Страница 5 из 26
Об обучении выживании и интригах в аппарате: «Старый коминтерновец мог передать своему лучшему ученику необходимость постоянной скрытности, что в сталинские времена являлось залогом спасения жизни. Куусинен мог научить Андропова и методам, которыми действовал Коминтерн, управляя различными компартиями всего мира. Он мог многое рассказать молодому дипломату о тех деятелях Коминтерна, своих старых друзьях и товарищах, которые стали руководителями стран „народной демократии” или заняли место во втором эшелоне, вроде Имре Надя или Эриха Хонеккера. Одним словом, Куусинен мог научить молодого дипломата совершенно новой дипломатии – не партнерским международным отношениям более или менее равных стран на мировой арене, а ленинско-сталинской социалистической дипломатии – как управлять государствами-сателлитами с дипломатических и партийно-эмгэбэшных позиций».
И даже о смертных приговорах, выносимых в ЦК: «Когда Брежнев в октябре 1964 года пришел к власти, он, как коварный и опытный политикан, наряду с существовавшими спецслужбами, где сидели не „его” люди, спешно стал формировать собственную неформальную контрразведку и разведку. Я полагаю, что личным резидентом и руководителем персональной спецслужбы генсека был тихий и незаметный К. У. Черненко. Он, вероятно, и дирижировал исполнителями разных „несчастных случаев” и смертей, которые происходили в борьбе за власть во времена застоя».
Мы привели так много цитат, поскольку это свидетельства человека, непосредственно работавшего с Ю. Андроповым. И. Синицина тоже относят к работникам разведки, который и сегодня скрывает это [18]. Его отца Е. Синицына называют не только родоначальником чекистской экономической мафии, но и тем, кто еще в Карелии завербовал Ю. Андропова и сделал его своим агентом.
Кстати, есть еще свидетельства того, что инструментарий убийств использовался в советской политической борьбе. Именно так видят путь к власти того же Андропова, когда его конкуренты на пути к посту генсека внезапно уходили из жизни. Однако это было и в другие периоды. Председатель КГБ В. Е. Семичастный вспоминал: «Брежнев предлагал мне физически ликвидировать Хрущева» [19].
С. Григорьянц в своей статье «Спецназ для тайных убийств только советских граждан» также обращается к этой теме: «Можно полагать, что Юрию Андропову и Филиппу Бобкову пришлось затратить почти пять лет на то, чтобы добиться разрешения на создание группы „А” и создавалась она не с целью улучшения слежки за советскими гражданами. Нужда в подготовке убийц для расправы с теми, кто явно мешал властям, кого неудобно было судить и невозможно было упрятать в психушку, стала очевидна для Бобкова и Андропова еще году в 1969 – через два года после прихода Андропова в КГБ. Тогда для них возник вопрос, что же делать с известной киевской художницей Аллой Горской» [20].И далее анализирует тщательное планирование ее убийства.
В нашем мире очень много повторов. Есть память людей и есть память институтов, толкающих их на повторение модели успешного действия в прошлом. Журналисты, например, уже проводят параллели между режиссером Ю. Любимовым и делом К. Серебренникова в современной России: «Надо полагать, кураторство андроповского КГБ над Таганкой заключалось не только в идеологическом контроле и сборе информации, но и защите вольнодумного театра от «носорогов» – чиновников Минкульта и партийных ортодоксов. Юрий Любимов объяснял свою эмиграцию в 1984 году: „Совсем распоясались после смерти Андропова…”. Реплика, радикально противоречащая мифу о неизменно каннибальской сути чекизма. Параллель напрашивается: в словах бывшего руководителя Центра общественных связей ФСБ Александра Михайлова относительно оперативного сопровождения „дела Серебрянникова” („в данном случае это было поручено ФСБ, потому как она ближе к теме интеллигенции, более деликатно умеет с ней работать, чем МВД”) – есть и определенная логика, и историческая традиция. И еще одно соображение: в пресловутом „Серебрянников-gate” мощно и неожиданно для многих проявило себя низовое общественное мнение (над созданием которого тоже потрудился Андропов в начале 80-х). Социальные сети и «русская весна» сделали полноправным участником жизни государства и общества патриотически настроенные массы, и массы эти, как выяснилось, не просто категорически не приветствуют либеральную интеллигенцию с ее прогрессивными эстетическими исканиями, но и власти, финансирующей подобные искания, готовы задавать вопросы» [21].
