В конце пути

Наконец, когда тени вытянулись и небо приобрело фиолетово-серый оттенок, когда настала долгая, пропитанная светом ночь, тогда Ане со Свеном вошли в комнату к Чарли, и Ане сказала:

– Четыре дня назад Уле отправился в сторону Витувасскат. Без собак, почти без еды и воды. Он умрет?

– Не знаю, – ответил Чарли, затем торопливо добавил: – Меня отправляют вперед. Я не… Мое прибытие – это не конец. Иногда меня посылают как последнюю любезность, а иногда – как предостережение. Я никогда не знаю, в каком именно качестве выступаю.

– Предостережение?

– Предостережение, благодаря которому Смерть может обойти стороной.

– Вам об этом известно? – резко спросила Ане, маленькая женщина, шарик в плетеном пальто; она выглядела еще ниже на фоне своего высокого мужа, а тот на ее фоне казался тонким, словно жердь. – Известно о предостережениях?

– Я лишь посланник, – ответил Чарли с вымученной улыбкой. – Больше я ничего не делаю.

Муж посмотрел на жену, жена – на мужа. Дом у них был тихим. И городок был тихим. В таком маленьком поселении пересуды отравляли жизнь, и люди тут не судачили. С холма на востоке редко сходил снег, поэтому они не обсуждали изменение климата, или морей, или небес. В темные месяцы, с ноября по апрель, когда ни одно судно не рисковало сюда плыть, а вертолет прилетал лишь за умершими, тогда продуктовый магазин стоял пустым, если не считать мясных консервов да ферментированной птицы с костями и перьями. На льду или в море ветер уносил слова охотников прочь, а поселковый Интернет работал медленнее, чем ползли глушившие его ледники, – он был таким капризным и слабым, что не мог заполнить здешний мир цифровыми новостями и историями. С друзьями Ане говорила на калааллисут, с рыболовами – по-датски, со старшими учениками, которые мечтали куда-нибудь съездить и жутко боялись уезжать, – по-английски; удерживая в голове столько языков, Ане не испытывала потребности разговаривать во время отдыха. Их со Свеном брак протекал в тишине, и общались они молча – читали малейшие движения рук и глаз, выражали ими мысли, которые не привыкли выражать словами.

Таким вот способом Ане и Свен завели друг с другом долгую трудную беседу, стоя в дверях гостиной, и наконец Свен сообщил Чарли:

– Завтра пойдем искать старика вместе.

Обсуждение было закончено.

Глава 17

Чума сидит в салоне эконом-класса самолета, выполняющего многочасовой рейс, и рассуждает:

– …разница полов. Видите мужчину, вон там? В кино показывают сексуальную сцену, а он изображает невозмутимость, полную невозмутимость, ягодицы туда-сюда, груди прыгают на весь экран, – подумаешь, совсем не возбуждает, что тут сексуального. Зато вон там женщина, смотрите, она украдкой проверяет, не видит ли кто, загораживает экран, ей бы хоть капельку уединения, но уединения нет, где его взять посреди ночного полета в эконом-классе, в классе для отбросов. Люблю я вот так летать, люблю летать с кучей народа…

Голод сидит дальше, впереди, в премиум-экономе. Не совсем бизнес-класс – не совсем; члены общественных организаций и правительственные чиновники низкого ранга не могут себе позволить бизнес-класс, как не могут они и признать, что времена настали тяжелые, что пора привыкать к бюджетным путешествиям, что с деньгами очень напряженно и очень…

– Я буду карри из курицы, – выдыхает она так тихо, что за ревом двигателей бортпроводница ничего не слышит и наклоняется ближе. – То есть, если карри еще есть.

Война летит первым классом. Шампанское, шампанское, торговцы оружием и шампанское, мягкие ягодицы бортпроводниц, кокетливые взгляды на бортпроводников с прилизанными волосами, порой такие же кокетливые взгляды в ответ.

Однажды в аэропорту Хитроу Война протянул золотую карту сотруднику, который успокаивал плачущую женщину. Та приехала в аэропорт встречать сына, а он не сошел с самолета. Сын был арестован на турецкой стороне за совершение теракта, и мать рыдала, выла и причитала, что мальчик у нее хороший, а человек в форме авиакомпании, с блестящими запонками и шелковистым галстуком, утешая мать, твердил, что это наверняка ерунда и ошибка, много шума из ничего, что подобные недоразумения всегда разрешаются благополучно.

Война полюбовался трогательной сценкой, а потом протянул престижную золотую карту, символ уважаемого клиента авиакомпании, и прошептал сотруднику на ухо:

– Мальчик этот на прошлой неделе обезглавил трех женщин и подростка, однако мне нравится твоя отзывчивость, сын мой, нравится твоя чуткость.

Смерть летает, поскольку это современно, но особого наслаждения от самолетов не получает – кроме тех редких случаев, когда он путешествует впереди, с пилотом.

Глава 18

Это – рассвет?

Здесь, где под ногами было море, а над головой – небо, Чарли впервые ощутил вращение Земли и поверил в то, что Солнце стоит на месте, а Земля крутится, и решил, что теперь он понимает древних, которые в утренней заре видели Бога.

В ледяном краю вечного солнца…

Вот бы больше никогда не спать и жадно пить это небо. Поначалу Чарли думал фотографировать все свои путешествия, но почему-то не решался; ведь фото не способно отразить того, что чувствуешь, когда у тебя на глазах солнце описывает круг над горизонтом.

Да и как подписывать такие снимки в Интернете?

Гора над безбрежным коралловым морем, солнце встает над цветущим лесом, здесь я сообщил одной женщине о том, что она умрет. #работа #очереднойрабочийдень

Чарли не фотографировал. Вместо этого он до боли в глазах смотрел вокруг и старался запечатлеть увиденное в сердце.

Это время суток, заверил Свен, – ближайший эквивалент зари, который понятен растерянному, ослепшему организму Чарли, ведь летом ориентироваться по свету бесполезно; поэтому они взвалили на спину тяжелые рюкзаки, рассовали по карманам пакеты с вяленым воловьим мясом и двинули прочь от моря.

Без собак, пояснил Свен. Для нарт мало снега, земля слишком обнаженная и неровная. Придется пешком. Ты умеешь ходить пешком, вестник Смерти?

Умею, наверное, ответил он. Раньше я таким не занимался.

Свен поджал губы, но смолчал и подумал – какой, интересно, у Чарли опыт работы, и полезен ли он в снегах.

Солнце было здесь ненадежным спутником, и Чарли брел в некоем мареве между сном и бодрствованием, между движением и падением, ноги машинально переставлялись, глаза смотрели, Чарли карабкался, думал и не думал, время шло и не шло. Порой он вспоминал, что у него есть ноги и что они болят, потом забывал и вновь только брел-брел-брел.

Первая часть пути оказалась легкой, земля – твердой и каменистой, а неглубокий снег – нетронутым. Затем они полезли в гору, на черные скалы, выбеленные пометом, – его тысячелетиями оставляли мигрирующие птицы, а некоторые даже вили тут гнезда, – и от едкого воздуха у Чарли заболело в груди, засаднило в легких, и он предложил отдохнуть на вершине холма, а Свен посмотрел на спутника как-то странно – вполне возможно, с жалостью.

Чарли дал себе слово больше не просить передышки, глянул вниз и по другую сторону кряжа, вдали увидел лед. Не снег, нет – в последнее время для хорошего снегопада не хватало влажности, – а слежавшийся плотный лед, заполнивший фьорд; не гладкую волнистую поверхность, а неровную пустыню с дюнами и башнями, с выступами и шипами – их вздымал, стискивал, разбивал и вновь вспучивал ледник в долине. Чарли услышал громовые раскаты, но не увидел туч и понял: это ледник, он ползет, ползет, рушит сам себя и сам же возрождает.

Вестник Смерти – онемелый, неуверенный – посмотрел на Свена в надежде, что их путь лежит не туда, не на эту подушку, утыканную сине-белыми иголками. Свен поднял глаза к солнцу, словно ища у него такой же поддержки, затем перевел взгляд на Чарли и спросил:

– Ну? Куда дальше, знаешь?

– Мне нужно найти профессора Уле – а как его найти, мне не сказали.