Страница 5 из 26
– Могу ли я поцеловать стремя твоё, благословенный потомок Мухаммеда?
Сеид Кул-Шариф выдержал паузу, оглядел с ног до головы Ширина и обратился ко всем присутствующим таким тихим голосом, которым всегда говорили великие люди, достигшие непререкаемого авторитета:
– Всевышний даровал нам эту северную жемчужину Ислама! Нельзя позволить кресту возвыситься над ней. Нельзя позволить неверным приблизиться к могилам наших предков и святым камням. Источник чистой воды не должно осквернять нечистотами, а источник чистой веры – неверием. Аллах даст нам силы и подмогу в нужное время, и он же в нужное время дарует нам жизнь вечную. Это не молитва, ведь в зале женщина! Это слова мои для ваших голов. Заберите посла к нам в медресе, – это уже обратившись к дервишам, – он нуждается в духовной поддержке.
– А ты, досточтимый Ширин, – сказал Кул-Шариф уже повернувшись и глядя карачи прямо в глаза, – ты сам теперь решай, достоин ты целовать стремя моего коня или недостоин целовать следы его копыт?
Развернувшись в полнейшей тишине всадник медленно процокал к выходу, за ним вышли дервиши. Двое из них вели под руки совершенно обмякшего посла Рашида. Продолжать заседание дивана как-то не получалось, все постепенно потянулись к боковым выходам, стараясь обходить, держаться на дистанции от карачи Булата Ширина.
Совет у дьяка Выродкова и отправка на войну
Как несомненно помнит читатель, мы расстались с Иваном Мологой и Сергулей в Московском кремле. Мастера зодчих дел, среди которых были русские, приглашённые смуглые итальянцы, светловолосые литовцы, татары казанские и даже сибирские, типа мастера Бармы, томились в ожидании дьяка. Кто-то начинал ковырять перочинным ножичком стол, кто-то дремал, некоторые переговаривались вполголоса. Приказная палата сразу ожила, когда в неё быстро вошёл Иван Выродков, за ним влетел писарь. На дьяка вошедший в общем понимании был совсем не похож. Это был сорокалетний хорошо выбритый мужчина, одетый в европейский короткий кафтан, привыкший говорить быстро и не повторять распоряжений. Волосы его были убраны в короткую косичку, на манер английского капитана.
– Говорить буду откровенно. Слушайте внимательно и спокойно. Всё равно никому разболтать не сможете, потому что под охраной стрелецких команд прямо отсюда отравитесь набирать ватаги свои. Идём на войну с Казанью. Задача такая: набрать себе работных, и с этими людьми выступать. Под Казанью потребуется строить туры осадные. Лес валить будем на месте. Для каждого полка свои «гуляй-города». Прямо скажу, я против такого способа – из сырого непонятного материала сооружать. Но это указ. Рисунки срубов и подсчёты леса буду проверять на ходу. Всё, с Богом!
У выхода из приказа каждого мастера поджидали служивые и так под конвоем отводили в сторону. Надо ли уточнять, что мастера Мологу поджидал стрелец Василий, который уже распознал на площади Сергулю и приспособил его к делу – нагрузил мешком с разным походным барахлом.
– Как же без инструментов? Мне циркули нужны, линейки, угли рисовальные! – рассуждал Александр Иванович с Василием по ходу к Троицким воротам, где их поджидали два десятка служивых с осёдланными лошадьми.
– Дядя Саша, указ нарушать нельзя, домой ты не заедешь. Вообще никуда не отлучишься от нашего отряда. А вот мы с Сергулькой можем, да? Ты садись на коня и рысью с моими бойцами до села Медведково. А мы с твоим помощником сделаем круг, заедем в Напрудную и возьмём твои чудеса чудесные. Сергулька, прыгай сзади. Мешок петелькой к седлу, вот так. Знаешь дедовы принадлежности? Ну трогаем.
– А в Медведково то зачем? – с коня спросил уже Молога.
– Работников тебе набирать! Немного поворошим вотчину князя Пожарского!
– Круто то как, – буркнул себе в бороду Молога и тронул следом за стрелецким отрядом к улице Солянке и дальше к Яузе, по берегу которой шла тропа до Медведкова.
