Корабли Санди

Мария Федоровна сидела невозмутимо, рука ее лежала на столе, рядом с лягушкой. На учительнице был шерстяной коричневый костюм, белоснежная блузка, черные волосы уложены в модную прическу. Черты лица правильные, взгляд твердый, деловой и строгий.

«Как она не понимает?» — волнуясь, подумал Санди.

— Дружников! Какими опытами можно выяснить значение у лягушки головного мозга?

Санди взглянул на лягушку. Она может промучиться еще два или три дня… Взглянул на Ермака — тот все сидел потупившись, в той же позе… Еще заболеет…

У Санди бешено заколотилось сердце… Не раздумывая о последствиях, он схватил дощечку с лягушкой и выскочил из класса. Он бежал по коридору, по лестнице вверх, бежал изо всех сил, будто Мария Федоровна гналась за ним, чтобы отнять лягушку. Запыхавшись, он остановился возле кабинета директора. А что, если Петр Константинович прикажет вернуть лягушку в класс? Санди повернулся, слетел по лестница вниз, к раздевалке. Надо ее убить, чтобы не мучилась… Санди весь дрожал от ужаса. Послышались чьи-то шаги. Санди метнулся в сторону и больно ударился о стену. Затем он выбежал во двор и там, за школьной мастерской, похоронил лягушку.

Раздался звонок на перемену. Санди стал медленно подниматься по лестнице. Минуту спустя мимо него пронеслась половина ребят, спешащих на улицу. В классе его окружили разволновавшиеся ребята.

— Что тебе теперь будет? — спросил Вовка, который жил с ним в одном доме.

— Не знаю. Если она еще раз принесет лягушку, я снова сделаю то же!

Все заговорили разом, так что Санди ничего не смог понять.

Ляля Рождественская кое-как водворила порядок. Ее голубые глаза, что называется, метали молнии. Санди даже удивился: Лялька была очень спокойная девочка.

— Ребята, надо всем нам договориться и потребовать, чтобы она не мучила животных!

— Санди молодец! — загалдели опять ребята. Мальчишка из шестого класса заглянул в дверь:

— Дружников! Иди в учительскую, директор зовет.

— Санди, я пойду с тобой! — сказал Ермак.

— Я тоже иду как староста! — заявила Ляля. Она была дочь директора, но это ей только мешало: с отцом труднее договориться, чем с директором.

С Санди пошли все, даже Гришка Кочетов, хотя он и считал, что подняли шум из-за пустяков. Так всем классом и ввалились в учительскую.

— Что это, почему вас так много? Марш в коридор! Вызвали только Дружникова! — резко сказала Мария Федоровна.

На ее щеках рдели пятна. Учителя тоже были взвинчены. Видно, успели поспорить между собой.

Ребята неохотно вышли в коридор, оставив дверь полуоткрытой. Мария Федоровна встала и плотно захлопнула ее. Санди остался один с учителями.

Он знал их всех, даже у кого еще не учился, потому что в эту школу он ходил целых семь лет.

Сначала, первые четыре года, Санди не любил школу. Потому ли, что невыразимо скучны и томительны были уроки Татьяны Макаровны. Он был слишком мал, чтобы выдержать четыре урока навытяжку. Учительница была строгая. Малейшее движение в сторону соседа по парте вызывало оклик. Как часто потом думал Санди, подросши: «Почему она ни разу не попыталась заинтересовать, развеселить, сделать из урока подобие игры?» Рано Санди призвали к соблюдению долга. Дома было радостно, интересно, в школе тяжело.

Только в пятом классе Санди сделал удивительное открытие: оказывается, уроки могут быть интересными, а учителей можно любить!

Класс был разболтанный, ребята озоровали. Один Ермак не баловался. Не то что он был уж таким тихоней, просто у него не было потребности пускать бумажных галок или мычать с закрытым ртом, чтобы немножко позлить добрую Людмилу Владимировну, которую все очень любили. Татьяну Макаровну Вьюгину не любили, но не посмели бы пускать на ее уроке галок.

