Везде чужая

Кэррайна протянула руку, принимая тонкий свиток. Быстро пробежав глазами по строчкам, помрачнела ещё больше – всё складывалось так, чтобы предложение Рандвалфа оказалось легко выполнимым.

От имени всего Совета и самого короля первый советник требовал не отпускать новую ученицу обратно домой до тех пор, пока не удастся получше разузнать о её мире. Сам он не поддерживал опасений, связанных с возможностью иномирного вторжения, но считал разумным выяснить всё до конца, чтобы успокоить народ.

После официального приказа Валфрик приписывал, что сначала Соню предполагалось доставить в столицу на допрос, но потом – Кэррайна полагала, не без его содействия – было решено обойтись без пугающих мер. Совет по-прежнему настаивал на том, что девушку нужно допросить, но большинство согласилось, что сделать это можно прямо в школе, если кто-то из наставников готов взять на себя неприятную роль.

Кэррайна уловила между строк, что Валфрик предлагает ей ограничиться безобидной приятельской беседой, которая позволит составить более-менее содержательный отчёт о мире их невольной гостьи, и не мучить ту напрасно. Он явно считал её жертвой случая и не верил, что от неё самой или от мира, из которого она явилась, может исходить опасность.

– Я напишу ответ к тому времени, как ты соберёшься обратно, – проговорила Кэррайна, оставляя без внимания вопросительный взгляд сына.

Несмотря на родственные узы, она не собиралась вести с ним праздные разговоры. Ей было известно, что сам первый советник не видит ничего зазорного в том, чтобы иногда советоваться с теми, чьё положение и звание куда ниже его собственных, и уж точно не стал бы скрывать что-то от собственного помощника – а значит, она не открыла бы сыну никаких тайн, вздумай обсудить с ним полученное послание. Но для неё он оставался лишь исполнителем, мелким служащим, обсуждать с которым важные государственные дела не только бессмысленно, но и недостойно.

Кэррайна давно смирилась с тем, что её сын никогда не займёт по-настоящему значимого места при дворе, хотя неизменно об этом сожалела. То, что Алесдэйр родился обычным человеком, стало одним из крупнейших разочарований в её жизни. Кэррайна желала, чтобы её ребёнку достался магический дар, так же сильно, как ненавидела этот дар в себе.

Ей нежеланная, ненужная сила разрушила судьбу, не позволила исполнить долг, который был предназначен ей ещё до рождения. Но её сыну она позволила бы приблизиться к власти. Здесь, в Гроэнвуре, магический дар почитался, его обладатели занимали высокое положение и были окружены уважением.

Илкавы занимали почти все значимые государственные посты, а уж о том, чтобы попасть в Королевский Совет, не могли мечтать даже лучшие из людей. Кэррайну до сих пор удивляло то, что королевский род при этом сохраняет свою власть. В правящей семье редко рождались илкавы, и уже многие века почти всегда во главе королевства оказывался человек.

Впрочем, король в Гроэнвуре не имел большей власти, чем Совет, и если все до одного члены Совета оказывались против решения правителя, то оно не имело никакой силы. Однако подобные разногласия были настолько редким явлением, что никто не мог бы припомнить, когда в последний раз воля короля не исполнилась.

На её родине всё было совсем не так. Арвизонская империя, охватывающая все северные земли, заслуженно считалась не лучшим местом для илкавов. За любое применение дара следовала смертная казнь. Илкавов, не уличённых в использовании силы, ожидало изгнание. Конечно, последнее было лишь оговоркой, которая позволяла не считать законы империи неоправданно жестокими.

Рождение илкава оказывалось трагедией для любой семьи. Люди, воспитанные в страхе перед неподвластным им могуществом, называли таких детей отродьями бездны и без долгих сомнений отрекались от них, выдавая представителям власти. Немногие смельчаки были готовы помочь или хотя бы просто позволить илкаву бежать туда, где дар не делал бы его в глазах людей чудовищем.

