Страница 9 из 13
Вероятно, имя Роланда Гриффитса последним пришло бы на ум мне или кому-то другому, доведись нам назвать ученых, так или иначе связанных с психоделиками, и этот фактор, несомненно, во многом объясняет тот успех, которого он достиг в деле возвращения психоделикам и связанным с ними исследованиям научной респектабельности.
Шести футов ростом, сухой и подтянутый, Гриффитс в свои семьдесят лет держится неестественно прямо; единственное, что выбивается из этой безукоризненной схемы, – шапка седых волос, таких густых и идеально уложенных, словно по ним только что прошелся гребень. По крайней мере, пока не заставишь его говорить на интересующие его насущные темы (отчего он сразу оживляется и светлеет лицом), внешне он предстает как натянутая струна: трезвый, серьезный, методичный.
Гриффитс родился (в 1944 году) и вырос в Эль-Серрито, Калифорния, в районе залива Сан-Франциско, отучился несколько лет в Восточном колледже (выбрав в качестве основной специальности психологию), а затем поступил в Университет Миннесоты, где изучал психофармакологию. Именно в Миннесоте в конце 1960-х годов он подпал под влияние Б. Ф. Скиннера, бихевиориста радикального толка, внесшего огромный вклад в развитие психологии, сместив фокус ее изучения с внутренних состояний и субъективного опыта к внешнему поведению и факторам окружающей среды, его обуславливающим. Бихевиоризм мало интересуют проблемы и глубины человеческой психики, но его методы исследования поведения человека, находящегося в состоянии наркотического опьянения и зависимости (а именно по этой части и специализировался Гриффитс), оказались весьма полезными. Психоделики не сыграли абсолютно никакой роли ни в его формальном, ни в его неформальном образовании, но к тому времени, когда Гриффитс еще ходил в среднюю школу, пресловутый психоделический проект, начатый Тимоти Лири в Гарварде, уже завершился скандалом, поэтому «мои наставники сразу дали мне понять, что у этих соединений нет никакого будущего».
Окончив аспирантуру в 1972 году, Гриффитс был принят на работу в Университет Джонса Хопкинса, где и работает с тех пор как психолог, изучая механизмы зависимости у самых разных, как легальных, так и нелегальных, наркотических препаратов, включая опиаты и так называемые седативно-снотворные средства (типа валиума), а также никотин, алкоголь и кофеин. На средства от грантов, выделяемых Национальным институтом токсикомании, Гриффитс смог провести ряд уникальных опытов с животными, в которых подопытное животное (чаще всего бабуин или крыса) было снабжено рычагом, позволявшим ему самостоятельно вводить внутривенно различные препараты, – эффективный инструмент в руках исследователей, изучающих различные стадии привыкания к препаратам, зависимость от них и предпочтения («Что лучше: пообедать или принять лишнюю дозу кокаина?»). 55 опубликованных им работ, посвященных исследованию свойств кофеина, способного вызывать привыкание, полностью преобразовали эту область и помогли понять, что кофе – это в меньшей степени продукт питания и в большей – наркотик, в результате чего «синдром отмены кофеина» был внесен в самое последнее, пятое издание «Справочника по диагностике и статистике психических расстройств». Когда Гриффитсу исполнилось пятьдесят лет, а это случилось в 1994 году, это был ученый с мировым именем, один из лучших в своей области.
Но в этом же году карьера Гриффитса сделала совершенно неожиданный поворот, обусловленный двумя случайными обстоятельствами. Первое из них – знакомство с сиддха-йогой. Несмотря на то что он как ученый придерживался бихевиористской ориентации, Гриффитс всегда интересовался тем, что философы называют феноменологией, – субъективным опытом сознания. Он пробовал медитировать, еще будучи аспирантом, но пришел к выводу, что «не может высидеть спокойно и трех минут, не сойдя с ума от ярости. Три минуты казались мне тремя часами». Но когда в 1994 году он вновь попробовал медитировать, то обнаружил на сей раз, что ему «открылось нечто». Он начал регулярно заниматься медитацией, активно посещая медитативные центры и на себе испробовав многие восточные духовные практики, и обнаружил, что «все глубже и глубже втягивается в эту мистерию».
