Страница 34 из 83
- Знаете - что? - грустно сказал Каменцев. - Мне жалко вас... Честное слово - жалко! Обреченное на погибель существо... Пыжащееся в гнусностях ради сытости своей оболочки. А за оболочкой - вакуум.
- Почему - вакуум? - удивился собеседник. - Там скорбь... О загубленной душе. И ничуть тебе меня не жалко, скотина ты лживая... Ненависть твоя беспомощная и трусливая - в тебе скулит... Проходили!
СЕНЧУК
В среду, как было условлено, Сенчука принял большой начальник Росморфлота Иван Алексеевич.
Войдя в министерский кабинет, Сенчук, бегло оглядев новенькие, закупленные явно с недавних прибылей, лакированные столы с телефонами и дутые кожаные кресла, поймал себя на той мысли, что ничуть не завидует холеному бюрократу со всей его властью, персональной машиной и социальной значимостью. Да и разве можно было назвать жизнью высиживание в казенных стенах, бесконечные совещания, звонки, монотонную вереницу дней, наградой за преодоление которых служили лишь сомнительные по нынешним временам номенклатурные привилегии и краткий отпуск на каком-нибудь турецком побережье в ячейке отеля с видом на куцый курортный пляж.
Правда, сидя в этаком ослепительном кабинетике, можно было изрядно подзаработать, но разве сумеет распорядиться большими деньгами пропитанный желчью чинуша так, как способен настоящий мужчина? Купит себе шпак машину с удобным для выращенного геморроя кожаным или бархатным сиденьем, оснащенным подогревом, построит дачку, приобретет барахла, и на том фантазия его иссякнет.
И так - до пенсии. До костыля и возможности поглощать лишь овсяную кашку. А какой смысл, спрашивается, лелеять плоть, способную переваривать лишь пресную кашку? Для того, чтобы подготовиться к тяготам грядущего бестелесного существования? Так начать приноравливаться к нему можно и на месте прибытия в вечность, коли уж она так и так суждена! Избегнув безрадостных тренировок и упущений радостей!
И потому он, Георгий Романович Сенчук, коли выгорит козырное дело, возьмет яхту, устроит на ней жилище царское, наймет толковый экипаж и будет ловить морскую живность у берегов Флориды, продавая ее в рестораны и в магазины. Не за наживу, ради успокоения себя, как полезного члена общества гуманоидов и не очень, и ради общества, должного почитать его своим полезным членом.
На креветках миллионов не наживешь, а жить надо жуя креветки и на миллионах сидя!
Весело доживет он грешный свой век! А уж девок сладких на этой яхте перебывает - без числа!
И, как думалось Сенчуку, никто бы из кабинетных начальников, к дойной государственной корове приставленных, вожделений его, романтически-бесшабашных, не разделил. Но вот на смертном одре - ох и позавидовали бы ему начальнички, пресненькую свою жизнь по дням однообразным и гаденьким перебирая! Да и какие бы дни им вспомнились? Разве редкие минуты скоротечного человеческого счастья.
А было ли оно у него?
Да!
И тут же в памяти всплывала Куба: сиреневое море, темнокожие красотки, хороший ром...
В ту пору три месяца "Скрябин" стоял на ремонте в порту Гаваны. Дни блаженства и отдохновения! Каждый - как неповторимая жемчужина в ожерелье туземной царицы!
Но тогда он был скован идиотскими обязательствами службы, расписанием и дисциплиной, тогда этот праздник жизни являлся случайной подачкой судьбы и истаивал на глазах, а вот теперь следовало сделать его обычной повседневностью. И он сделает это!
- Значит, потянуло на старости лет к соленой водичке? - спросил Иван Алексеевич. - Странный ты мужик, Романыч... Ты как позвонил, я, грешным делом, сразу подумал, что если и придешь чего просить - так непыльную работенку где-нибудь в кадрах... А ты - вон оно как!
- Объясняю, - произнес Сенчук с нажимом. - Сдыхаю я на суше, как рыба, отлив прохлопавшая. Все опротивело. А сколько жизни осталось - неведомо, но, подозреваю, не так уж и много, Иван Алексеевич, нам отписано, чтобы не дорожить теми деньками, когда без костыля и микстур обходишься... А судьба моя одним словом описывается: море! Ты вот - большой человек, кадровый руководитель, тебе даже и грех о пенсии думать, громадная от тебя Родине польза... А я? Так, черная кость, с тобой не ровня...
