Страница 1 из 6
Мир многолик: в нем всегда есть люди
Живущие по законам совести,
И есть те, для кого совесть –
Пустой звук.
С кем вы – решать вам
И только вам.
Глава 1
Дверь тронного зала недовольно скрипнула, словно выражая свое негативное отношение к происходящему, и широко открылась под чужим нажимом. Сильные молодые руки дуболомов – стражников, ни на что больше не годные кроме насилия, втолкнули человека внутрь с коротким гоготом.
Эти стражники, не обремененные излишним интеллектом, не церемонились со старым воеводой, которого было приказано доставить в княжеский дворец. Доставить, а не пригласить. Разница между двумя словами даже им была очевидна.
Молодчики жили по принципу: у кого власть, у того и деньги, того и держись, лишь бы платили. А если денег нет, то и ты для них никто и звать тебя никак. Попал в опалу – выпал из жизни. А воевода явно был в опале, раз карету за ним не послали с эскортом, а отправили пешими всего двух стражников.
Несмотря на прожитые годы, воевода крепко стоял на ногах, так что спектакля не получилось. Старый вояка и глазом не повел, словно не почувствовал тычка и не слышал тупого гогота. Бог с ними, с недоумками. Зуботычин надавать?! Не место и не время для разборок.
А взывать к совести таких уродов – бесполезное дело, всё равно, что в вакууме искать цветные металлы. Как можно найти то, чего и в помине нет?!
– Зачем звали, ваша милость господин Гадина? – старый воевода Щур перешагнул порог тронного зала и остановился, с достоинством глядя перед собой. Он был спокоен и уверен в себе, как всегда. Стражники, доставившие его в княжеский дворец, остались за дверью.
Человека, сидевшего на троне, словно вихрем сбросило: он вскочил с него так быстро, что движения этого не заметил бы и самый зоркий глаз. Лицо его, похожее на узкую лисью мордочку, на которой, казалось, навечно поселилось выражение тупое и злобное, побагровело и стало ещё непривлекательнее.
– Сколько раз! – визгливо заорал он, сжимая кулаки и потрясая ими в воздухе. – Сколько раз я предупреждал тебя, старый хрыч, что ударение в моей фамилии падает на второй слог и пишется, и произносится она через «о» – ГодИна! Запомни, старый маразматик! Идиот! Пока голова на плечах есть, а то ведь я и снести её могу! Доиграешься! Прикажу – и голос не дрогнет! Найдутся желающие мне в этом помочь! И старые заслуги не спасут!
– Так что ж, ваша милость, стар я стал, неуклюж, косноязычен, – почесал затылок воевода Щур, притворяясь смущённым и старчески покряхтывая. Он не боялся угроз и смерти. Да и кто бы боялся в его возрасте?! Немало пожил на свете старый вояка. Всем бы столько прожить. – Мне уж, почитай, восемьдесят годков. Поздно смерти бояться: она уж, можно сказать, сестра моя родная. У порога стоит. Ждет душу мою грешную… Тут тебе и маразм… и что похуже… Ну, да ладно… Не о том я… В толк не возьму, зачем я тебе понадобился? – усмехнулся. – Эвон, сколько народу от дела оторвал, за мной присылаючи.
– Стар он, – заворчал Година, возвращаясь в своё тронное кресло и меняя свекольный цвет лица на свой обычный – бледно-зелёный. – Можно подумать… Крепок как дуб. Ещё восемьдесят лет проживёшь и не чихнёшь даже. Всем бы такую старость.
Щур снова усмехнулся, но смолчал. Не расположен он беседовать, когда таким образом зван. Да и вообще… Не любит старый воевода захватчиков, подлости не любит. А новый правитель именно так власть и захватил – подло.
Година поёрзал в кресле, устраиваясь поудобнее. И в княжеских креслах вольготно сидеть – тоже привычка нужна, коли оно с рождения тебе не родное.
Дернул Година шеей, повел кругом бешеным глазом, скрипнул зубами, уставился на воеводу и повторил с нажимом:
– Всем бы такую старость… как у тебя, старый хрыч. Молодые силе твоей и власти завидуют… Голова – и та не седа. Чую, колдун ты…
– Что Бог даёт, с тем и живём, – мудро заметил Щур и хитро прищурился. Лукавил воевода, знал: его здоровому румянцу и свежести кожи и впрямь мог позавидовать и молодой. Была силенка у старого воеводы. Была. Никуда не делась. Годы только укрепили старого солдата, ветра продубили шкуру, вот и не сдавалась она старости.
