Страница 40 из 83
Сквозь щелку дама подозрительно оглядела визитера, который отступил на шаг и снял шляпу, чтобы показать ей свою лысину. Этому фокусу его научил один знакомый комитетский опер, уверявший, что, отступая на шаг, внушаешь людям доверие, а Сенчуку думалось, что вид его лысины внушит доверия еще больше.
- Я к Севастьянову, - доложил Сенчук.
-А...
Дверь закрылась, цепочка звякнула, а затем дверь раскрылась вновь.
- Идите за мной, - сказала дама, направляясь в глубь квартиры каким-то длинным коридором с многочисленными дверьми - жилище, судя по всему, было коммунальным.
Стукнув в одну из дверей - двухстворчатую, в потеках облупившегося мебельного лака, крикнула:
- Лида, к вам!
На ее зов выглянула одетая в застиранный халат женщина - молодая, но уже непоправимо расплывшаяся. Темные волосы в беспорядке свисали вокруг ее бледного лица - усталого, но удивительно красивого, с тонкими, как на старинной камее, чертами.
- Я к Севастьянову, - повторно доложил Сенчук.
-Папа спит...
- Вот как? Тогда, может, я зайду попозже?
- Нет-нет, входите, я его разбужу...
Они прошли в просторную комнату, где на диване и в креслах валялось множество детской одежды - явно только после стирки и сушки. Дети, по всей видимости, ныне пребывали кто в школе, кто в яслях.
- Присаживайтесь. - Она кивнула ему на стул, стоящий возле круглого обеденного стола, покрытого клеенкой, где, среди кофейных луж и крошек, стояла не убранная с утра посуда; крошки попали даже в масло, лежавшее на чайном блюдце, и облепили его, как мухи. - Простите, здесь такой беспорядок, произнесла она смущенно.
- Я знаю, что значит вести хозяйство, когда в доме много детей, - сказал Сенчук. - По-моему, матери семейства все простительно. - Он засмеялся, и она ответила ему вымученной, но благодарной улыбкой.
- Мама в больнице, - пояснила виновато, - и отец пока переселился к нам.
- Кого там еще принесло? - раздался заспанный голос, и в комнату, одетый в драную майку и шелковые пижамные брюки, вошел, выставив вперед тугое пузо, мордастый всклокоченный Севастьянов. Брылья его небритых щек свисали бульдожьими складками. - О! - изумленно уставился на Сенчука. - Жора! Надо ж...
- И незваный гость хорош, когда он с гостинцем, - сказал Сенчук, выгружая из пакета снедь. - А ты чего-то заспался, старая перечница! Кто рано встает, тому бог дает, не забывай!
- Кто рано встает, тот рано помрет! - ответил хозяин, осматриваясь по сторонам. - Лидка, что за бардак в доме, неряха! Правильно от тебя муженек свинтил! Со стола хотя бы прибери, пока я умоюсь!
Он исчез в коммунальном коридоре, а Сенчук, вглядываясь в фото хозяйки дома - школьной, видимо, поры, где стройная миленькая девушка обнимала огромный букет ромашек, - недоумевал, как от такого индюка могла родиться прелестная колибри. Ныне, правда, потраченная житейскими неразберихами.
Вернувшись после умывания и бросив на спинку стула влажное полотенце, Севастьянов уселся за стол, куда молчаливая и покорная дочка уже ставила тарелки и рюмки.
- А вот теперь мы можем приняться за работу, - сказал он, потирая руки и воодушевленно глядя на бутылку "Столичной".
- Чего будешь на закуску? - спросил его Сенчук.
- Еда отнимает время у выпивки, - кратко ответил он.
- Но может быть, хотя бы сыру кусок?
- Тогда уж лучше коньяк, - сказал он, - им очень хорошо запивать водку.
- Папа! - укоризненно произнесла дочь.
- Молчи, неряха! Он знает мои шутки! Мы с ним уже двадцать лет как. ..Ну, давай, опер Жора!..
Выпили.
Тактичная дочь ушла на кухню, и, воспользовавшись отсутствием свидетеля, Сенчук вкратце объяснил приятелю суть дела.
- А чего в контейнере? - спросил тот, мигом посерьезнев. - Если наркота или изотопы, сразу говорю: на хрен! И не уговаривай! Я знаю, что ты можешь заморочить мозги даже и самому дьяволу!
