Страница 6 из 13
Облако, встрепенувшись, оторвалось от младенца – и сердце мое, оборвавшись, полетело в пропасть. Меины глаза наполнились безумной решимостью. Мне показалось, что в диком порыве она сорвет со стены рыболовную снасть, чтобы удержать ею облачную частичку души нашего сына, и я осторожно взял ее за запястье. Но облако не исчезло – оно поднялось над нами и, покачиваясь и мерцая, воплотилось в роскошного Крылатого Льва. Комната окуталась богатым золотым сиянием. В тот момент мы осознали – Лев не исчезнет. Сын останется с нами навсегда.
Дома стало жарко – огонь в печи разгорелся так пылко, будто тоже волновался и радовался за нас. Перед моими глазами потекли мутные зеленые и фиолетовые узоры, сердце отяжелело, будто его, как мешок, набили речной галькой. Я понял, что, если в ту же минуту не вдохну холодного свежего воздуха, рухну на пол и, возможно, уже не встану. Дважды поцеловав Мею и младенца, я, качаясь, вышел на крыльцо – и оторопел.
Двор был полон огней. Добрая сотня людей с керосиновыми фонарями и факелами смотрела на меня и молчала.
Глава 5
Рассказ Воина Вадима
(продолжение)
Небо уже гасло, спускались сумерки, и разноцветные облака, еще не покинувшие вышину, сливались с густой сочной синевой. На улице, час назад гудевшей от песен и плясок, было тихо, как в ледяной пустыне.
Плотно прикрыв дверь, чтобы пронырливые сквозняки не проникли к молодой матери и младенцу, я прислонился к косяку и жадно глотнул сырого осеннего ветра. Мне все стало ясно – эти люди пришли, чтобы произнести печальные слова сострадания. До них донеслась весть, что в доме Воина Вадима умер долгожданный первенец, а когда в городе случается такая черная беда, никто больше не празднует – даже завзятые пьяницы уползают в норы.
Я попытался улыбнуться и сообщить, что несчастье обошло мой дом стороной, – но слова лишь скрипнули песком на зубах. Никогда и ничего не выбивало меня из колеи – ни занесенные над головой мечи, ни исторгающие пламя дикие драконы, ни коварные смоляные шакалы. Истекая кровью после битвы с мерзкими болотищами, я, превозмогая боль, улыбался и старался подбодрить нехитрыми шутками угрюмых озабоченных лекарей. События этого дня впервые лишили меня равновесия. Мне было нехорошо, и я не мог вымолвить ни слова.
От толпы отделился давний друг Марк. Несмотря на молодость, он считался одним из самых уважаемых людей в городе.
Марк славен не только безграничными знаниями, блестящей памятью и способностью обучать. В юности он был отчаянным воином – мы рука об руку защищали город от нечисти, хотя он много моложе меня. После жестокой схватки с болотищами (они едва не изодрали его в клочья) сражаться Марк больше не мог. К тому времени город остался без главного Учителя – прежний, эм Дин, тихо умер от старости. Быстро, без раздоров горожане избрали новым Учителем молодого воина Марка – все знали, что он прочел много книг и с детства одержим науками.
Разве что Колдун недолюбливал Марка («мыслит вольно!»), но вынужден был согласиться с народом, тем более тогдашний городской глава эм Крат всей душой поддерживал моего друга. В ту пору эм Крат уже серьезно болел, редко выходил из дома и поручал Марку решать многие непростые вопросы. Вскоре мы поняли, что детям Светлого города несказанно повезло, ибо во всем мире не сыскать учителя мудрее, честнее и справедливее.
В тот вечер карие глаза Марка переполняло болезненное сочувствие. Он выступил вперед, придерживая бронзовую чашу с огнем, и произнес тихо, но отчетливо:
– Воин Вадим, печаль твоей семьи – наша печаль. Никакие слова сейчас не помогут. Мы пришли, чтобы напомнить: ты и Мея не одиноки. Сделаем для вас всё, что можем. Только скажи.
Я кашлянул – горло по-прежнему разрывала боль, будто туда проникла ядовитая бабочка с кинжальными крыльями, решительно качнул головой: «Нет!» Хрипя (каждое слово давалось с мукой), проговорил:
– Мой сын жив, люди.