- Да ты уж... того, братец!
- Правду тебе говорю! Но не скрою: кое-что умею, кое-что знаю и на своем вертеле еще покручусь!
- А сейчас-то где?
- Стыдно сказать, Иван Алексеевич, - в ресторане, гардеробщиком... Угораздило, да? Вот так вот демократы нас... Низвели.
- М-да, - произнес собеседник с горестным пониманием тоталитарного номенклатурщика, каждодневно опасающегося за прочность занятого кресла.
- В общем, неверно меня использует Отчизна, - продолжил Сенчук. - И надеюсь, ты это дело подправишь.
- На "Скрябин" пойдешь?
- Куда? А... Плавает еще галоша?
- А почему нет? Износ - тридцать процентов, капремонт прошел... Сейчас новая команда набирается...
Сенчук неторопливо полез в карман, достал конверт, положил на стол. Тысячи трудно скопленных долларов было жаль, но он знал, что окупятся они сторицей.
- Чего это? - спросил Иван Алексеевич, хотя, как понимал Сенчук, превосходно и моментально уяснил, чего именно, и, кроме того, вспомнил старые времена, когда подполковник щедро одаривал его подарками после каждого заграничного рейса.
- Пустая ложка рот дерет, - сказал Сенчук нейтральным тоном.
- А... - Конверт исчез в недрах стола. - Старпомом на "Скрябине" потянешь?
- Предложение неслыханное! - восхищенно произнес Сенчук. - Еще раз убеждаюсь, что старый товарищ - как именной пистолет, не подведет!
- Ты... давай... это... - Иван Алексеевич подвинул ему лист бумаги. Пиши заявление. И подхалимажа не надо, не люблю, он мне о личном прошлом неприятно напоминает...
- От сердца же! - сказал Сенчук горячо.
- Пиши... от сердца! На мое имя...
Изучив заявление, Иван Алексеевич вывел на нем неторопливую резолюцию. Сказал:
- Давай теперь в кадры, я позвоню... Документы все взял?
Сенчук выразительно тряхнул лежавшей на коленях папкой.
- Ну, двигай, если закавыки будут, я на месте...
В одном из кабинетов управления кадров, куда вошел Сенчук, сидел мужчина лет сорока со злобной физиономией урожденного мизантропа. На лбу его словно сверкало категорическое "Нет!".
По соседству от мизантропа перебирал бумажки какой-то унылый тип с обвислым носом и в очках с толстенными стеклами.
Сенчук, представившись, протянул мизантропу бумаги.
- Ваше последнее место работы - гардеробщик? - изумился кадровик. - Что за бред...
- Это - жизнь! - заметил Сенчук философски, но и с некоторым напором.
- Из гардеробщиков - в старпомы! - возмутился мизантроп, обращаясь к унылому коллеге. - Надругательство над здравым смыслом! И этот приказ подписал сам Богомолов!
- Ха... Ты еще скажи - Морозов! - равнодушно отозвался тот.
- А что... Морозов?
- А ничего. Им подписать - плюнуть, а там сами разбирайтесь. Морозов вообще лепит подпись не глядя. Он себе смертный приговор так однажды утвердил. Ребята схохмили.
Сенчук выслушивал диалог ответственных лиц безучастно. Конверт, исчезнувший в столе высшего начальства, возносил его над суетой страстей мелкопоместных клерков, и их эмоции и выводы его не занимали.
Мизантроп снял трубку телефона и позвонил автору высочайшей резолюции. Высказал, поубавив, правда, возмущенной прыти, сомнения в правомерности кандидатуры претендента на ответственную должность.
В ответ - по местной, хорошо слышимой связи - раздался ревущий мат: чтобы срочно, чтобы без рассуждений, мать вашу перемать!
Сенчук с сочувственным видом смотрел на мизантропа, в чьей дрожащей руке хлопала по явно покрасневшему уху телефонная трубка.
Получив подтверждение в правильности резолюции, мизантроп, не глядя в сторону просителя, сказал каким-то неуверенным, жиденьким голосом:
- У вас, оказывается, серьезный морской опыт... Я не сразу понял...