- Это мне еще предстоит, - сказал Сенчук. - А с тобой я сейчас как на исповеди: неужто не знаю, что жить за счет государства куда как лучше, чем на государственный счет? И кой хрен всякую дрянь переправлять, если на ней так и так засыпешься? В ящике - цветные металлы. И от тебя одно требуется: поверхностный взор и закорючка в документе. За что и платят. Деньгами. Имеющими много степеней защиты от населения.
- Сколько?
-Пять тысяч.
- Десять!
- Тогда - пьем, закусываем и - разбежались, - снисходительно улыбнулся Сенчук. - Ты со своим аппетитом всю прибыль откусываешь!
- Ну шесть, ладно, - сказал Севастьянов. От выпитой водки широкое рябоватое лицо его зажглось смуглым румянцем.
- Грабь, - вздохнул Сенчук.
- Да деньги нужны - видишь, от дочери муж ушел, бабка моя в больнице, вздохнул собеседник. - А времена - ох лихие! За все золотом платим!
- И куратору отстегнуть надо... - поддакнул Сенчук.
- А?.. Ну и это имеет место, Жора, с тобой крутить не стану, да, стучу, как без того? По лезвию хожу, не тебе объяснять! Я с тобой почему дело имею? Потому что верю, что ты - честный человек! Если бы ты был нечестный и предложил бы сейчас мне хотя бы и миллион, я бы рассмеялся тебе в лицо! Поверь мне, старой черепахе!
- Старому змию, - поправил его Сенчук.
- Да, - горестно сказал собеседник, - так или иначе, но я пресмыкаюсь перед тобой, поскольку все-таки, когда опустеет бутылка, надеюсь, ты набросишь еще жалкую тысчонку, войдешь в положение моей несчастной семьи!.. Я никогда не был жаден, но даже такому тупому, честному, доброму идиоту вроде меня понятно, что со своими дружками ты заработаешь на этом ящике - ого-го!.. Прости, конечно, меня за мою откровенность, которая мне всегда так вредила...
- Ее у тебя не отнимешь! - крякнул Сенчук. - Чего нет, того нет!
Прибыв из Питера следующим днем в Москву, Сенчук незамедлительно позвонил Крохину.
- Ну?! - нетерпеливо вопросил тот.
- В двадцать пять тысяч уложимся! - поведал Сенчук радостным голосом - и обмер в ожидании ответа.
- Меня эта цифра не пугает, - последовал надменный ответ никчемного прихвостня. - Но пусть она будет, во-первых, окончательной, а во-вторых... задний ход обойдется уже куда как дороже... Вы понимаете, кому именно обойдется?
- Маневр на заднем ходу - штука тонкая, - подтвердил Сенчук. - Но за себя я могу поручиться, что, как канатоходец, с намеченного пути не сверну!
"А сталь в голос не добавляй, милок, - прибавил мысленное напутствие собеседнику. - Поперхнешься не своей арией! Вот так, Вова! Глупый мавр, делающий свое дело и, похоже, не представляющий, какая среди таких мавров наблюдается стремительная текучесть кадров..."
ЗАБЕЛИН
Приезд в Москву был для него подобен скачку через пропасть времени, в пространство чужой эпохи.
Город, знакомый с детства, щемяше родной в узнаваемых приметах, непоправимо изменил свою суть, стал инороден, даже враждебен, и Забелин растерянно сознавал утрату всех своих внутренних связей с теми улицами, домами, набережными и парками, о которых так тосковал на чужбине; он словно уподобился кораблю с вырванными штормом якорями, оставившими бессмысленные обрывки цепей, куцо свисающими из клюзов.
Храмы-новоделы, обновленные особнячки, стеклянные кубы банков и крупных компаний, дикие автомобильные пробки и обилие ларьков, забитых в основном алкогольно-табачной продукцией, - этот макияж как раз не смущал, смятение вселял сам дух города - непоправимо иной, пришлый.
Он будто навестил старую квартиру, где среди оставленной им мебели жили другие люди. И приходило горчайшее понимание, что возвращение к родному берегу не принесло ничего, кроме опустошенности и напрасной тоски по минувшему. Да, он ехал именно к минувшему, а оно было только в нем самом, и знакомые фасады теперь обратились в слепки и памятники навсегда ускользнувшего.
Засилье беженцев, нищих, торговый круговорот составлял часть жизни новой столицы - европейской внешне, американизированной по укладу и южноазиатской по сути. Раздрызганно-хищные, слитые в бесформенный конгломерат, ипостаси Гонконга, Парижа и Нью-Йорка проявлялись на каждом углу.