Где-то в середине этого процесса на Гриффитса снизошел мистический опыт – то, что сам он скромно назвал «весьма забавным пробуждением». Я удивился, когда Гриффитс упомянул об этом во время нашей встречи в его офисе, и не стал акцентировать внимание на этом вопросе, а жаль, потому как потом, когда я узнал его немного лучше, Гриффитс с явной неохотой поддерживал эту тему и отказывался давать более точные сведения о том, что же все-таки произошло, а я как человек, вообще не имевший подобного опыта, не испытывал особой тяги развивать эту мысль. Все, что он мне рассказал, можно свести к нескольким фразам: мол, в ходе этого мистического переживания, посетившего его во время медитации, он узрел «нечто за границами материалистического мировоззрения, нечто, о чем я не могу рассказать моим коллегам, потому что это требует привлечения метафор или допущений, которые у меня как ученого вызывают чувство дискомфорта».
Со временем то знание о «тайнах сознания и бытия», которое он приобрел в ходе медитативных практик, стало казаться ему куда более убедительным, чем его наука. Он начал испытывать некое отчуждение по отношению к коллегам и ближним.
– Никто из тех людей, с которыми я был близок, – доверительно сообщил он мне, – не интересовался и не давал себе труда задуматься над теми вопросами, которые подпадали под категорию духовных, а что касается людей религиозных, то я их просто не признавал. И вот вам результат: я, штатный университетский профессор, выпускающий одну за другой научные работы и постоянно спешащий на разные важные встречи, чувствую себя при этом как мошенник.
Он мало-помалу начал терять интерес к исследованиям, прежде составлявшим смысл всей его жизни.
– Я мог бы изучить новое седативное или гипнотическое средство, мог бы узнать что-то новое о рецепторах мозга, мог бы войти в еще одну группу в Управлении по санитарному надзору и поехать еще на одну конференцию, но что из этого? Меня и эмоционально и интеллектуально больше интересовало другое, а именно: куда же приведет меня тот, другой путь. Исследования наркотиков начали казаться мне пустыми и бессмысленными. Я просто выполнял рутинную работу, мечтая в это время о том, что вечером приду домой и займусь медитацией.
Единственное, что мотивировало его все это время, заставляя продолжать подавать прошения о грантах, – это мысль о том, что этим он «оказывает услугу» своим аспирантам и стажерам.
Что касается изучения свойств кофеина, то Гриффитс мог бы направить свой любознательный ум на новую грань своего повседневного опыта (например, что именно заставляет его пить кофе каждый день?) и превратить ее в производственную линию научного исследования. Но углубляющийся интерес к иным уровням сознания, открывшимся ему в ходе медитации, помешал ему увидеть эту перспективу. («Мне даже в голову не приходило, что можно изучать это с позиции науки».) Загнанный в угол, скучающий, Гриффитс все чаще начал задаваться мыслью: уж не бросить ли ему науку и не отправиться ли в Индию, в ашрам к какому-нибудь гуру?
Примерно в это время Гриффитсу позвонил Боб Шустер, его старый друг и коллега, недавно ушедший в отставку с поста директора Национального института токсикомании, и предложил ему переговорить с неким молодым человеком по имени Боб Джесси, с которым он познакомился в Эсаленском гуманитарном центре, расположенном в местечке Биг-Сур, Калифорния. Джесси собрал в этом легендарном центре небольшую группу исследователей, психотерапевтов и ученых-теологов, чтобы обсудить с ними вопрос духовного и терапевтического потенциала психоделических препаратов, а также их реабилитации. Сам Джесси не имел ни медицинского, ни научного образования; он был простым инженером-компьютерщиком, бывшим директором по развитию бизнеса в компании Oracle, поставившим себе целью (и сделавшим эту цель своим предназначением) возродить психоделику как науку, но не столько как инструмент медицины, сколько как инструмент духовного развития.