Страница 5 из 12
– И прекрасно. Пиши для себя. Может быть, когда-нибудь в будущем, когда я состарюсь…
– Извини, – перебила она ее, – мне надо идти. Мы с подругой сегодня идем в концерт.
– Посидела бы, – Маша нежно гладила себя по животику. – Муж звонил, скоро придет. Поужинаем, поиграем в четыре руки. Ты же любишь.
– В другой раз, хорошо? – направилась она к двери. – Поцелуй за меня на ночь своих малюток.
Избранник
Никогда бы себе в этом не призналась, это поселилось в глубинах сознания: превзойти сестру. Во всем. Та проговорилась однажды, что инженера своего по-настоящему не любит.
– Это у нас, у девушек, порог, через который надо переступить. Иначе не войти в жизнь.
«У меня будет по-другому, – решила она твердо. Любовь, испепеляющая страсть. Заслужила. Смеюсь по-русалочьи, хороша собой».
В гимназии у нее было немало поклонников. Писали любовные письма, умоляли о свидании – все было не то, чувства ее оставались нетронутыми. Дома вертясь у зеркала весело напевала: «Это вовсе не секрет, не секрет, не секрет, я прекрасна, спору нет, спору нет, спору нет!»
Избранник ее будет похож на князя Болконского. Брюнет, мужественный, стройный, возможно, военный. «В ваших руках, Надин, моя жизнь (стоя на коленях). Жду покорно приговора». – «Встаньте, князь, я согласна»…
Вышло как и не думала.
Осенью умер от чахотки двоюродный брат Георгий, они всей семьей поехали в Тихвин. Во время отпевания в заполненном людьми соборе обратила внимание: с нее не сводит глаз рослый красавец с роскошными усами. После погребения шли толпой по дорожке к воротам, он ее нагнал.
– Владислав Бучинский, – вежливо поклонился. – Давний почитатель вашего батюшки. Слушал его лекции по уголовному праву.
Она вскинула на него взгляд:
– Надежда.
Люди рассаживались по коляскам, матушка махала ей рукой.
– Извините, меня зовут.
Во время поминок он сидел за столом наискосок от нее, взглядывал поминутно. Она от волнения глотала без разбора приторную кутью, блины, куски рыбного пирога. Колотилось гулко сердце, мысли мешались. Отодвинула кресло, вылетела на веранду.
За спиной послышались шаги.
– Надежда Александровна…
Он был выше ее на голову. Глухо застегнутый темный сюртук, вьющиеся волосы.
– Я сейчас уеду, – протянул сложенный листок, – прочтите, когда вернетесь домой.
Вышел поклонившись.
В катившем почтовым трактом среди густого леса тесном омнибусе заполненном пассажирами она прочла короткую записку:
«Я полюбил Вас с прошлого Вашего приезда, когда Вы гостили с сестрами у тетушки Елизаветы Тимофеевны. Мне тридцать лет, по Вашему представлению, наверное, старик, я ни на что не надеюсь. Единственная просьба – откликнитесь. Я живу по адресу: Новгородская губерния, Тихвин, Богородицкая улица, дом купца Воротникова».
Ответ она начала писать еще в дороге.
«Уважаемый господин Бучинский!»… Не годится, лучше без обращения… «Не знаю, что Вам сказать»… Глупо… «Я в смятении, все случилось так внезапно»…
Всю осень они переписывались, два, три письма в день с каждой стороны. В доме был переполох, матушка пила лавровишневые капли от нервов, тетушка Александра Александровна говорила басом: «Только что институт кончила и сразу замуж, молодчина!», другая тетушка, Александра Давыдовна, высказалась наедине так: «Он, в общем, кажется, дурак. Если при этом дворянского рода и с деньгами, так чего же тебе еще?»
Он просил новых фотографий, присылал подарки. Жить на расстоянии друг от друга становилось невыносимо, под Новый год он приехал просить ее руки.
Увидев его в окно вылезающим из саней она кинулась в переднюю.
– Надежда Александровна… – сжимал ей нервно ладони. В морозной шубе нараспашку, взволнованный, прекрасный.
– Да, да, идите, – отступила она к стенке, – матушка в будуаре.
«Не даст согласия, убежим, – решила. – Сегодня же!»
