Страница 2 из 12
– Катя, пожалуйста! Сбила с мысли.
– Молчу, молчу.
Через минуту опять:
– У меня намечается роман.
– Роман? – отрывается она от письма. – Что-то новое.
– Ни за что не догадаешься: с кадетом Коломийцевым. Один раз уже поцеловались.
– Интересно.
Врет, скорее всего. Неделю назад уверяла, что в нее влюбился старшеклассник Фишер из соседней гимназии, она на его чувства не ответила, он бросился с горя в пруд, чудом удалось спасти. А потом шли после уроков, мимо на извозчике какой-то мальчуган с нянькой проезжал, поклонился Катьке. «Женя Фишер», – сказала Катька. «Тот, который из-за тебя в пруд бросился?» «Да, а что?» «Да он же совсем маленький, а ты говорила старшеклассник». «Это он на извозчике таким маленьким кажется, ему четырнадцать лет». Ну, ни вруша!
– А ты в кого-нибудь влюблена?
Она в растерянности. Сказать, что влюбиться ей просто не в кого, значит уступить Катьке в споре о привлекательности.
– Влюблена, и даже очень, – слышит словно со стороны собственный голос. – Но сказать об этом сейчас не могу, это страшная тайна.
Удивительно: действительно верит в эту минуту, что влюблена. Вопрос, в кого? Думать, думать…
«Прошлой весной мы ездили за город, – пишет в тетрадке. – Пух цветущих деревьев летел и кружился в воздухе, щебетали веселые птицы, пахло водой, медом и молодой весенней землей. Я собирала на лугу незабудки и на руку мне села божья коровка»…
– Ой, ну не знаю я, что писать про чертовое лето, – бубнит Катька.
– Напиши, как лягушки квакают в болотах, – откликается она.
– Ну, тебя! Я серьезно.
Господи, мало ли что можно написать про лето! На Троицкие праздники они гостили в матушкином имении на Волыни. Народу понаехало тьма, колясок полон двор, в просторных комнатах с распахнутыми окнами разбросаны охапки душистого тростника, на каждую дверь повесили березовые ветки. Вечером она с сестрами насобирала цветов. Связали букеты, спрятали в траве под большим жасминовым кустом, чтобы не завяли до завтра когда пойдут в церковь.
К обеду ждали соседа, помещика Беспалова, которому, как говорили, батюшка помог выиграть в суде какое-то дело. Помещик с пушистыми усами приехал верхом на белой красивой лошади. Поднялся на веранду где был накрыт стол, поклонился, поцеловал руку маман, обнялся с отцом. Рассказывал за обедом разные истории, гости валились со смеху, маман восклицала утирая платочком глаза: «Не могу, уморил, батюшка!»
Во время десерта во двор зашел сухонький старичок, глядел из-под руки на обедающих, матушка велела прислуживавшему за столом дворецкому снести ему кусок пирога. Она попросила у отца грошик для нищего, помещик услыхав извлек из кошелька тяжелый пятак: «Возьмите, барышня».
Когда она подошла к забору, сидевший на скамейке старичок выгребал пальцем капусту из пирога, совал в рот, а корочки отламывал и прятал в мешок. Она растерялась. Положила осторожно монетки на траву, поближе к заляпанным грязью лаптям, из одного из которых выглядывал уродливый черный палец, пошла не оглядываясь к веранде…
– Надоело, не могу больше! – кричит над ухом Катька. – Давай танцевать…
Вытащила из-за стола, закружила по комнате.
Визит к Толстому
В доме пишут решительно все, чернила льются рекой. Батюшка книги по уголовному праву, матушка письма родным и приятельницам, сестры слезливые стихи в тщательно оберегаемых от посторонних глаз дневниках с целующимися голубками. Пишет каракулями нянька в замусоленном «Часослове» чтобы, упаси бог, не пропустить важную службу в церкви, пишет записочки незнакомому кавалеру горничная, прячет как героиня пушкинского «Дубровского» в дупле старого платана на заднем дворе, сама видела несколько раз.
У брата-кадета нашли обрывок стихотворения:
«Что было бы, если
к нам в корпус Лесли
явилась вдруг?»
(Лесли, знали все, была хорошенькая институточка, знакомая Коленьки)
Лицеист Вадим выразил в стихах трагическое состояние, связанное с переэкзаменовкой по алгебре:
«О, зачем ты так жарко молилась в ту ночь
За молитвой меня забывая,
Ты могла бы спасти, ты могла бы помочь,
Ты спасла бы меня, дорогая!»
