Билет в синема

– Барев дзез, парон («Здравствуйте, господин!» – арм.), – протянул он первым руку.

– О, кез хосум эк айерен? («О, ты говоришь по-армянски?» – арм.) – разглядывал его с интересом хозяин.

– Ун посо («Немного» – арм.).

– Похвально, похвально.

После хороводов вокруг елки, чтения стихов, разыгранного старшеклассниками мужской и женской гимназий рождественского вертепа с раскрашенными деревянными куклами детей повели вниз, в трапезную.

За столом он не церемонился. Не ждал, пока подойдет лакей во фраке, спросит: «Изволите что-нибудь еще?» Уписывал за обе щеки. Съел рыбную закуску, шматок заливного студня, ножку запеченного гуся с яблоками, мясной пирог.

– Чего ты, ешь! – толкал локтем сидевшую за пустой тарелкой, пунцовую от смущения соседку в гимназической форме. – Задарма же!

На выходе, стоя в очереди у гардеробной стойки получил из рук красивой хозяйки со сверкавшей диадемой в волосах праздничный кулек. Торопливо развязал за оградой. Яблоко, два мандарина, конфеты, шоколадка в золотой обертке, пряники, орешки. Нащупал монету, извлек: медный трехкопеечный алтын. Ну, ни сквалыги, скажи!

– Ворт! – произнес обернувшись.

2.

Семнадцатилетним он стоял на палубе отплывавшего от пристани пассажиро-грузового парохода «Баклан» увозившего его из дома. Старшую сестру Анну выдали удачно замуж за дальнего родственника Гирша Лемберга владевшего в Севастополе фотоателье, и тот уступил настояниям молодой супруги облегчить бремя родителей по содержанию семьи, приютить одного из братьев. Помочь с образованием, вывести в люди.

Приложив ладонь к глазам, он смотрел в сторону пирса, откуда махали руками стоявшие в кучке провожавших мать с отцом, младшая сестренка, брат Левушка. На душе было радостно, весело: поплыву морем, буду жить в богатом доме, ни в чем не нуждаться. Велосипед куплю!

Судно, отчаянно дымя, удалялось от берега. Обогнули волнорез, где он с приятелями ловил среди камней пугливых бычков, морской пляж с купальнями, засаженную чахлыми деревцами набережную. Открылась во всю ширь панорама города. Лепившиеся по окрестным холмам домишки под черепичными крышами, развалины крепости, купола церквей, минареты, музей древностей с белокаменной колоннадой на горе Митридата.

Стуча в глубине трюма машиной «Баклан» уплывал в просторы моря.

Из экономии ему купили сидячий палубный билет под навесом: на дворе сентябрь, не холодно, чего потеть в душном трюме?

Засунув под скамейку перевязанный для надежности бечевкой деревянный сундучок он разглядывал соседей. Заправлявшихся из бутылки, возвращавшихся домой сезонных рабочих. Баб-торговок с корзинами и кошелками. Чиновничью семью напротив в окружении баулов и чемоданов: мужчину в мундире почтового служащего, худую даму в шляпке с плачущим лицом, аккуратных мальчика и девочку в матросских костюмчиках. Поодаль, у кормы, лежали вповалку среди горы ящиков, хлопковых бунтов, керосиновых бочек, мешков с пшеницей не то молдаване, не то цыгане, стояла рядом худая корова с тяжелым отвисшим животом.

Нагретую солнцем палубу качало, за бортом прыгали злые маленькие волны. Пронеслись стремительно над головой, спикировали вниз с коротким криком растрепанные чайки.

Ему захотелось по-малому. Не решался оставить без присмотра вещи, озирался по сторонам. Сезонники откупоривали очередную бутылку, кто- то из компании блевал за борт. Торговки дремали уронив головы друг дружке на плечи, со стороны кормы поглядывали в его сторону курящие трубки бородатые мужчины.

– Здравствуйте, – поклонился он, подойдя к скамейке с чиновничьей семьей. – Сундучок мой не покараулите?

– Идите, юноша, – окинул его взглядом отец семейства. – Приглядим.

– Я мигом! – побежал он к трапу.

Стенки гальюна ходили ходуном, облил стоя у загаженного «очка» башмаки. Выбрался цепляясь за поручни наружу – обдало ветром с брызгами, сорвало и понесло по палубе картуз.

