Страница 9 из 23
А после Большой Ижоры раньше, помнится, подсаживались «зеленые фуражки»: «Пограничный наряд! Приготовьте документы!»
Раньше Сосновый Бор был, что называется, режимным. Типа Красноярска-26, откуда Токмаревы и перебрались под Ленинград. Плутоний в Сосновом Бору не добывается, но и без него, родимого, достаточно причин для закрытия города:
ЛАЭС – да, конечно. Вдруг что-нибудь?! Мирный атом в каждый дом – звучит после Чернобыля неоднозначно.
А помимо Ленинградской атомной в Бору и НИТИ (научно-исследовательский технологический институт), и ГОИ (государственный оптический институт), и Ленспецкомбинат, и… мало ли что! Большой секрет! Государственной важности!
По секрету всему свету: НИТИ проектирует атомные субмарины, ГОИ – не линзы для очкариков, но точную оптику для военных лазеров, Ленспецкомбинат – отнюдь не скотомогильник, как деликатно указано в картах-ДСП, но хранилище радиоактивных отходов.
Тайны мадридского двора! Любой мало-мальский заинтересованный иностранец без всякого шпионства в курсе: купи тамошний журнал и читай, если владеешь английским (ах да! еще бы иностранцу не владеть английским!): НИТИ проектирует атомные субмарины, ГОИ – не линзы для очкариков, но точную оптику для военных лазеров, Ленспецкомбинат – отнюдь не скотомогильник…
Что дозволено иностранцу, не дозволено аборигену. (A parte: в пору горбачевских распахнутых дверей американские эсминцы навестили с миссией доброй воли город-герой Севастополь, и тогда же местная власть отказала во въезде двум слепым девушкам, прибывшим к морю на лечение, – потому что не просто город-герой, военная база! они же слепые! а хоть слепоглухонемые – допуск-пропуск есть?! н-н… все! от ворот поворот!)
Пограничные наряды вроде отменили за бессмысленностью. Кому надо всерьез, тот и паспорт выправит со штампом о местной прописке и вообще…
И вообще не поминай всуе инвалидов – будь они по зрению, по слуху, по звуку-пуку! Слетаются на случайную о них мысль, как комары на лампочку!
– Люди добрые! Поможите кто чем может…
Вот напасть! Право, зря отменили пограничников! Те бы живо шуганули убогих с режимной трассы (ваш паспорт, прописка?.. откуда у лишенца паспорт? еще и с пропиской! на то и лишенец… тогда па-а-апрошу на выход!). Развелось вас, паразитов! Шагу не ступить!
– Не подумайте, что мы вас обманываем…
Ого! Вот так-так! Старый знакомый! Нет, не фурункулезный многодетный папаша из метро. Еще более старый знакомый… кажется… Да нет, не кажется!
– Сами мы не местные…
Это Гомозун не местный?! Олежек Гомозун?! Ну тогда Токмарев – оборотень!
Инвалидная коляска, подталкиваемая сзади лишенцем-глашатаем. А в коляске… да ну, не может быть! Точно! Гомозун! Олег! Учились вместе, в одном классе – с пятого по десятый… и не только…
Артем не шевельнулся, не сверкнул глазами, не заорал восторженно: «Оля! Узнаешь своего одноклассника Токмарева?!» Наоборот. Опустил веки, расслабился в позе «сплю, мне все равно до конечной». Но смотрел и смотрел:
На коленях у инвалида – ветхий плед, чуть прикрывающий загипсованные нижние конечности. Гипс не первой свежести, серый, грязный, со стажем – такой гипс нарочно не сварганишь для спорадических прогулок по вагонам электрички с тем, чтобы вечерком бодренько выпрыгнуть из оков и – на дискотеку. Такой гипс образуется после двух-трехнедельного срока – «трудовой-мозолистый».
Инвалид в кресле на колесиках хранил скорбное достоинство: взгляд был мучительно-красноречив… скорее бы умер, чем позвал на помощь, но взглянуть он мог и взглядом мог попросить о поддержке. Если что и было у Гомозуна от Атоса, то лишь взгляд. В остальном – характерный российский бомж, которому деваться некуда и… не на что.
И это – Гомозун?
И это Гомозун… Десять лет спустя.
Балагур-лицедей-распустяй-мажор.
Таковым Олег был всегда – и в последний раз тоже, на Токмаревской отвальной перед армией (или в предпоследний? Еще через пять лет вроде столкнулись в магазине, к Марику, помнится, вместе завалились?):
– А теперь, друзья, выпьем за скорейшее всеобщее разоружение!
По стакану – и в армию не пойдем! Что там делать, если всеобщее разоружение!..
– Артем! Шутку хочешь?