Пишет иногда и она стихи. Совсем не трудно, рифмы сами лезут в голову. «Людмила – немила», «ученье – мученье», «Катька Чепцова – сонная корова». Соревноваться в стихосложении среди своих что-то вроде бросания друг в дружку подушек перед сном. Лидия заходит в классную комнату, где они с Машей готовят уроки, и с порога:
– Зуб заострился, режет язык.
Маша, не поднимая головы:
– К эдакой боли никто не привык.
Лидия, оживляясь:
– Можно бы воском его залечить… Ну? Надя!
– Но как же я буду горячее пить? – включается она в игру.
Маша мгновенно:
– Не буду я с вами говядину жрать.
Она, торжествуя:
– Так будешь как заяц морковку жевать!
Хохот, поцелуи…
Дурачиться стихами можно сколько угодно. Писать эпиграммы, чувствительные послания в дневниках по случаю дней ангела или рождения. Но, избави бог, увлечься этим всерьез. Увидят корпящей над листом бумаги с вдохновенным лицом, начнут скакать вокруг как сумасшедшие на одной ножке: «Пишет, пишет!»
Утаила от родных сочиненную по случаю юбилея гимназии торжественную оду которая заканчивалась словами: «И пусть грядущим поколеньям, как нам, сияет правды свет, здесь, в этом храме просвещенья еще на много, много лет!» Прочли бы, со свету сжили.
Написала как-то смешливую «Песнь Маргариты». Набралась храбрости, понесла в редакцию сатирического журнала «Осколки», в которых печатался Чехов. Редактор Лейкин, старый, хворый, глянул мимоходом:
– Ответ прочтете в «Почтовом ящике». До свидания.
Прочла через месяц»: «Песенка Маргариты никуда не годится». Ну, и черт с вами! Писательство ее не привлекает, она мечтает стать художницей. По совету Катьки («Сбудется, кровь из носу!») написала о желании на листке бумаги, сжевала, плюнула через левое плечо, выбросала под колеса брички когда ездили всем классом собирать ботанический гербарий в Царскосельский парк. И вот сюрприз: Маша, которая старше ее всего на три года, не просто, оказывается, всерьез увлечена сочинением стихов, но призналась однажды: посвятит этому жизнь, станет русской Сафо.
Сафо, ничего себе!..
Деловые интересы отца вынуждают их переехать в Москву. Незнакомый город, новая гимназия, отсутствие друзей. Спасение от одиночества – книги. Она запоем читает: Тургенев, Гоголь, Достоевский. На первом месте Толстой. В младших классах перечитала несколько раз «Детство» и «Отрочество», сейчас открыла для себя «Войну и мир». Удивительное чувство: словно входишь в дом, где все знакомо, близко, все люди свои, родные.
Она влюблена в князя Андрея Болконского, а Наташу Ростову люто ненавидит. Как она могла ему изменить, такому необыкновенному!
– Знаешь, – делится мыслями с Машей, – Толстой, по-моему, неправильно про нее написал. Не могла она никому нравиться. Посуди сама. Коса у нее была негустая, недлинная, губы распухшие. Жениться на ней князь Андрей собирался из одной только жалости…
Поздний час, дом затих. Лежа в постели она перечитывает при свете ночника невыносимые, рвущие душу страницы романа. Перед глазами Бородинская битва, князь Андрей ходит по полю прислушиваясь к шуму снарядов и считая шаги. Почему он не кинулся на землю когда рядом разорвалось ядро? Ведь адъютант ему крикнул: «Ложись!». Думал о том, что не хочет быть убитым и одновременно, что на него смотрят солдаты. Стыдился…
Как он умирал, невозможно читать! Мгновенье ей кажется: Толстой придумал это нарочно, стоит перелистнуть страницу, и все окажется не так, врачи его спасут. «Надо было умереть не ему, а мерзкому Анатолю Курагину?» – думает в слезах.
Поцеловала книгу, закрыла, положила на тумбочку.
Утром, растрепанная, с опухшим лицом, пошла к сестре
– Маша, – сказала, – я решила ехать к Толстому. Просить, чтобы он спас князя Андрея. Пусть даже женит его на Наташе, лишь бы не умирал.