Страница 21 из 35
Босой оказался не очень хорошим кадровиком. Вторая пара наших сменщиков тоже проработала недолго. Это были пожилые муж и жена. Босой представил их победно: «Вот вам вторая семейная пара! Будет идеальная смена!» Но вторая пара очень скоро начала ссориться. Маленькая колченогая Гуля стала ревновать своего старика Васю ко мне. Сцены она устраивала бурные, несла свои выдумки в посёлок, нам на базе их передавали — атмосфера накалялась. Гуля начала выпивать от злости, а Вася — с досады. Пили супруги порознь. Только Вася себя не терял, а Гуля однажды пропала на два дня. Когда она явилась принимать смену, оказалось, что этих двух дней она вообще не помнит: «Я же вчера вечером ушла». Помня давешнюю катастрофу, не решаясь доверить Гуле боевое оружие, мы написали докладную. Гулю уволили. Следом за ней ушёл и Вася. Мы на два месяца остались одни. Милиция и горнотехническая инспекция пока смотрели на этот факт сквозь пальцы: лучше двое надёжных, чем такая пьянь.
* * *
Нам не повезло со сменщиками два раза подряд. Они плохо переносили оторванность от масс. Когда уволили вторую пару, нас надолго оставили одних. Это была благодать. Ни громкого телевизора, ни пьяных скандалов. Новый год мы встретили на вахте как раз в день приезда. Нам всю ночь звонили с базы: то поздравить, то посочувствовать нашему одиночеству. Мы сочувствие принимали, но про себя смеялись: подольше бы это одиночество длилось.
Маша рисовала уже акварелью. Хоть эта техника и тоньше, зато с ней и хлопот меньше. От масляных красок больше грязи, они тяжёлые, требуют холста или картона. А тут — коробочка, кисточка, лист ватмана и стакан воды. Акварелью Маша особенно хорошо рисовала горы. Она никогда их живьём не видела (какие в Краснодаре горы?), но получалось так похоже, будто она там выросла. Правда, и река, и море у неё тоже получались так, будто она — русалка. Я перестал дразнить её че-ченочкой и стал называть русалочкой. Ей понравилось. Она нарисовала себя в виде русалочки, а меня — моряком в тельняшке. Я похвалил, но картинка мне не понравилась. Когда смотрел на тельняшку, мерещились на ней дырки от пуль и пятна крови. Может быть, зря воздушных десантников стали одевать в морское? Впрочем, тельняшка удобна и красива, её все любят.
После январской вахты, на пересменке, Алексей сказал, что нас в Пасоле ждут какие-то двое кавказцев. Заявили, что хотят вернуть долг. У него был ключ от нашего дома — так, на всякий случай, обменялись запасными. Маша сразу спросила: «Ты впустил их в наш дом?» Он ответил: «Нет, конечно. Вот он, ваш ключ. Я им предоставил свои апартаменты. Приедете — нанесёте визит. Друзья моих друзей — мои друзья, но насчёт хаты — дело другое. Верно?» Маша сказала: «Верно». Без всякого выражения. Я уже знал, что это означает: моя супруга напряжена. Алексей спросил: «Это где же они вам задолжали? В Томске?» Она сказала: «В Томске. И что же, они специально из-за этого приехали?» Он сказал: «Выходит, так. Ничего с собой вроде не привезли. Значит, других дел нет. Они мне сказали, что мимо ехали. Отдадим долг и — дальше». «А на чём они приехали?» «На попутной машине». Маша сказала: «Ну и ладно». И больше об этом не говорила. А я вообще не сказал ни слова. Я был весь в подозрениях. Они сидели во мне давно, а теперь ломились наружу, но ничего нельзя было показать. Почему нельзя, я объяснить не мог даже себе. Нельзя — и всё тут.
* * *
Я думала, что я врач и тренированный воин, а оказалось — обыкновенная женщина. Когда Алексей сказал, что в Пасоле нас ждут два кавказца, я начала терять сознание. С трудом договорила несколько фраз и сказалась усталой, ушла спать. Иван ещё немного поболтал со сменщиками и явился ко мне, совсем хмурый. Сказал, что Алексей и Ефимыч спрашивали, не нужна ли помощь.
— Какая?
— Ну, с этими кавказцами.
— Ты что ответил?
— Сказал, что всё в норме.
— Молодец.
— Почему?
— Что почему?
