Морской царь

Назначив новой шестерке караульных приводить хоромы в порядок, Рыбья Кровь в сопровождении ромея-оруженосца Афобия и телохранителя-лура направился в Петлю.

Трехтысячный Дарполь медленно просыпался. Зажигались в избах и Длинных домах светильники и лучины, в конюшнях и хлевах слышалось тяжелое топтание скотины, в юртах, в крытых войлочными полостями палатках и «корзинах» позванивала посуда и курился плотный дымок. В этом месте Яик делал почти полную петлю, охватывая своим руслом участок земли две версты на полторы. А на перешейке получившегося полуострова как раз и находилась новая столица князя Дарника, прямоугольник двести пятьдесят на сто пятьдесят сажен. Двое ворот в крепостном валу вели на запад в открытую степь, двое других на восток в Петлю.

Конь, словно понимая настроение хозяина, двигался шагом, не менее догадливые Афобий с луром тоже чуть поотстали, гадая, куда именно они едут: в Затон к корабелам, на Стрельбище или в Корзину. К их удивлению, князь миновал все три нужных тропы, выбрав просто противоположный край Петли, дабы спокойно по дороге все обдумать.

Неудавшийся поджог не столько злил, сколько раздражал своей дуростью. Это какими же глупцами надо быть, чтобы в этом краю, оторванном от больших селений на четыреста-пятьсот верст, избавиться от своего предводителя? А может это совсем и не дурость, а точный расчет: убить князя, дограбить Хемод и преспокойно с новым богатством вернуться в Хазарию? Слегка озадачивало то, что поджигатель или поджигатели нарочно подгадали момент, когда в хоромах не оказалось Милиды с Альдариком. Не исключено, что кто-то имел свои виды и на его юную жену. Нет, определенно нужно было найти поджигателя. Однажды еще в лесном Липове его уже пытались подстрелить отравленной стрелой. Тогда лучника не нашли, все свалили на одного из безумцев, что время от времени объявляли ему кровную месть. А может, и там была попытка остановить его тогда еще воеводское возвышение?

Сзади послышался конский топот, это был глава городского гарнизона Гладила. Проспав пожар княжеских хором, тысячский хотел оправдаться важными сообщениями.

– За ночь из оружейницы третьей хоругви украли все наконечники для стрел… – начал воевода и чуть замялся.

– Ну! – потребовал князь.

– Найдена еще одна разделанная корова без шкуры с клеймом.

Шкура с клеймом указывала на принадлежность коровы той или иной хоругви.

– Хорошо, скажи Корнею заниматься этим, – спокойно распорядился Рыбья Кровь и продолжил свой путь.

Новые происшествия при всей их малозначимости подействовали на него еще сильнее, чем ночное покушение. Ничего подобного не могло случиться еще три месяца назад, когда войско, распрощавшись с ромейскими и хазарскими полками, принялось в горлышке Петли устраиваться на зимовку. Все полны были воодушевления, с утра до ночи возводя дома, бани, крепостной вал, конюшни, хлевы, юрты с утепленными палатками. Но едва разобрались с зимним жильем, всех как переклинило. Три четверти ратников разом превратились в никчемных бездельников, в голос провозглашая: мы воины, а не дворовые услужники и соглашались лишь на охоту, рыбалку, самое большое на заготовку сена и дров. Рассчет князя, что свободные от службы два дня из трех ратники непременно захотят заняться каким-либо ремеслом, с треском провалился. Подвели и воеводы, тоже отказываясь занимать земельные угодья и превращать их в свою родовую вотчину. Ну что ж, не хотите вы, сделаю все сам, решил Дарник и принялся заводить княжеские мастерские. Вот только какой прок в этих мастерских, если от них пока один расход. С огромным размахом ткалось сукно, валялся войлок, шились полушубки и теплые сапоги, сколачивались топчаны, столы, лари и лавки, обжигалась глиняная посуда. Но все бесплатно уходило на текущие нужды, мол, ты, князь, привел нас сюда в летней одежде и без теплых одеял, ты и должен обеспечить, чтобы все это у нас было. Рыбья Кровь соглашался и с этим, однако его покладистость оборачивалась ему боком – в тесных переполненных жилищах все чаще толковали о том, что князь уже не князь, а Главный рабовладелец, который хочет три тысячи ратников и триста их жен и наложниц превратить в своих послушных и бесправных невольников. А, убедив себя в этом, уже один шаг был к тому, чтобы начать воровать и портить все «княжеское».

Пытаясь докопаться, как такое могло вообще случиться, Дарник приходил к неутешительному выводу, что виноват слишком легкий поход. Мало того, что большая часть словен состояла из ополченцев-первоходок, раньше в сражениях не участвовавших, так к этому добавилась еще и победа над Хемодом с непомерно большой наградой. И вчерашние смерды легко убедили себя, что всё ими вполне заслужено, что они славные воины и до следующего похода могут ничем не затрудняться.

Да и то сказать, раньше он с войском всегда возвращался туда, где были податные людины, которые и налоги платили и любую работу делали. Сейчас же Великая Степь, после чумного мора совсем опустела и выжившие вольные кочевники совсем не стремились превратиться в послушных подданных. Слава богам, что в Дарполе остались более тысячи союзников: ромеев, хазар, горцев-луров, тервигов и толмачей-иудеев, что более покладисты, чем словене, но и они уже начинают поддаваться общему бездельному поветрию.

С наконечниками для стрел все понятно: какой бы большой ратная награда не была вначале, но из-за игры в кости, из-за женских требований, из-за неравных обменов вещей добрая половина воинов еще до начала зимы полностью лишилась своего серебра, и наконечники для стрел стали самой подходящей заменой дирхемам и медным фолисам с фельсами. А вот с коровами совсем худо. Молоко, сметана и творог и без того с приходом зимы превратились в редкое лакомство и намеренное уничтожение коровьего стада – явный вызов Главному рабовладельцу и его воеводам-тиунам. Тем более что в войсковых бесплатных поварнях не переводится ни баранина, ни дичина, ни рыба – жри хоть в три горла.

Желая побыстрей избавиться от неприятных мыслей, Дарник повернул коня и поехал берегом реки в сторону Корзины. Это было место, куда он уединялся, когда слишком уставал от многолюдства. Если в других местах Петли тугаи успешно вырубались на жерди и дрова, готовя место под пастбища и пашню, то здесь вырубка была под запретом. И пробравшись через густой кустарник, Дарник со спутниками оказались на небольшой полянке с двумя «корзинами»: одна предназначалась князю, другая – сторожу Корзины и княжеской свите.

«Корзины» были дарпольской разновидностью кутигурской юрты, придуманной чудо-мастером Ратаем. Вместо тонкой обрешетки здесь использовался обыкновенный ивовый плетень на вбитых в землю кольях, который обтягивался с двух сторон войлочными полостями и был в самом деле похож на перевернутую вверх дном корзину.

Кони Евлы и ее охранника стояли уже у коновязи. Сама ромейка находилась в «корзине», энергично раздувая в хемодской железной печке, обложенной камнями древесный уголь. Все вокруг быстро наполнялось дымным теплом. Отверстие в самом верху создавало внутри «корзины» рассеянный полумрак.

Вместо того чтобы броситься к князю, как это сделала бы Милида, или невозмутимо продолжать заниматься своим делом, как поступила бы стратигесса Лидия, Евла одним движением скинула через голову свое платье вместе с шерстяной безрукавкой и нижней рубашкой и, сверкнув своими аппетитными округлостями, нырнула на ложе под теплые одеяла, издав вскрик от холодной постели. Дарнику ничего не оставалось, как последовать ее примеру. Веселый смех, ойканье, шаловливые пальцы, сочные губы, обоюдное нетерпение, чтобы быстрей закончить первое соитие и сразу приступить к неторопливому, плавному, прочувствованному второму. Тут уже приходилось держать наготове ладонь, чтобы успеть закрыть ей рот, дабы не пугать женскими криками коней у коновязи и не тревожить сторожа с телохранителями.

Все-таки хорошо, что я ее тогда не казнил, думал он, отдыхая после хорошо проведенного любовного деяния. Прошлым летом, когда весть о чуме заставила его прятаться вместе с походной дружиной в Таврической степи, Евла с мужем-десятским сбежали с княжеской походной казной еще дальше в степь. Вырыв землянку, кое-как перезимовали, потом муж заболел и умер, а на Евлу наткнулся княжеский разъезд. От казни тогда предприимчивую ромейку спасла лишь беременность на последнем месяце.