Страница 4 из 24
Но это еще не воспитание достоинства – это пока лишь попытка снять барьеры, которые мешают учителю чувствовать ответственность за то, что он делает, перед собой, а не перед кем-то другим – не перед обществом, государством и тем более – директором. Когда семь лет назад я пришел в школу и после посещения урока не делал никаких замечаний, учителя очень удивлялись. А какое замечание я, учитель истории, могу сделать учителю географии, биологии или математики? Как методисты они выше меня. Зачем я буду вмешиваться в то, что учитель и так хорошо знает? Я хочу понять, в чем именно могу ему помочь, что мы вместе должны продумать. Как при помощи той же математики, биологии мы поможем человеку строить себя.
Этой методики нет ни у них, ни у меня, мы ее можем только вместе создавать. Это и есть сотрудничество в решении общей для нас задачи. Так создается поле достоинства учителя.
Говорят: надо создать закон о достоинстве учителя, государство должно защищать достоинство учителя. Но это, с моей точки зрения, нелепость. Во-первых, непонятно, как государство защитит учителя, никогда в жизни не слышал, чтобы государство защитило достоинство учителя, или инженера, или врача, или писателя (мы пока что видели обратное). Я не убежден, что это можно сделать принуждением.
Запретить ученикам унижать наше достоинство – вещь бессмысленная.
Надо признавать достоинство других людей вне зависимости от их статуса, возраста, класса или успеваемости.
Поэтому я очень настороженно отношусь ко всем попыткам создать элитные школы, как бы они ни назывались: гимназии, лицеи. Если это поветрие превратится во всеобщую моду, то мы останемся с огромным количеством плохих школ с самыми трудными ребятами и с самыми слабыми учителями. И тогда реалисты будут бить гимназистов, и это будет страшнее, чем до революции. Я не понимаю, почему так мало обсуждают это учителя, социологи и вообще все.
Когда человек получил то, что называется общим средним образованием (мы понимаем – образование себя, а не приобретение суммы каких-то основ наук), вот тогда он сам решит, что ему по силам, что – нет. Пойти в училище и стать столяром-краснодеревщиком ничуть не хуже и не лучше, чем окончить университет и стать философом. Но это возможно только если ребенок рос в школе, где его уважали, ценили его достоинство. А иначе человек будет всю жизнь делать работу краснодеревщика, получать большие деньги, но чувствовать себя ущербным и пить горькую оттого, что кто-то сидит в библиотеке.
«Он сидит в библиотеке, а я делаю хорошую мебель, и моя рука радуется» – как это демократическое ощущение развить, если делить детей по способностям?
Тем более что ни один человек в мире, ни один психолог никогда не поклянется, что его методика селекции абсолютно достоверна. Как же можно браться за селекцию?
Конечно, если ребята проявляют выдающиеся способности, наверное, надо предложить им другие условия. Но ведь когда мы создаем гимназии, или лицеи, или школы с углубленным изучением, или колледжи, мы хорошо знаем, что отбираем не самых способных, а детей, родители которых просто обращают на них внимание или могут заплатить.
Что работает на дух школы?
Я могу сказать коллеге: пусть ребята участвуют в создании правил школьной жизни – без этого духа школы не бывает.
Посоветую: делай так, чтобы предметы вертелись не вокруг основы науки, а вокруг человека.
Хочешь создать дух школы, отмени контроль и руководство, замени его управлением.
Но есть нечто такое, что обычно не позволяет перевести ответ на этот вопрос в конкретные действия.
Раз в год мы проводим семинар для коллег-директоров «Управление инновационными процессами в школе». Пока я показываю планы, бумаги – живой интерес. Но вот я захожу в класс, общаюсь с ребятами, кого-то глажу по голове, у кого-то вижу опечаленное лицо, с кем-то пошучу, а над кем-то могу и посмеяться. И минут через пятнадцать мои коллеги отстают от меня и начинают заниматься более важными, на их взгляд, делами.
Почему атмосфера равноправных отношений кажется им не столь важной? Видимо, многие умом готовы признать, что ребенок равен взрослому во всем (за исключением одного – у него меньше опыта), но сами этого не чувствуют. Я даже не знаю, можно ли воспитать в себе чувство равенства. Наверное, только коренным образом переделав себя. Не программу надо менять, не методику, не форму, а себя. Это очень трудно и очень больно. Но дух школы создается во многом именно чувством равенства.
Сначала мы написали в нашем законе о правах и обязанностях учителя и ученика: «Ученик может уйти с урока, когда ему это нужно, объяснив причину учителю». После обсуждения исправили: «Не объясняя причину». Это был для меня показатель выросшего достоинства ребят, они увидели: им изначально здесь доверяют, их заранее ни в чем не подозревают. Может быть, из таких тонких установлений и складывается дух школы.
В нашей школе есть психологи. Они проводят массу замеров, используют различные методики изучения состояния ребят. Но я думал в начале сентября: в чем же состоит видимое новообразование за прошедший год в наших ребятах, такое, которое чувствуется без замеров? И решил: это чувство достоинства. Оно возросло.
Часть I. Смысл школы
Глава первая. Ребенок приходит в мир, чтобы осуществить свое предназначение
О личном содержании образования
Как ни странно, моя педагогическая судьба началась в стенах театрального института. В детстве я мечтал быть режиссером. В городе Фрунзе я ходил в театральную студию при Дворце пионеров. После армии поступил в Москве на актерский курс у легендарного Охлопкова. Конечно, нужно было подрабатывать. Хотел театральный кружок вести в какой-нибудь школе, но должности такой там в то время не было. Зашел в интернат, а там предложили быть старшим пионервожатым. Согласился, а спустя некоторое время стал замечать, что все меньше тянет в институт на репетиции…
Когда это заметил директор моего интерната Георгий Абрамович Кревер, фронтовик, историк, типичный шестидесятник, он сказал: «Ну все-таки вы решите, где вам интереснее». Я сначала пробовал возмущаться – как же, когда я поступал, почти 70 человек на место было! Но потом понял, что педагогика меня греет больше, и после третьего курса перешел учиться в педагогический.
Ну а от того театрального времени у меня осталось то, что в моей школе сейчас есть театр – с настоящей сценой, с прожекторами, кулисами, с радиотелефоном, по которому режиссер может переговариваться из зала с радиорубкой. И еще от моей театральной юности осталась привычка доверять своей интуиции больше, чем логике.
Потом работал во внешкольных учреждениях, в институте при Академии педагогических наук, замдиректора в разных школах, защитил диссертацию. И однажды в мае 1985 года мне позвонили учителя из одной школы и сказали: а не пойдете ли работать к нам директором? (Я был знаком с несколькими учителями этой школы по летней работе с детскими творческими коллективами.)
Это и была та самая 734-я школа, в которой я работаю уже двадцать лет.
Для меня образование – это прежде всего помощь человеку в создании образа самого себя, своего будущего, своей не только карьеры, не только, так сказать, успешности, но самого умения действовать, жить в меняющемся мире, какой он есть.
Мне кажется, это и есть основа общего образования, мы же называем нашу школу – общеобразовательная.
Пока же общее образование почему-то пытаются свести к тому, чтобы выдать из разных наук какие-то отдельные фрагменты или пусть даже «основы наук». Я до сего дня удивляюсь, почему, допустим, третий закон Ньютона государству важнее, чем социальный опыт ребенка, чем его система общения, отношений с людьми и так далее. Про то, оставить ли в учебных программах те или иные параграфы, ведутся горячие споры, а существенные вещи как бы и не важны.