Страница 1 из 9
Und ich warte, und ich warte…
Auf etwas.
(Из текста известной песни).
I
Возле Зеленого моста по нечетной стороне Невского проспекта, но не у дворца Строгановых, где, обычно, почти шоколадного цвета подернутый уже старостью мужчина ничем не примечательной наружности всегда в одной и той же белой униформе предлагает бесплатно посетить музей шоколада, а с другой стороны реки, у дома, где, кроме прочего, колышутся флаги с вывеской отеля “Taleon Imperial”, стоял, замерзая в своей обыденности, человек, раздававший листовки. Человек этот может и был чем-то примечателен, но, вы, господа, думаю, согласитесь, что примечательность эта, если она и имелась, вряд ли кому-то бросалась в глаза, коль скоро большинство прохожих не слишком вглядывается в фигуры тех, кто отовсюду протягивает к ним свои руки, пытаясь что-то вручить, причем относится это, как мне представляется, в том числе и к тем немногим, кто принимает предлагаемую печатную продукцию. Особенно сложно заключить что-либо о том, кто пытается тебе что-то вручить, тогда, когда персонаж этот выглядит, скажем, как гипертрофированный плюшевый пончик или странного телосложения зебра.
Наш теперешний герой как раз был одет в костюм чего-то среднего между пломбиром в шоколаде и забрызганным мазутом ластиком – сразу и не разберешь, да и от воображения слишком зависит. Какие-то детали его обмундирования, призванные подчеркнуть что-то очень важное в предлагаемом продукте или услуге (он ведь, вполне возможно, зазывал людей в булочную или парикмахерскую – мало ли что такое может предложить вам бесформенный кто-то на осенней улице), были слабо различимы на фоне общей потертости и запыленности костюма, да они и вряд ли имели смысл. Сам же человек внутри этой бесформенной формы был вполне скрыт, а на свет Божий выступали лишь руки, державшие листовки, да ноги в грязных кроссовках, совершавшие спорадические движения по тротуару.
Лица прохожих примелькались нашему герою примерно в той же степени, что и он сам этим прохожим – многих он видел в первый и последний раз, но, тем не менее, не обращал на них никакого внимания даже и от скуки. Кстати, а было ли ему скучно? Он занимал весьма оживленный участок Невского проспекта, причем работал гипертрофированным пломбиром сравнительно недавно, а потому еще неизвестно, успела ли наблюдаемая через прорезь для глаз картина ему надоесть. Все, что он делал, это стоял изо дня в день на одном и том же месте и протягивал хоть с каким-то усердием имевшиеся у него буклеты прохожим, приговаривая, иногда (не слишком, конечно, разборчиво) что-то вроде:
– Приходите!.. Приглашаем вас!.. Заходите!..
Совершенно заунывное занятие, не требующее ни действительного физического, ни, тем более, интеллектуального напряжения, и вряд ли у кого способное вызвать симпатию. Оживленное уличное движение с людьми и частыми автомобильными гудками могло, пожалуй, создать предпосылки для обращения человека, занимавшегося подобной деятельностью, мыслями к самому себе, внутрь, ведь обнаружить что-либо интересное в таком обычном месте обычной осенью около часа дня не так-то просто. О чем думал наш трудящийся в тот момент? На этот вопрос ответить непросто, зато совершенно точно можно сказать, что он, обращая иногда внимание на лица своей целевой аудитории, смотрел, как правило, не на них, а сквозь них, не оставляя в своей хотя бы и краткосрочной памяти образы этих людей. Многие из них, вероятно, ходили здесь часто и даже в одно и то же время, но наш герой работал пока слишком недолго, чтобы кого-то заприметить даже и случайно.
Иногда в сознании нашего персонажа мелькали мимолетные мысли, касательно проходящих мимо людей или проезжавших автомобилей. Например, кто-то слишком быстро шел, а на каком-то мужчине средних лет слишком несуразно смотрелась его куртка (он прошел мимо в сторону Большой Морской, и лица его наш герой не видел, но затылок представился внушительным), тогда как такси слишком резко притормаживало в пробке – да мало ли чего еще такого! Среди прочего со стороны Большой Морской прошла, не обратив внимания на не слишком настойчиво протянутую в ее сторону руку с листовкой, женщина с сигаретой в изумрудного цвета пальто, которая вроде как никуда совершенно не спешила, хотя и явно не прогуливалась, и могла, в общем-то, взять одну несчастную бумажку. Наш персонаж усмехнулся про себя, проводив ее, хотя совсем недолго, взглядом. Действительно: любой труд должен быть оценен, а люди неблагодарны!
