Преодоление

- Что у тебя?

- "Эрликон" начал стрелять. Придушил.

- Скажешь, когда цель пройдет замыкающее звено.

Испытания

Кончалась осень...

Облака все чаще приплывали с северо-запада разбухшими от влаги, разряжаясь на землю холодными дождями или пороша крупяным снегом. Но зимних сил у природы пока было мало, и поэтому непостоянство погоды чем-то напоминало поступки неуравновешенного человека: тепло сменялось заморозками, короткие прояснения - нудными моросящими осадками.

Остались позади напряженные летние и осенние сражения. Полк перелетел на правый берег Днепра. Река превратилась для него в тыловой рубеж, но восточнее, на старом аэродроме, у полка по-прежнему сохранялись свои интересы: там ремонтировались "Илы", получившие повреждения в воздушных боях. И по мере того как самолеты возвращались мастерскими в строй, кто-нибудь из наиболее опытных летчиков полка перегонял машины на новое место базирования.

На сей раз выбор пал на Ивана Сохатого и Сергея Терпилова: командира и подчиненного, ведущего и ведомого. Но не подчиненность и место каждого в бою определяли их человеческие отношения. Они дружили. Дружили без пышных слов, молча доверяя свои судьбы друг другу. Каждый из них уже многократно проверил другого в огне войны, и прежде всего во взаимной бескорыстной помощи, когда во имя сохранения жизни идущего с тобою рядом товарища любой из них считал своим первейшим долгом взять огонь на себя.

Наблюдая Терпилова в бою, Сохатый иногда вспоминал свой приход в полк на место погибшего комэска и первый боевой вылет во главе эскадрильи, которой продолжал и теперь командовать. На знакомство с подчиненными и на изучение ими своего нового командира выдался всего один неполный день. Конечно, что-то они успели взаимно узнать друг о друге: кто, где и сколько воевал. Но слова не смогли дать им самого главного - осталось невыясненным, как воевал каждый в отдельности и все сообща. В словесной шелухе Сохатый не смог уловить скрытого недоверия к нему, а может быть, и нежелания подчиняться человеку из "чужого" полка. Не заметил и разницы между своей точкой зрения на использование тактических приемов в бою и сложившимися здесь традициями. Позже, после первого полета эскадрильей он понял, что молчаливая настороженность летчиков при подготовке к вылету на задание была вызвана их несогласием с его тактическим воззрением на коллективный бой. Схема была им непривычна и не очень понятна. Они, наверное, посчитали тогда нового командира если не трепачом, то просто не много понимающим в тактике человеком, который-де живет в каких-то теоретических прожектах.

Вылет полка для удара по вражескому аэродрому начался ранним утром. Сохатый с эскадрильей замыкал колонну полка и довольным взглядом окидывал боевой порядок самолетов. Летчики шли красивым строем, и Это создавало у него уверенность в благополучном исходе полета. В глубине души он гордился тем, что командир дивизии заметил его военные успехи, надеется на него и поэтому доверил командование опытной эскадрильей, да еще в другом полку. Генерал, конечно, знал, что перевод летчика в другую часть всегда сложен не только встречей с новыми людьми, но и столкновением различных мнений по вопросам боя. Новому пилоту, а тем более командиру, всегда в этом случае приходилось к чему-то приспосабливаться, что-то отвергать. Ломать, с его точки зрения, ненужное и устаревшее и внедрять свое. Перенимать чужой опыт, убеждать и доказывать свою правоту. Приказывать подчас вопреки сложившемуся мнению коллектива, когда тебе обычно молчаливо противостоит заместитель погибшего: человек, думавший о получении "законного" повышения, летчик, уже известный этим людям, которому они, вероятно, уже не раз доверяли свои жизни в бою, поэтому верят ему больше, нежели вновь пришедшему, чью фамилию до сегодняшнего дня и не слышали. Думая об этих навалившихся на него сложностях взаимоотношений, Сохатый очень хотел, чтобы вылет прошел удачно и без потерь. В случае успеха у него сразу открывались хорошие возможности утвердить свои тактические новинки как при ведении воздушных боев, так и при штурмовых операциях. Он не был согласен со многим, о чем довелось ему слышать и самому видеть при совместных полетах полков дивизии.

...В лучах низкого еще солнца показался вражеский аэродром. И голова полковой колонны как бы уперлась в заградительный зенитный огонь. Наблюдая самолеты и разрывы снарядов, Сохатый отметил про себя, что у него создается впечатление, будто ведущая группа увязла в полосе разрывов и от этого потеряла скорость. Позади идущие, чтобы не наскочить на передних, вынуждены были сломать строй, разрезали колонну на отдельные клинья, из которых потом быстро собрались в змейку.

Все это показалось Ивану странным.

Он подводил эскадрилью к рубежу зенитного огня по кривой траектории маневра. Но его внимание все больше занимал не огонь врага, а нервозное шараханье ведомых самолетов из стороны в сторону, как будто их раскачка исключала случайную встречу со снарядом врага. Он подумал тогда, что летчики нервничают скорее всего оттого, что не очень представляют законы стрельбы зениток среднего калибра. Маневрировали не по обстановке, применяли резкие броски машин из стороны в сторону, как бы уходя от выпущенной в упор очереди из автоматической эрликоновской пушки или пулемета. Самолеты беспорядочно раскачивались по высоте и направлению, как лодки на мертвой зыби моря, и это создавало угрозу столкновения между собой, затрудняло построение общего маневра. И Иван решил попытаться по радио успокоить пилотов, прежде чем идти в атаку.

С басовитой ноткой строгости в голосе Сохатый передал:

- "Горбатые", я - трехсотый, встать всем на место! Успокойтесь! Этот огонь не опасен. Маневр строю я! Через тридцать секунд пойдем в атаку. Цель на южной окраине аэродрома. Стоянку самолетов вижу. После атаки левый разворот.

Говорил, а сам смотрел, как его распоряжения возвращают самолеты на положенные места. И оттого что его голос услышали, узнали и подчинились, ему сразу стало спокойней. Он почувствовал себя увереннее. Посмотрев на рядом идущий самолет Терпилова, увидел в форточке фонаря его руку. Тот показывал оттопыренный кверху большой палец. Летчик сигналил, что у него все в норме. Но Иван понял в этом жесте нечто большее - поддержку и одобрение его команды, знак доверия. И душа Ивана откликнулась: он перехватил ручку управления самолетом в левую руку, а правую поднес к форточке и показал Терпилову сначала все пять пальцев, а потом сжал руку в кулак и оставил на обозрение только один большой палец.