— Всё, всё, Маруся. Уже некогда притворяться. Давай, всё рассказывай. Тут всё должно быть ясно. Я же не знаю, как себя вести.
Мы говорили очень тихо. Он лёг рядом на узкую кровать, подсунул свой локоть мне под голову. Пришлось рассказывать. Я рассказала, конечно, не всё. Да, я чеченка. Выросла в горном ауле. Хотели, чтоб стала шахидкой. Но я сбежала. Это не я тебя спасла в лесу, это ты меня спас. Я русская теперь. Я — твоя Маруся. Я никем другим не буду. Я хочу рожать тебе детей. Не гони меня, Ванечка. Вот всё, что я ему сказала. Он спросил:
— Что предлагаешь делать?
Я сказала, что отступать некуда. Меня трясло от ярости. Я сказала, что этих двоих надо завалить, как того шатуна. Он возразил:
— Но они ведь не одни. Их кто-то послал. Они не убивать приехали. Они нас тоже боятся. Надо узнать, что им нужно.
Я сказала, что они нас просто боятся, без «тоже». Мы у себя дома и мы их не боимся. А чего им нужно, ясно и без вопросов. У врача, к которому они зашли после нас, они узнали о нас достаточно. Их интересует наша взрывчатка. Они предложат мне во имя аллаха уничтожить наш склад. А ещё вернее — вскрыть склад и взорвать нефтехранилища в Лидере, а остальную взрывчатку спрятать в тайге для новых диверсий. Иван спросил:
— Ты мне всё рассказала?
Я ответила, что всего не расскажешь. Он прижал меня к себе и стал целовать. Его слёзы были очень горячими. Он шептал одно слово: «Бедняжка». Я тоже поплакала, и стало легче. Мы составили план завтрашних действий и заснули.
Назавтра к обеду были уже дома. По дороге в Пасол я впервые пережила отвращение. Примерно такое же, как перед последним своим боем, когда ехала из Ростова на юг. Всё нутро не хотело, а разум заставлял. Вот так и заболевают по-настоящему: организм протестует против насилия и ломается.
Выйдя из машины у магазина, мы не пошли сразу домой и даже не стали покупать продукты. Военные действия лучше всего получаются на пустой желудок. Мы перешли улицу и оказались в медпункте. Было время приёма, и фельдшерица Аврора сидела в одиночестве. Нас она ненавидела и поздоровалась сквозь зубы. Но Ивану она была одноклассницей, это упрощало задачу. Он сказал, что нужна медицинская помощь. Аврора засмеялась:
— Это врачам-то?
— Нет, не врачам. И учти, Аврорка, здесь нет врачей. Я серьёзно. У нашего соседа поселились двое кавказцев. Он сегодня сказал, что они заболели.
— А что ж вы сами?..
— А кто мы такие? Мы их не знаем, они — нас. А ты — настоящий медик, с дипломом и с должностью.
— А должность — это долг! Так твоя мать говорила, я помню.
Я сказала:
— Аврора, вы не обижайтесь на нас.
— А чего это ты со мной на «вы»? Давай уж… коллега… Что там с ними?
Я сказала:
— Да ничего. Нам просто нужен свидетель. Они зачем-то к нам приехали.
Иван сказал:
— Ты просто войди и выйди. Чтоб они поняли, что их теперь знают.
— А вы их сами знаете?
Я сказала:
— Не знаем. Поэтому опасаемся.
— Тогда пошли за моим Серёгой. Он как раз на обеде должен быть.
Иван говорил мне, что у Авроры лёгкий и не злой характер. Надо только подойти первым. Так и получалось.
Мы пошли к ней домой. Вездеход, на котором работал муж, в самом деле стоял у калитки, а сам Серёга заканчивал мыть обеденные тарелки. Когда узнал, в чём дело, ухмыльнулся:
— Уже и сюда добрались. Ну, поехали.
Мы лихо выпрыгнули из вездехода у дома Алексея и вошли без стука. Двое сидели за столом, оба — лицом к двери, в напряжении. Аврора спросила:
— Кто больной?
Те переглянулись. Оба молодые, те самые, из диспансера. Один немного старше. Он поглядел на край Аврориного белого халата и ответил:
— Нет больных.
Аврора сказала с напором:
— А мне передали от Алексея, что здесь больные.
— Нет больных.
Тогда заговорил Серёга:
— А вы здесь кто?
— Мы — гости.
— Чьи гости?
— Хозяина. Алексея. Он нам ключ оставил.
— И надолго?