Смена генсеков вела и к смене музыкальных вкусов. Например, с приходом Черненко на пост Генерального секретаря возникла кампания против советских рок-музыкантов. Вот пример: «Летом 1984 года мне позвонил Андрей Макаревич и дрожащим голосом сказал: „Слушай, я не знаю, что делать. Мне повестка из военкомата пришла! Ведь заберут в армию, забреют!” Я сказал Андрею, чтобы он успокоился и дождался моего приезда. Через полчаса я застал музыканта в волнении. Тот, потрясая повесткой, сообщил, что он офицер запаса и запросто может загреметь на год в ряды Советской армии. И стал перечислять знакомых музыкантов, которые уже отправились служить» [22].
Оказывается, у КГБ был еще один интересный вариант воздействия прямо на членов политбюро работников ЦК. Это были специздания только для очень избранных. Но интересно то, что это были еще не опубликованные тексты. Именно так, получается, сквозь КГБ был запущен, например, А. Солженицын. В результате чего он становится вдруг издаваемым.
Об этом в своем интервью рассказал А. Яковлев: «Лубянка специально для ЦК выпускала то, что казалось ей чрезвычайно сомнительным. Малюсенькие такие книжки, размером с пачку сигарет, и жутко толстые. Они очень любили такой формат, полуподпольный. Я потом и „В круге первом”, и „Раковый корпус” читал как раз в этой серии. И вообще, если появлялась на Старой площади сигаретная литература – значит, что-то стоящее. „Один день Ивана Денисовича” я прочитал на одном дыхании. Солженицын? Кто такой? Узнаю: пришел к Твардовскому в „Новый мир” никому не ведомый учитель физики из Рязани, Александр Трифонович за ночь проглотил рукопись и уже утром был у помощника Хрущева – Лебедева. А уж тот то ли через Аджубея, то ли через Раду Никитичну уговорил генерального прослушать повесть. Хрущев сам не очень любил листать страницы, вот ему Нина Петровна, супруга его, и прочла рукопись Солженицына. Говорят, порой он даже плакал. А прослушав, сказал: „Очень даже нужная вещь. О злодействах Сталина партия сейчас много говорит, но вот человек сам прошел через ад, ему народ больше поверит”. И приказал распечатать для членов Политбюро. На Политбюро была жуткая драка. Самые ревностные блюстители идеологической чистоты Суслов и Шелепин были категорически против публикации. Хитрый Хрущев сидел, слушал, молчал, а когда все высказались, только и спросил: „Ну а издавать-то когда будем?”» [23].
Единственно, что все это странно в том плане, что Андропова все время подают как такого, который всеми силами уходил от опасных ситуаций, стараясь не вовлекать себя в конфликтные ситуации с членами политбюро, демонстрируя всяческое почтение старым членам политбюро. Но с другой стороны, раз был такой установленный тип коммуникации, то им можно было воспользоваться для разных целей.
А. Михайлов, работавший в свое время в Пятом управлении, так смотрит на прошлые варианты запретов и борьбы: «Факт в том, что, когда мы говорим о толерантности нынешнего строя, надо понимать, что за ней кроется полное равнодушие. Раньше были писатели, которых читало только КГБ, если издать их сейчас, то никто читать не будет, потому что они ничего собой не представляют. Однако эти люди кичились, что их не публикуют, что прессует КГБ. На деле же КГБ их прессовало за намеренное провоцирование Запада и за то, что не обладая какими-либо талантами, они хотят получить скандальное внимание. Из частного делались общие выводы, и это раздражало больше всего. Сегодня пришла толерантность, вследствие чего исчезли многие фигуры, никто не помнит, как звали всех этих людей. То, что лежало в столах в 60-х и 70-х годах, сейчас издано, только вот не получило никакого резонанса. Так же и с художниками, только с художниками еще сложнее» [24].