Страница 20 из 21
– А потустороннему миру – сюда, к нам, – бесстрастно добавил Мавранос, вворачивая в пробку штопор своего швейцарского армейского ножа.
– Пого! – громко воззвал он к серому небу и с громким щелчком выдернул пробку из бутылки. – Этот-то звук ты, старина, обязан узнать.
Он поднес бутылку к губам и, булькнув два раза, опустил ее и передал Питу Салливану, который тоже отхлебнул из горлышка.
– Пламтри – последняя, – объявила Анжелика, взяв бутылку у мужа и передав ее Кокрену. Гулявший по гавани ветер закидывал ее черные волосы ей в лицо. – И из стакана.
Кокрен поднял холодную бутылку и сделал несколько больших глотков; в это жуткое утро, да еще на пустой желудок одуряющее действие алкоголя показалось ему столь приятным, что он с трудом заставил себя вернуть бутылку, не приложившись к ней как следует.
– Мальчика жажда замучила, – невесело сказала Анжелика. – Но для вас это еще не все. – Она тоже отпила чуть-чуть и, снова наклонившись к своему символическому алтарю, сняла открытку и долила в стакан доверху пурпурного каберне. Потом поставила бутылку, звякнув о камни, взяла стакан, выпрямилась и вручила его Пламтри.
– Пока не пейте, – сказала ей Анжелика. – Вы, – обратилась она к Кокрену, – протяните к воде правую руку, чтобы родимое пятно глядело наружу.
У Кокрена зазвенело в ушах, и он отчетливо ощутил, как под рубашкой, по ребрам, побежала струйка пота.
– Зачем? – прошептал он и мысленно воскликнул: «Не буду!» Он как наяву услышал собственные слова, произнесенные в первый день пребывания в Медицинском центре «Роузкранс»: «Протянув кому-то руку, имеешь все шансы ее лишиться». И вспомнил струю алой крови, хлеставшей из руки, когда он тридцать три года назад сунул ее под секатор, нацелившийся на старый отросток лозы зинфанделя. Он совсем было настроился сказать это «Не буду!» вслух, но Мавранос заговорил раньше.
– Я к твоей девушке никакой привязанности не испытываю, – грубо буркнул он, – но должен признать, что проникся к ней этаким… холодным восхищением. Хоть и не сомневаюсь, что на мое отношение ей плевать. Но то, что она готова сделать… Сомневаюсь, что сам смог бы решиться. Ни у кого из нас язык не повернется сказать, что ему досталась роль более сложная, чем ей.
– Пятно на вашей руке, это же что-то вроде клейма Диониса, – вкрадчиво сказала Анжелика, – разве нет?
«Le Visage dans la Vigne, – думал Кокрен, – лик виноградной лозы».
– Пожалуй, что так, – безнадежно ответил он, и мысленно услышал резкий хруст в кулаке Пламтри, когда она со всей силы ударила по окровавленному линолеуму на полу дурдома, после того как он сломал нос Лонг-Джону Бичу. Сквозь сжатые до боли зубы он набрал полную грудь холодного морского воздуха и толчками, сотрясаясь всем телом, выдохнул его.
– Ладно. Я… с вами.
Он медленно поднял правую руку, повернув ладонь.
– Ладно… – эхом отозвалась Анжелика и обратилась уже к Пламтри. – А теперь, когда я подожгу мирт, ты, – Анжелика внезапно изменила манеру разговора с ней, – позовешь Скотта Крейна… Что поделать, но ты же знаешь, девочка, что сама в это вляпалась, так что, как мне тебя ни жаль… зови Скотта Крейна и выпей. – Она резко тряхнула головой, указала на стакан с ржаво-красной жидкостью в руке Пламтри и закончила шепотом: – Это.
Кокрен вдруг заметил, что конек ниши двускатной крыши и верх мраморной лестницы засветились холодным розовым рассветным светом. Мавранос встал на цыпочки и посмотрел на лежавший за его спиной полуостров.
– Солнце всходит, – сказал он, – над Форт-Мейсоном.
– Возьми инструмент, – приказала Анжелика, – и вынь гарпун из его горла.
Мавранос сглотнул комок в горле, да так, что кадык ощутимо дернулся, но кивнул с непроницаемым выражением лица.
– С удовольствием. – Он вынул из кармана пассатижи и опустился на колени у тела Скотта Крейна спиной ко всем остальным. Кокрен видел, как напряглись его плечи под джинсовой курткой; вскоре он выпрямился, держа в вытянутой, чуть подрагивающей руке пассатижи, в которых была зажата трезубая окровавленная головка гарпуна.
– Можно выбросить это в океан? – хрипло спросил он.
– Нужно, – ответила Анжелика, кивнув и не глядя на обрезок оружия.
Мавранос отвел правую руку за спину и резко выбросил вперед, как будто забрасывал удочку, в последнее мгновение раскрыв пассатижи. Окровавленная металлическая вилка перевернулась в воздухе, сверкнув на мгновение в горизонтальных солнечных лучах, и исчезла под волнами.
Кокрен снова посмотрел на тело Скотта Крейна. На темной бороде блестело пятно свежей алой крови, но бледное, прорезанное морщинами лицо оставалось таким же безмятежным и величественным, как прежде, и он напомнил себе, что в данное время Скотт не способен ощущать боль.
Два серебряных доллара лежали на камнях возле босых ног Скотта.
– Разве их не нужно положить на глаза? – спросил Кокрен.
– Нет, – резко отозвалась Анжелика. – Это его плата за проезд туда. А нам нужно, чтобы он вернулся.
«Тогда зачем они вообще здесь нужны?» – сердито подумал Кокрен. Его вытянутая вперед рука уже начала уставать.
Анжелика наклонилась, подняла веточки мирта и золотую зажигалку, откинула крышку и чиркнула кремнем. Веточки сразу же занялись почти невидимым пламенем; до Кокрена долетел ладанный запах дыма.
Анжелика кивнула Пламтри.
Пламтри повернулась к уже игравшей бликами серой воде, подняла стакан и приостановилась.
– И даже не Валори? – чуть слышно спросила она, явно не обращаясь ни к кому из присутствовавших. – Это моя чаша?
Кокрен, стоявший сбоку от нее с неуклюже поднятой рукой, видел, как по щеке девушки побежали слезы, выбитые ветром из глаз.
– Скотт Крейн! – громко выкрикнула она волнам и светящемуся туману. – Я знаю, ты (чтоб тебя!) меня слышишь! Войди в меня, в тело твоей убийцы! – И она поднесла стакан к губам и выпила все до дна тремя судорожными глотками.
С барабанным грохотом, похожим на звук лесного пожара, на полуостров обрушился внезапный, взметнувший фонтанчики брызг, ливень, слившийся в единый ковер на камнях и покрывший рябью поверхность моря. Стремительно надвинувшуюся завесу летящей воды озарили две белые вспышки молний, и в мраморных стенах раскатился настолько мощный удар грома, что Кокрен с трудом удержался на ногах.
Волосы Пламтри сразу промокли и легли извивающимися, как змеи, прядями; она запрокинула голову и выкрикнула три слога яростного хохота.
– Запек в пирог пирожник две дюжины дроздов! – проревел из ее открытого рта голос Омара Салвоя. – Когда пирог поставили и стали резать вдоль, то все дрозды запели: «Да здравствует король!»
Кокрен все же потерял равновесие и, извернувшись, упал на четвереньки, больно ударившись о камни локтями и коленями.
Останки Скотта Крейна оказались в каких-то паре футов от его лица. Теперь из воротника рубашки торчал голый серый череп, промокшая ткань облепила выпирающие ребра, живот исчез вовсе, а вместо кистей рук оказались длинные и тонкие серые косточки.
Пламтри отвернулась от моря, и даже сквозь сгустившийся сумрак и пляшущие перед глазами после молнии блики Кокрен разглядел блеск ее оскаленных зубов и понял, что это Омар Салвой, отец Пламтри. И похоже, он глядел прямо на Кокрена.
– Мама! – взвыл Кокрен, и хотя он всего лишь пытался включить эффект «кто за Дамой», крик, к его великому изумлению, пробудил в его душе детский страх оказаться безнадежно потерянным и сделаться жертвой чудовищ, и он порадовался, что дождь замаскировал слезы, брызнувшие из его глаз. И скорее для того, чтобы поддержать самоуважение, нежели с надеждой на результат, он снова крикнул: – Мама Дженис!
Возможно, это сработало – во всяком случае, фигура, которую именовали Пламтри, позволила Мавраносу оттащить себя вверх по лестнице, а Анжелика уже сидела на корточках по другую сторону одетого скелета, торопливо складывая костяные руки и ноги.
Анжелика посмотрела на него поверх выпирающей грудины скелета, прикрытой мокрой рубашкой.