По-настоящему Санди полюбил школу с шестого класса. Главной приманкой был Ермак, но и учителей он любил, кроме Марии Федоровны, которую все недолюбливали — и ученики, и учителя. Через Лялю Рождественскую, изрядную «болтуху», ребята были хорошо осведомлены о делах учительских. Знал бы Петр Константинович, что его конфиденциальные беседы с коллегами за чашкой чая или бутылкой виноградного потом комментировались сначала в седьмом «Б», потом и в остальных классах, конечно, под строгим секретом.

Санди стоял посреди учительской, призванный к ответу за дикий, недисциплинированный поступок, и — странно — все учителя, кроме двух-трех, со скрытым одобрением смотрели на него. Наверно, им тоже было жалко лягушку!

Математик Виктор Николаевич, высокий, энергичный, добродушный, но вспыльчивый, стоял у открытой форточки, курил и хмурился. Время от времени он грустно и одобрительно поглядывал на Санди и возмущенно на Марию Федоровну. Добрая Людмила Владимировна, близорукая, седая, только вздыхала. Санди стало немного легче.

— Подойди ко мне, Дружников! — сказал директор.

Петр Константинович Рождественский был директором этой школы сорок лет. Сейчас ему было под семьдесят, но выглядел он молодо: сухощавый, стройный, волосы густые, зубы все целы, лицо почти без морщин. Он с юности увлекался альпинизмом и теперь еще ежегодно летом отправлялся с учениками на Кавказ, хотя уже лично не штурмовал высокие вершины. И все же годы сказывались. Он преподавал географию, и на уроках его стало что-то очень шумно. Учителя тоже не слишком слушались его.

Санди вдруг подумал, что в эту самую школу ходил его отец и отец Ермака и Петр Константинович учил их. Тогда он был строг и на уроках его сидели тихо. А до революции эта школа называлась «реальное училище», и в ней тогда учились дедушка Санди, Николай Иванович, и сам Петр Константинович, тогда просто Петька Рождественский. Трудно было представить его маленьким.

— Расскажи, Санди, что произошло, — тихо сказал директор.

— Распустились донельзя! — раздраженно бросила Мария Федоровна.

— Я попрошу вас не перебивать, — спокойно приказал директор и снова обратился к Санди: — Что произошло?

Санди густо покраснел: все на него смотрели, весь педколлектив.

— Лягушка… — сказал Санди с усилием. — Она же еще жила. Мучилась. Я решил ее умертвить… сразу.

Санди взглянул на приоткрывшуюся дверь — там его слушали одноклассники. Это придало ему храбрости.

— Мы и так верим, раз написано в учебнике. Мы просим, весь класс, спросите ребят: не надо больше таких опытов.

Петр Константинович покачал головой.

— Почему ты не пришел ко мне и не сказал, что не можешь смотреть… Надо соблюдать дисциплину. Кто же так поступает?

— Я думал о лягушке. Она бы мучилась до сих пор.

— Подвергать такому зрелищу детей! Безобразие! — пробормотал математик и сморщился.

— Разрешите мне, Петр Константинович, — решительно вмешалась Вьюгина. — Дружников мой бывший ученик. Четыре года!.. Знаешь ли ты, Дружников, что в научных институтах физиологии медицины производят опыты над кроликами, собаками, морскими свинками ради науки, ради человека! Во имя высоких целей! Павлов даже поставил памятник за это собаке. А его ученики изучали на собаке боль. Болевые ощущения. Понимаешь?

— Мы же не научные работники, только ученики… — дрожащим голосом возразил Санди.

— Все понятно! — прервал его директор. — Мы обсудим эту историю на педсовете. А теперь попроси у Марии Федоровны извинения. Что же ты молчишь?

Санди размышлял: просить или не просить? Он не чувствовал себя виноватым. Но, наверное, лучше попросить. Может, на этом все и кончится.

Санди повернулся к преподавательнице биологии, смотрящей на него злыми глазами.

— Мария Федоровна, я прошу извинения! — сказал он вежливо и холодно.

Мария Федоровна от возмущения даже вскочила со стула.

— Дружников ничего не понял и ни в чем не раскаялся! — вскрикнула она пронзительно.

— Дружников! — опять вмешалась Вьюгина. — Скажи: «Я поступил нехорошо и никогда больше этого не сделаю».

Математик сделал резкое движение и, захлопнув форточку, уставился на директора. Однако сам ничего не сказал.

Подошел и сел на диван, ожидая, что скажет ученик Дружников.