По толпе прокатилась тихая волна недоумения. Со стороны, противоположной от Марка, важно выплыл Колдун в долгополом черном балахоне. Сдвинув набок кроваво-красный берет, он погрозил крючковатым пальцем и монотонно загнусавил:
– Где же твоя хваленая стойкость, Воин Вадим? Прими свою беду, примирись с ней. А затем опомнись: является ли беспросветным страданием смерть едва народившегося младенца? Его не было в этом мире вчера, нет и сегодня, а назавтра ты и вовсе забудешь о нем.
Чтобы подавить горячее желание расквасить его острый хрящеватый нос, я шагнул назад и, собравшись с силами, повторил:
– Мой сын жив.
– Предадим его земле до рассвета, – не слушая меня, продолжал Колдун. – Выбери двух факельщиков из парней помоложе. Они осветят дорогу к вечному приюту.
Я вздрогнул, будто в грудь впилась острая булавка от медали, – да вот только награды свои я никогда не носил. А вдруг, пока я препираюсь с Колдуном, дома и впрямь случилась беда? Молча толкнув дверь, я двинулся в комнату, нервно дернул зеленую занавеску. Любимая Мея нежно улыбнулась мне, у груди сопел и причмокивал розовощекий малыш. Облачный Лев, точно теплый рыжий котенок, нежился и потягивался на вышитой цветами подушке.
Поцеловав жену, я вновь вышел на крыльцо, но меня уже не трясло, не шатало. Сердце, укутанное, точно шелковой шалью, неизведанной ранее нежностью, согрелось и успокоилось. Оглядев народ, обычным голосом – не хриплым, не сорванным – я гулко провозгласил:
– Спасибо, люди! Я не забуду, что вы пришли разделить со мной горе. Но все обошлось, сын выжил, и к нему спустилось прекрасное облако. Это Крылатый Лев. И сына я назову в честь него – Лионом.
Горожане в растерянности переглядывались, подталкивали друг друга, нерешительно улыбались, одобрительно перешептывались. Но Колдун не отступал. В бешенстве заломив берет, он бесцеремонно схватил за руку, подтолкнул к крыльцу упирающуюся сердитую Клариссу и с яростью выкрикнул:
– Эта женщина возвестила о смерти младенца! Зачем ей лгать? Скажи, Кларисса, скажи! Жив или мертв сын Меи и Вадима? Жив или мертв? Говори! Говори же!
Бесцветные, тесно посаженные глаза Клариссы растерянно бегали. Заметно нервничая, она поглядывала то на меня, то на Колдуна, теребила завязки плаща, всхлипывала. Наконец, решившись, она взвизгнула: «Мертвый!» – и тут же растворилась в толпе.
– Безумие охватило тебя, Воин Вадим! – пригвоздил Колдун, не скрывая насмешки.
Его острый, как циркуль, подбородок горделиво вскинулся. Крошечные глазки – точь-в-точь черный перец горошком – обжигали гневом. По сей день я не знаю, почему Колдун призывал беду в мой дом. Поговаривали, что ему нравилась Мея (она была истинной красавицей), но она предпочла меня – немолодого, небогатого, неотесанного воина. Но я думаю, что это неправда, – вряд ли Колдун умеет любить хоть кого-то, кроме себя. Он всегда жил бездетно и одиноко.
– А знаете, господин Колдун, шли бы вы… – Я хотел прибавить «лесом», но сдержался и выговорил: – …домой, ночь на дворе. Да и я хочу к жене и сыну.
– Не темни, воин Вадим! Правила писаны, законы незыблемы! Младенец, не упокоенный в срок, навлечет на город горькие беды! Страшные беды! Народ погрязнет в несчастьях.
Люди встревожились, загудели – многие в городе верят Колдуну, ведь тот живет здесь с незапамятных времен, кое-кто полагает, что он владеет тайной бессмертия.
Учитель эм Марк приложил ладонь к сердцу:
– Воин Вадим, мы же друзья. Сквозь боль и радость горожане проходят вместе. Если твой сын умер, оплачем и простимся с ним. Если жив – придем с подарками. Но нам следует знать правду, ибо то, что происходит, невиданно и странно.
– Что я должен сделать? – спросил я, глядя в глаза лишь ему – другу Марку. Но ответил не он – Колдун. Вонзая в меня острый, как копье, черный взгляд, он выкрикнул:
– Покажи сына!