Кэррайна была старшей дочерью императора. Наследницей престола. Она, кажется, едва ли не с самого рождения знала, что должна посвятить жизнь служению империи и своему народу. Ей не было позволено иметь своих желаний, слабостей или чувств, не было позволено сомневаться или уставать. Она должна была стать воплощённым духом-хранителем своей страны, всегда знающим, как до́лжно поступить, и поступающим именно так.

Она принимала назначенную судьбу с гордостью, не страшась трудностей и нисколько не жалея о сложной, временами мучительной необходимости искоренить в себе все человеческие несовершенства, стать той, кем её должны видеть, достойной преемницей прежних правителей.

К двенадцати годам всё, что казалось ей сложным, перестало быть таковым. Больше не нужно было бороться с собой и то и дело напоминать себе о долге. Он стал единственным, что имело значение в её жизни. Ничто другое не осталось даже ненужной помехой, способной отвлечь от главного – ничего другого для неё просто не существовало.

В пятнадцать она обнаружила на своей руке проклятую метку, указывающую в ней обладательницу силы. За несколько дней пересекающие ладонь линии вдруг изменились, образовав пугающий каждого жителя империи узор. Только полученное воспитание, которое не позволяло наследнице не то что проявлять – даже испытывать какие-либо чувства, спасло её от немедленного проявления дара.

И всё же долго скрывать его не получилось. Пробудившаяся сила желала признания и, чуя неприятие хозяйки, тем сильнее стремилась проявиться. Пожалуй, благодаря неизменной сдержанности, которая давно стала неотделимой частью её натуры, у Кэррайны даже без обучения хватило бы выдержки, чтобы не выпустить дар наружу, но оградить от него и себя саму она не смогла.

Не находя выхода, неприручённая сила раз за разом обрушивалась на свою владелицу. Кэррайна научилась терпеть боль молча, ничем не выдавая терзающих её ощущений. Но утаить потери сознания было невозможно.

Первой заметила неладное её служанка. Сначала девушка искренне переживала за свою госпожу, но вскоре, в очередной раз пытаясь привести её в чувства, увидела страшную метку.

Кэррайна даже не успела окончательно опомниться, как та убежала из её комнат. Наследница уже знала, что будет дальше. Несмотря на попытки сохранить происходящее с ней в тайне, вряд ли она хоть на минуту всерьёз сомневалась, что всё закончится именно так. И всё же, когда окружающую её тишину разрушил строгий голос императора, она вздрогнула, будто провинившийся ребёнок.

– Я разочарован, Кэррайна.

Она молча склонила голову, признавая вину. Она оказалась недостойной своего рода. Не смогла оправдать ожиданий, не справилась с предназначением.

– Столько времени было потрачено на тебя впустую, – вторя её мыслям, продолжал отец. – А теперь предстоит готовить нового наследника.

– Мне жаль…

– Мало того, что ты оказалась гадким отродьем, ты к тому же пыталась это скрыть ради спасения своей ничтожной жизни.

– Нет! – Кэррайна подняла глаза, изумлённая тем, как подобная мысль могла прийти отцу в голову. – Я бы никогда не стала беспокоиться о себе, забывая об интересах империи. Я готова принять любую судьбу. Но я полагала, что смогу справиться… смогу исполнить свой долг. Если бы никто не узнал о моём проклятье, оно бы не помешало.

– Этой безрассудной неосторожностью ты опорочила не только себя, но и имя всего нашего рода, – сухо заметил император. – Твоим долгом было признаться, едва ты поняла, кто ты есть, и принять заслуженную участь.

– Прости, отец.

– Я надеюсь, в дальнейшем ты поведёшь себя достойно и не станешь противиться неизбежному.

– Я не боюсь умереть.

– У тебя будет два дня, чтобы подготовиться к путешествию в бездну. После тебе позволят принять яд, если ты решишь умереть с честью.

– Благодарю, отец.

– Очень жаль, что так вышло, Кэррайна, – смягчаясь, произнёс император. – Из тебя бы получилась хорошая правительница.

Кэррайна молча поклонилась, опасаясь, что если заговорит, то не сумеет скрыть дрожь в голосе – впервые в жизни она услышала от отца что-то похожее на похвалу.