Вечерело. За околицей села Медведкова, на правом берегу Яузы стояли четырнадцать телег, запряжённых разнокалиберными лошадьми. Князю Пожарскому был дан наказ не только крестьян своих на работы отдать, но и транспорт предоставить, и хлеба в дорогу. Сам тучный князь с двумя приказчиками топтался поодаль, в разговоры со стрельцами не вступал. Вот прибыл и командир Василий со своим молодым попутчиком. Сергуля на лямке через плечо вёз драгоценный дедушкин port-feulle, привезённый им из Литвы. Это у них там на французский манер эта кожаная плоская сумка с двумя замками, набитая всякими чертёжными инструментами и пергаментом называется как бы «носитель листов», а Молога называл это своё сокровище портфель, с таким вот ударением.
Стрельцы начали выгонять из изб мужиков и баб и строить всех у Покровской церкви. Бурчание и всхлипывания пресекались ударами плетей, не сильно, но чётко. Наконец, когда начало темнеть, Молога начал свой отбор. Указывал на молодого, ну хотя бы не очень старого и крепкого мужика, его сразу отводили в сторону, раздавалось бабье оханье, церковный служка тут же записывал имя-прозвище. Таким манером было отобрано восемнадцать мужчин. Тут вперёд выступил Васька:
– Всем слушать! Кто отобран для работ идти по домам и собираться. На рассвете выходим. Собираться с семьёй кто женатый: с женой и детьми. Десятник Михайлов! Деревню оцепить, чтобы бежать никто не надумал! В полночь сменить десятнику Семёнову!
Александр Иванович, Сергуля и Василий расположились на ночлег в избе княжеского приказчика. Мальчику раздобыли хорошую кружку молока и кусок свежего белого хлеба и после краткой трапезы он уже спал на широкой лавке как говорится «без задних ног». А Молога и Василий вышли на крыльцо. Мастер раскурил трубку, а стрелец короткими глотками пил квас из крынки. После такого шебутного дня и не спалось.
– Как справилась служба? – раздалось из темноты. На свет луны выехал верхом дьяк Выродков. Следом за ним также верхом его верный писец Степан.
– Всё как по указу! Мужики отобраны, с рассветом выступаем! – отрапортовал Василий, быстро отставив квас и проверив застёжки на кафтане.
– Вопрос есть, Иван Григорьевич! Можно на ночь глядя? – подал голос мастер.
– Слушаю тебя, Александр Иваныч.
– Это на кой же ляд мне таскать по полям да весям этот обоз с бабьём и выводком? Мне же плотники нужны, а не табор!
– Не горячись, Александр Иванович, не горячись. Устали сегодня все. Да дело важное решили, такое, что на века запомнится и откликнется. Сегодня Русь впервые на восток двинулась. Понимаешь? Не восток на Русь, как столетиями было, а наоборот. Государь наш молод, но умён. И советчиков подобрал по себе, избранными их называет. Не громить Казань намечено… хотя громить тоже… Надолго обосноваться нужно на Волге, навсегда. Врасти корнями. И чтобы село Медведково в Казанском крае тоже было, с церковью православной. И монастырь Троицкий, например. И башня со Спасом в киоте. Вот для этого люди и нужны. Ну всё, отдых. Я к Пожарскому заеду, Стёпка, за мной!
Александр Иванович и Василий ещё немного постояли и посмотрели молча в звёздное небо. Душна и темна была эта ночь в начале августа 1549 года.
Мы всё провалили. Февраль 1550-го
В юго-восточном направлении от Казанского кремля протянулась протока Булак, связывавшая некогда реку Казанку с озером Кабан. Если смотреть от неё на озеро, то справа оно обрамлено пологими берегами, а слева начинается рельефная терраса, разрезанная оврагами на три основных холма. Топонимы Первая, Вторая и Третья Гора в Казани были исконно привычными, хотя горами их можно назвать только в условиях нашей однообразно-равнинной природы.
Так вот, на бровке третьего от Казанской крепости холма, буквально в двух верстах от ханского дворца, стоял молодой великий московский князь Иван IV. Зарево пожара, бушевавшего в районе Булака, отблёскивало в кольчуге исключительно тонкой работы, поддетой царём под светло-серый полушубок и в его больших, полных почти детскими слезами глазах. Когтистая лапа обиды душила молодого человека, и выхода этим удушающе-колючим чувствам он не давал только чтобы не выглядеть смешным. Быть смешным для него было страшнее, чем быть больным или тяжелораненым.