– Не для того зван, чтобы турусы с тобой разводить, – надменно поджал губы Година, вспомнив, что он теперь правитель целого княжества, а значит, и воевода в его распоряжении. – Не забывай, с кем говоришь.
Он окинул воеводу презрительным взглядом, но и Щур не лыком был шит: раз приволокли его сюда достаточно вежливо, не пинками, а уговорами, значит, нужен сильно. А ежели в расход решили пустить, так чего тогда и молчать?!
– А с кем?! – нахально осведомился старый воевода. – Я ведь ещё деда твоего хорошо помню: бегал, помню, мальчонкой помогать ему коз пасти. Ох, и хорошо он на дуде играть умел! Куда тебе! Век так не научишься. Слух не тот. А уж козы как его слушались?! Ни одна от стада ни разу не отбилась, в чужом саду не напакостила. Знатный был пастух твой дед!.. Истый воевода козьего стада! .. И батюшку твоего помню: знатный был кондитер (какие ватрушки да пироги праздничные пёк!) и грамоте разумел. Вот и тебя научил грамоте, на нашу голову, ваша милость господин Гадина!
Година давно бы уже прервал наглеца, но не мог: рот его беззвучно открывался и закрывался, лицо побагровело от недостатка кислорода и уже начало синеть, а ни воздух, ни какие-либо звуки так и не могли прорваться через его глотку, закупоренную негодованием и злостью.
– Да ладно вам, ваша милость, – махнул рукой воевода Щур, мысленно готовясь расстаться с глупой головой и ругая себя за это. Мог бы и поумнее распорядиться собственным достоянием: солдату привычнее на поле брани пасть, чем от руки палача. И достойнее. – Прости дурака!
Примиряющие нотки послышались в его голосе, даже заискивающие:
– Скажи лучше, зачем звал, ваша милость, а там уж и меж собой разберёмся. Куда я денусь-то?!
Година шумно задышал, перевёл дух и медленно заговорил:
– Теперь я – ваш князь. И это навсегда. Запомни. И другим скажи – навсегда! И ты снова поступаешь на службу государству, то бишь – мне.
– Да стар я для службы… – начал было отказываться Щур, но Година его перебил, мрачнея лицом и наливаясь гневом:
– Не смей перечить князю, коль он с тобой по-хорошему говорить изволит! Я терпелив и старость уважаю! Да всё до времени бывает!
Потом откашлялся, взял себя в руки и уже спокойнее продолжил:
– Регулярные войска у нас есть, но я хочу, чтобы ты собрал ещё и ополчение. За тобой людишки пойдут как привязанные, как стадо послушное. Помнят ещё твое славное прошлое. Обстановка в стране накаляется с каждым днём, так что чем больше у нас будет войск, тем лучше.
– Так ты ж её сам и накалил, ваша милость, – спокойно произнёс старый воевода. – Незачем было старого князя казнить, а молодой в изгнании остался по твоей вине. Уехал в свадебное путешествие, а оказался у разбитого корыта. Нешто делают такие подарки молодым?!
– Поговори мне ещё, – злобно буркнул новоиспечённый князь. – Власть сменилась – и точка. Я теперь ваш правитель. Я – князь. И кабинет министров создан. Почти… И губернаторы в городах – люди свои… почти все…
– Так я-то тебе на что?! – удивлённо развёл руками воевода. – Раз у тебя кругом свои…
– Быдло привести к порядку! – рявкнул, теряя остатки терпения, самозваный князь. Некогда политесы разводить: каждый день как карась на жаровне. Ещё и старый хрыч дураком прикидывается, сволота такая! Так бы и двинул кулаком в морду! С размаху! Чтоб кровушку на вкус почувствовал!.. Ох, солона она, своя-то кровь! Отбивает её вкус всякую охоту к зубоскальству. – Им-то какая разница, кто ими правит?! Повинуйся и всё! … Так нет! Бунты устраивают! Сволочи! Всех на гильотину!
Година, забыв о чванстве и княжеском достоинстве, спрыгнул с кресла и забегал по залу, словно крыса, загнанная в угол, кусая губы от бессильной злобы: