Страница 7 из 8
«В старину у одной матери была дочь-красавица. Однажды мать взяла дочь да зарезала (за что?), а косточки ее завязала в платочек, повесила на верхушке липы и сказала: «Кукуй теперь, моя доченька, покуда будет эта земля, это солнышко!» Из этих косточек вышла кукушка, которая, по слову матери, кукует и поныне».
Сказка эта как бы не окончена.
По смыслу сказки, до катастрофы с дочкой кукушки еще не было на свете; откуда же мать взяла слово «кукуй»? За что мать зарезала красавицу дочку? Есть русская сказка, что мать приказывает девке-чернавке извести дочь за то, что зеркальце сказало матери (или даже мачехе), что дочь лучше ее. В этом, по крайней мере, есть смысл, тогда как в латышской сказке его нет. Почему мать повесила на липе косточки зарезанной дочки, а не тело ее? Куда же девалось тельце с косточек? Скушала его матушка, что ли, как Баба-яга? Или же соскоблила тельце с косточек — и тогда с какой целью?..
Простой народ в Литве, говорит Юцевич, питает к кукушке, так же, как и к аисту, какое-то особенное уважение и приписывает ей много хороших качеств. Ворожит или гадает ею, и число звуков ее служить ответом на заданный вопрос. Последние нередко излагаются в форме песни, например:
В Литве до сих пор живо поверье, будто боги превращаюсь в кукушек тех, которые слишком много тоскуют по своим умершим родственникам. Есть даже песня, поддерживающая это поверье:
У сербов также есть подобная песня, но она отличается другим вариантом. Там молодой человек, упав с высоты, разбился. Послали за славною кудесницею, лесною нимфой Вилей, но та потребовала большой награды: от матери – правой руки, от сестры – прекрасной ее косы, а от жены – маленькую нитку перлов (т. е. жемчужин. – Ред.) из ожерелья. Мать отдала свою руку, сестра отрезала себе косу, а жена ни за что не хотела расстаться со своими перлами, как подарком отца. Виля разгневалась и уморила больного. «Три кукушки кукуют над телом, – продолжает песня, – одна – дни и долгие ночи, другая – пред восходом и закатом солнца, третья – кое-когда, изредка. Та, которая горюет дни и ночи, – мать погибшего сына; та, что плачет по зорям, – сестра его, а та, что кое-когда застонет, – молодая, чернобривая его женушка».
Для указания сходства литовских поверий со славянскими приводим здесь окончание одной галицийской (червонно-русской) песни.
На горе громовая стрела убила «вдовиного сына» – и вот прилетели три «зозуленьки»:
В Литве до сих пор существует праздник в честь кукушки – его празднуют на 3-й день Пасхи, именно: молодежь со всей деревни собирается в один дом и там поет песни. Потом наступает танец, называемый гегужи. Танцем руководит, по выбору, самая пригожая девушка из села (гегеля). Все становятся в кружок, и «царицу-ку» (каралюни-гегели) сажают посредине круга, с завязанными глазами, на стуле. После этого начинается вокруг нее пляска, по окончании которой парни подбегают к царице праздника и, взяв ее за руку, припевают:
Сидящая, угадывая по голосу тех, к которым больше всего благоволит, выбирает трех парней и целый этот день только с ними и пляшет; затем, в продолжение всего года, она называет их братьями, а они ее сестрою (Юцевич, l. с.).
3. Соловей (Лакштингала)
Тот же Юцевич (Людвиг из Покевья) на с. 62 передает следующее поверье о Соловье.
В старину над рекою Вилиею жил молодой человек, по имени Дайнас (дайнас — песня). Он влюбился в прекрасную девушку Скайстою, но не имел взаимности. Напрасно он употреблял все усилия, чтоб приобрести ее любовь: пел по утрам и вечерам под ее окном прекрасные песни, встречал ее по возвращении вечером с поля и считал себя счастливым, если мог взглянуть на нее, приветствовать нежным словом. Но надменная красавица не хотела слушать ни песен его, ни приветствий. Наконец, видя, что ничем не тронет сердца красавицы, он с отчаяния утопился в реке. Сострадательные боги превратили его после смерти в соловья, с тем чтобы своим голосом, которым не мог тронуть своей возлюбленной, утешал несчастных любовников. Скайстоя слишком поздно почувствовала любовь к своему обожателю – именно тогда, когда его не было уже на свете, и умерла с горя. Боги превратили ее в столиственную розу (центифолию), которая и доныне тогда только начинает расцветать, когда соловей перестает петь.
Эта прелестная идиллия только и могла родиться в ковенской поэтической Алексоте, где существовал храм богини любви Мильды и где девственные леса изобиловали розами с другими цветами, наполнявшими воздух благоуханием.
4. Сова (Пеиеда)
Это была вдова одного знатного боярина (байорс) с множеством детей. Но она нисколько не заботилась о детях своих и передала на попечение сорок и галок, а сама целые ночи напролет проводила в пляске и забавах с молодыми людьми, целые же дни спала непробудно опять до ночи.