором процесса борьбы с безграмотностью был Питер Пауль Рубенс. Отец любил покупать художественные альбомы и наборы открыток с полотнами известных мастеров, которые я рассматривал с большим интересом, особенно задерживаясь на картинках с рыхлыми голыми тётками и бородатыми мускулистыми мужиками, некоторые, кстати, были на козлиных ногах.
Я часто отвлекал отца от работы, доставал расспросами, что происходит на картине, просил прочитать название и имя художника.
Папа решил, что будет лучше, если я сам смогу различать слова, достал старый букварь, и за месяц дело было сделано. Я стал читать. Расспросы всё равно продолжались, наверно мои родители не раз пожалели, что дали ребёнку взглянуть на шедевры мировой живописи. Сложно доступно объяснить дошкольнику некоторые вещи:
– Разве бывает у человека тело лошади, и что делает мальчик с луком и крыльями, зачем полураздетая тётенька поставила ногу на отрезанную голову бородатого дяденьки, и вообще, почему они все голые?
Первая моя прочитанная книга – отрывок из «Отверженных» Виктора Гюго – «Козетта», выпущенный отдельным детским изданием. На обложке картинка с грустной девочкой в белом капоре. Я разбирал слова по слогам и за несколько дней закончил чтение. Отдельные предложения были понятны, это конечно чудо, но смысл повествования не улавливался.
Вторую книжку с очень красивыми картинками, про барона Мюнхгаузена, я уже взял в библиотеке в первом классе, остальные не помню, значит, не зацепили.
«Волшебник изумрудного города» во втором классе – это был прорыв. Я всё понял и увлёкся, стал жадно искать и читать продолжения сказки Волкова. В сумерках, после школы сидел с книгой у лампы, с будильником в обнимку и как шахматист, следил за временем, с ужасом понимая, что мама сейчас скажет, – «пора спать».
«И как же быстро бежит часовая стрелка, а самое захватывающее, только начинается».
Меня накрыло. Без чтения, в тот момент своей жизни, я не мог обойтись.
Книги выдавались на срок до десяти дней. Я возвращал их через сутки. К двенадцати годам я прочитал все интересные, как мне казалось, повести и романы в детской районной библиотеке №22.