Море было неузнаваемым. Поседело, пучилось волнами. К вечеру качка усилилась. «Баклан», тяжело переваливаясь боками, взбирался на очередной гребень, стонал нутром.

– Эй, малец, от стенки отойди! – закричал спускавшийся с мостика матрос! Смоет зараз!

Он был на седьмом небе – бурное море, ветер в лицо! Разбежаться бы по палубе, руки раскинуть и ввысь, как чайки. Жаль, не видят его сейчас пацаны, слободская красотка Аурания Ксенакис, о которой мечталось ночными часами.

Проплыли Алушту, Гурзуф. Один за другим зажглись фонари на мачтах: белый над капитанской рубкой, зеленый и красный по бокам, еще один белый на корме – красота! Сезонники орали песни, супруге почтового служащего стало плохо, по распоряжению капитана семейству позволили спуститься в кают-компанию.

На рассвете, около Ялты (он забылся на лавке тяжелым сном), его разбудил протяжный звук. Тер не понимая глаза. На корме, откуда слышалось периодически коровье мычание, толпились пассажиры. Разминая затекшие ноги он прошагал по палубе, остановился пораженный…

– Верите? – рассказывал за столом в небольшой гостиной сидящим напротив зятю и сестре, – корова у цыган телилась. Теленок лез из этой самой, копытцами вперед. Цирк!

– У тебя на каждом шагу приключения, – пошла на кухню сестра. – Мой руки, сейчас завтракать будем.

Приютившая его семья севастопольского фотографа жила небогато, но с достатком. Одноэтажный домик с мезонином на Большой Морской, фотомастерская, устойчивая клиентура, скромный постоянный доход.

Его не торопили с выбором занятий: осмотрись. Поживи, вместе решим.

Лафа, гуляй – не хочу!

За пару недель он исходил вдоль и поперек изрезанный бухтами и балками, отстроенный заново после Крымской войны город-крепость. Прошелся по улицам с конторами, банками, магазинами, поднялся на Бастионную горку, погулял по центральному бульвару, купил шоколадное мороженое на палочке, лизал сидя в беседке, с которой открывался вид на голубизну моря со стоявшими на рейде кораблями. Спустился по широкой каменной лестнице, оказался на улице с одноколейными трамвайными путями – за спиной зазвонило, из-за угла дома вывернул трамвайный вагон, он побежал к остановке возле пожарной каланчи, успел заскочить на подножку – ухх! – давно мечтал прокатиться в электрической чудо-машине, о которой рассказывал в школе учитель физики.

– За билет, юноша! – вырос рядом, едва он устроился на скамейке, кондуктор с сумкой на поясе. – Студент? Гимназист?

– Студент, – соврал он.

– А чего без формы?

– В стирку отдал. Замаралась.

– Три копейки пожалуйте.

Двигался трамвай черепашьим ходом, останавливался на стрелках, пропуская встречные вагоны. Встал надолго на Корниловской площади, вагоновожатый выбравшись из кабинки заспешил к трактиру, исчез в дверях. Не было его больше четверти часа – пассажиры шумно возмущались, грозили пожаловаться в городскую управу, требовали у кондуктора идти немедленно за вагоновожатым, тот, наконец, показался в проходе напяливая находу кокарду. Поехали!..

Он помогал зятю в фотоателье. Устраивал клиентов в кресле с высокой спинкой и специальной машинкой в изголовье не дававшей пошевелиться во время выдержки. Ставил по знаку стоявшего у павильонного аппарата Гирша отражатели из отполированных медных листов для подсветки теневых участков, вешал на стенку по

желанию посетителей живописные панно из клеенки. Легко постиг секреты «мокрого», коллодионного процесса изготовления снимков, через неделю мог самостоятельно проявить и закрепить в растворах конечные отпечатки. Пособлял Гиршу в освещенном красным фонарем подвальчике лаборатории, когда тот печатал и тонировал позитивы порхая поверх руками наподобие оркестрового дирижера, упрашивал дать для ретуширования готовые фотографии.

– Успеется, – не отрывался тот от печатной доски. – Возьми веник, приберись в мастерской. И к Шелихову сгоняй, материалы кончаются. На столике записка, сколько и чего надо.