– Нет.
– Короткую!
– Нет.
– Значит, слушай… У меня тут кое-что из армейской жизни. Специально для тебя! «Эй вы, трое! Оба ко мне! Я тебя сразу узнал!.. Когда курсанта ругают, он должен встать и покраснеть!.. Вы у меня смотрите! Я где нормальный, а где беспощадный!.. Сейчас я разберусь как следует и накажу кого попало!.. По команде «отбой» наступает темное время суток!.. Что вы матом ругаетесь, как маленькие дети!» – со вкусными паузами, пережидая спорадический общий гогот (десять лет назад эти перлы были в новинку, потом разошлись в списках, и каждый остроумец клятвенно заверял, что сам слышал от своего взводного-ротного-батальонного).
Гомозун десятилетней давности был неугомонен и хронически весел. При встрече, вместо «здрасьте», – «шутку хочешь?» Отнекивайся не отнекивайся – слушай! Под шутками понимались как бесчисленные тщательно выбритые анекдоты (где он их только!.. и столько!), так и бытовые розыгрыши друзей-товарищей (не всегда безобидные, но на Гомозуна обижаться – себе дороже).
Товарищами у него были все и каждый. Не в большевицком смысле (смело, товарищщщи, в ногу! вам что, товарищщщ!), но в почтенном первоначальном смысле – коллега по торговле. Фарцовкой он не сказать брезговал, сказать – считал и провозглашал ее основным признаком внутренней и внешней свободы. Прибыль для него никогда не становилась вещью в себе. Главное, клиент должен обрести желаемое (блок «Маrlboro», двухкассетник «Sony», белесые штаны с лейблом «Lee»), к обоюдному удовольствию товарищей (в почтенном первоначальном смысле). Гомозун не прятал сомнительное по тем временам увлечение за престижным по тем временам званием школьного комсорга. Наоборот! Всячески пропагандировал, устраивая публичные рискованные дискуссии: «Без почек человек не живет, без легких – тоже и без печени… Что-то не припомню ни песенки, ни стишка о столь незаменимых органах! Все больше про сердце поэмы слагают, на музыку кладут. А оно, сердце, всего лишь насос, перекачивающий кровь туда-сюда, туда-сюда. То есть типичный купец-торговец – туда-сюда, туда-сюда! Бессердечность – это хорошо? Или плохо?» Искренность на грани стеба, стеб на грани искренности. Возражать бессмысленно – Гомозун кого угодно заболтает. Пресекать чревато – знать бы, от себя говорит Гомозун или от пославшего его… то есть от родителя. Родитель у Олега – о-о-о… Впрочем, почти у каждого в их классе папа с мамой – отнюдь не рядовые инженеры. Но Гомозун-старший вообще в Москве – на должности… тс-с-с…
За минувшие сумасшедшие десять лет Олег должен бы приподняться в заоблачные выси, учитывая нынешнюю систему ценностей. Каждый каждому товарищ. А он – вот… Или так оно и? Про заоблачные выси. Чем выше взлетаешь, тем больнее падать. А после падения никакой товарищ (в почтенном первоначальном смысле) тебе не товарищ (в большевицком… да ни в каком смысле!). Друзья же… Ну посочувствуют. Деньгу покрупней сунут в нищенскую суму, пряча глаза.
Друзей у Гомозуна было трое. Еще со школы. Марик Юдин, Гена Чепик и Артем…
– Для друга я готов снять последнюю рубашку! – блажил Гомозун на Токмаревских проводах. – Артем! Тебя из-за нее с первого дня за деда будут держать, не за салабона! – и потянул через голову знаменитую «сафари»… просто жарко было, май выдался тридцатиградусный.
А «сафари» у Олега чем знаменита? Гомозун-старший отдарил после пребывания на Кубе. Вроде сам Кастро преподнес большому советскому другу в знак чего-то там. Не Фидель, но Рауль. Но Кастро. Будь то Фидель, Гомозун-старший сам бы носил обнову – у них с легендарным барбудой комплекции схожи. А Рауль тщедушней-астеничней. И досталась «сафари» Олегу… Тетешкался он с ней, тетешкался, да и проморгал – то ли ремонт, то ли что… Короче, ночью в ванной банка-жестянка с тяжелой темной краской упала тик в тик на «сафари», сложенную для очередной стирки (беззвучно, зараза, на мягкое!). Утром – красно-бурая лужа, и в ней – это… набрякшее по низу, с потеками от нагрудных карманов. Теперь стирай не стирай… следы все равно явственные-кентервильские. Тогда он что? Тогда он сигаретой прожег в рубашке дырочки поперек груди – очередью, косо. Получилось ого-го! Так и ходил. Эт-то круто!