В четвертом часу наш герой, оказавшийся, по снятии с себя костюма пломбира или ластика, совсем молодым человеком лет явно около двадцати, причем скорее даже чуть менее, нежели чуть более, ждал кого-то на набережной возле Экономического университета, облокотившись на холодный поручень ограды и глядя в сторону выхода из здания сквозь равномерно распределенных вдоль тротуара курящих бесцветных студентов. Он явно кого-то выискивал, и этим кем-то оказалась направившаяся прямо к нему девица, наружности незаметной. Она была низкого роста, ниже даже нашего трудящегося, хоть тот и сам-то Голиафом далеко не вышел, с редкими, выкрашенными в цвет белой краски на квартирных трубах отопления, волосами и лицом совершенно заурядным, причем разукрашенным таким образом, будто целью своей она ставила создать недостатки даже там, где их нет, а не сгладить реально существующие или же выделить достоинства, не факт, что там даже присутствующие, хотя это все, наверное, вопрос вкуса. В кроссовках, недоуменно-смешных намеренно коротких джинсах и чрезвычайно объемной куртке это создание бросилось на шею к подавшемуся вперед молодому человеку, ее ожидавшему:
– Привет! Освободился же, а говорил, что долго будешь!
– Я потому и написал, что смогу подойти. Я хочу есть. Пошли!
В такой ситуации, господа, идти куда бы то ни было, иначе как взявшись за руки, почти не представляется возможным, ведь создается явственная угроза потерять друг друга или, может, упасть в Мойку (да, хоть это и странно, но в Мойку, случается, падают, да и не только в нее одну), а потому и наши герои отрывистый свой разговор продолжили именно в таком походном ордере.
– Ну, как сегодня? – спросила неизвестная нам пока девица – студентка, вероятно, не более чем второго курса.
– Никак, а как еще? Постоял. Что-то раздал. Что-то заплатили. Что еще может быть? – отвечал наш герой так, что можно было подумать, будто вопрос ему крайне неприятен.
– Говорила тебе, что надо устраиваться все-таки в общепит или на доставку в крайнем случае! – заметила его спутница несколько поучительно.
– Насть, ну чего ты опять? Я же пробовал – так? Попробую еще куда-нибудь, а пока-то надо как-то жить. Там что?
– На учебе? Да ничего особенного, еще не перестали обсуждать, будешь ли ты восстанавливаться.
– Да уж, восстановишься тут! – покачал головой молодой человек, как мы теперь можем заключить, чем-то провинившийся перед образованием и наукой бывший студент.
– Надо, Паша, надо, ведь иначе придется тебе и вправду работать, – заключила именованная Анастасией, взглянув на тезку апостола со смесью укора и риторического вопроса.
Дальше представленная нашему вниманию парочка, кое-как отобедав в заведении всемирно известной компании, гуляла некоторое время по городу, не слишком себя утруждая дальними переходами, и будучи занятой не самым содержательным разговором. Из этого последнего, как, впрочем, и из общего, уже несколько прояснившегося, контекста, следовало, что некто Павел был до самого недавнего времени студентом Санкт-Петербургского экономического университета, учился с некой Анастасией на одном потоке. Слово «учился» здесь, правда, весьма громкое, коль скоро молодой человек не смог себя затруднить даже на столько, чтобы не то что бы закончить весенний семестр первого курса без долгов, но и даже в начале осени постараться их вовремя ликвидировать. Нет, господа, не подумайте, что он себя не уверил в том, будто сделал все, от него здесь зависевшее, а нам с вами не следует, конечно, огульно осуждать его, но что-то все-таки подсказывает, что в большинстве случаев его ситуация оказывается вполне исправимой. Так это или не так было на сей раз, разобраться может и получится, но не сейчас.