Стояла в своей комнате у подоконника, считала минуты.
Дверь отворилась, показалась мать с иконой в руках, он следом. У нее подкосились ноги…
Венчались они в Тихвине. Она, христианка, шла под венец за инославного, католика, церковные правила требовали в этом случае соблюдения многочисленных формальностей, отняли бы время. В провинциальном Тихвине, где у дяди, известного предпринимателя, были знакомые и друзья в чиновных конторах и среди церковного руководства, заполучить необходимые бумаги и подписи было намного проще, чем в столице.
Двенадцатого января 1892 года после обряда венчания в Спасо-Преображенском соборе она стала замужней дамой, Надеждой Бучинской. Зажить семейно сразу не удалось. Владислав искал подходящее жилье, она, уже в положении, обреталась сначала во временно нанятой квартире неподалеку от городской мельницы, потом в усадьбе родственников Галично. Лежала после обеда в летнем саду в гамаке, листала книгу «Мать и дитя» с иллюстрациями. Зародыши, утробные младенцы, животы в разрезе – страшно. А читать надо, следует подготовить себя к неизбежному.
«Через пять месяцев, – не выходило из мыслей. – И ничто не предотвратит, не остановит. Отчего на свете все так тревожно? Должно ведь быть хорошо, радостно когда ждешь ребеночка. Подумать только: не было ничего, и вдруг является новый человечек, беленький, тепленький, свой, особенный»…
– Тебе, Надюша, необходимо готовится к материнским обязанностям, – повторял муж.
Холодное какое слово обязанности.
«Я своего ребеночка накормлю, – думала, – не потому что обязана, а потому что это мне в радость. В радость, неужели трудно понять?»
Над головой сухо шелестят верхушки сосен, холодит колени ветерок. Вытянув руки она смотрит, какие они тонкие, голубые, бессильные. Ничего не удержат, даже маленького…
В конце лета им удалось, наконец, снять небольшой дом на Московской улице с видом на реку и проплывавшие мимо суда-«тихвинки» направлявшиеся с грузом в Новгород. Здесь в начале ноября в присутствии акушера, медицинской сестры и няни Евдокии Матвеевны появилась на свет ее первенькая, Валерия. Беленькая, тепленькая, своя. В радость!
Прожила они в Тихвине чуть больше года, занимавший должность участкового следователя супруг получил новое место работы, судьей в город Щигры Курской губернии.
Степной городок, унылый до ужаса. Летом пыль, зимой снегу наметает выше уличных фонарей, весной и осенью такая грязь, что однажды на ее глазах на соборной площади чуть не утонула тройка, лошадей вытаскивали веревками. Раз с мужем они засиделись в гостях, вышли, а улица успела так раскиснуть, что перейти на другую сторону было невозможно. Пришлось заночевать на постоялом дворе – домой к утру их доставил приехавший на телеге кучер.
Однообразные будни. Распоряжения по дому: что купить, что готовить на обед, что на ужин. Из салона слышно как старая нянька разговаривает в детской с полуторагодовалой Валерочкой. «Вот не будешь меня слушаться, уйду к деткам Корсаковым, они свою нянечку давно ждут».
Выжила из ума: детки Корсаковы сами давно старики. Один генерал в отставке, другой взят под опеку за разгул.
Прислуга в городишке отвратительная. Выпивают, курят табак, по ночам впускают к себе в окошко местного донжуана, безносого водовоза. Выбраться некуда. Есть клуб, убогий, с жуткой мебелью. Чиновники ходят друг к другу играть в карты, дамы сидят по домам, сплетничают, раскладывают пасьянсы. Вышла как-то побродить вечером – тишина, луна светит, ни одного огонька в окнах, из степи несет теплой полынью. Остановилась у соседнего дома где жил знакомый доктор. Жутко, словно по покойнику, кричала за забором докторова цесарка у которой, зарезали накануне самца. Вынести было невозможно, зажав уши она кинулась прочь.
– Теперь я понимаю, как люди вешаются, – сказала вернувшись мужу.
Владислав, слава богу, окончательно разочаровался в профессии, принял решение оставить службу, объявил однажды: к черту опостылевшее чиновничество, едем в наше родовое имение под Могилевым, будем жить для себя.