Ясон

«Тов. Арбузов,

Сообщаю Вам полученные сведения о пятом члене банды, ликвидированной 15 июля на финской границе… Воробьев Василий Мефодьевич, бывший титулярный советник, бывший сотрудник департамента полиции в Петербурге. Отличный стрелок: неоднократно получал призы за стрельбу. Может быть очень опасен при задержании. Близок к службе контрразведки штаба армии барона Врангеля. Предположительно в настоящее время занимается вопросами финансирования белого движения и конкретно монархического крыла, близкого к бывшему великому князю Николаю Николаевичу Романову. В настоящее время находится в Париже. Взят под наблюдение…»

Арбузов прочитал записку, обмакнул перо в чернильницу и написал на полях: «Луговому. К сведению». Затем отложил в стопку на правый край стола, что-то вспомнил и поднял трубку:

– Пригласите ко мне, пожалуйста, писателя… Да-да, которого доставили сейчас. И без конвоя, пожалуйста.

На пороге кабинета появился напряженный и ссутулившийся человек, лет около тридцати. Во внешности его было нечто аристократическое: прямой античный нос, слегка волнистые волосы спадали на лоб небольшим чубом, из-под которого напряженно глядели большие глаза. «Какое породистое лицо» – подумал Арбузов. Вошедший окинул взглядом кабинет с голыми крашеными стенами, черное окно без штор, два стола – для хозяина кабинета и для стенографиста, простые жесткие стулья, очевидно, – для них же, и одинокий табурет напротив стола – очевидно, для посетителя.

– Здравствуйте, Михаил Аристархович! Очень приятно познакомится с настоящим писателем! Меня зовут Артур Христианович.

Вошедший с горькой иронией взглянул на табурет и со вздохом сел:

– Здравствуйте, Артур Христианович. К сожалению, я со своей стороны пока не могу сказать, что очень рад нашему знакомству.

– И напрасно! – укорил хозяин кабинета, – Ведь я сейчас спасаю вас неминуемой гибели.

Писатель сделал непонимающий вид, Арбузов, тяжело вздохнув, продолжил:

– Михаил Аристархович, скажите, за что вы так обижены на Советскую Власть?

Писатель сердито нахохлился:

– Я вовсе не обижен на Советскую Власть! С чего вы взяли? Я искренне считаю, что Россия сейчас – самая свободная для творчества страна… – писатель взглянул в насмешливые глаза Арбузова и сник, – Пожалуй, да… Вы отчасти правы… Я просто несколько раздражен бытовыми трудностями, но не более того!

– Зачем же вы вступили в монархическую организацию?

– Я никуда не вступал! – вскричал писатель.

– Нам стало известно, что вы посещали заседания заговорщиков. Это было… – Арбузов открыл папку и стал перебирать листы.

– Да…я признаю, – опустил голову писатель, потом вскинулся и торопливо продолжил, – Я был там, но только на одном заседании. И я никуда не вступал! И потом, разве это заговорщики? Это просто несчастные люди, живущие иллюзиями. Над ними можно только смеяться или плакать. Лично мне их жаль. Но в любом случае, я не стану на них доносить.

– Мы и не требуем от вас ни на кого доносить. Все, кто там был, нам давным-давно известны. Как вы сами понимаете, о вашем там присутствии они же сами нам и донесли, – Арбузов издали показал писателю пачку рукописных листов, исписанных разными чернилами и разными почерками.

– Это была ваша провокация? – на лице писателя отразилось презрение.

Арбузов встал и несколько раз прошелся по кабинету, потом остановился, глядя в черное окно.

– Поверьте, Михаил Аристархович, мы боремся с очень опасными врагами. Наши методы… – Арбузов долго попытался подобрать слова, – Методы… разные… И мы всегда стараемся оградить от беды случайных или запутавшихся людей. Например, как в вашем случае. Мне было бы очень жаль, если бы ваш талант ушел в небытие из-за одной такой досадной вашей ошибки. Кто вас туда привел?

– Это даже не ошибка… Это все мое любопытство. Я писатель… Мне нужно чувствовать людей… Самых разных… И этих тоже…

– Вас туда пригласил Блендер?

– Да, – писатель глядел в пол. Арбузов вернулся на свое место за столом.

– Кто он по-вашему?

– Жулик, но… – писатель по-детски улыбнулся, – но он очень обаятельный человек.

– Как вы с ним познакомились?

– Мы с ним встречались раньше несколько раз. В Киеве при Директории, потом в армии у Деникина, потом как-то раз в Москве уже после войны.

– Зачем он вас пригласил на сборище?

– Понимаете, это замышлялось как шутка. Он позвал разыграть спектакль. Так и сказал: спектакль. Знал, что я не равнодушен к театру…Говорил, Миша, ты же актер в душе…

– Какую роль в спектакле он отвел вам?

– Он предложил представить меня важным эмигрантом с той стороны. Я мог бы рассказать им парижские новости, выдуманные, конечно же. Но больше мне полагалось важно молчать… Это было… вроде «Ревизора». Хлестаковщина. Они сами должны были все домыслить… А он пока собирал с них взносы за спектакль… Он говорил, что мы показываем им спектакль, как замышлялось у Мейерхольда, знаете, когда действие переносится в зрительный зал. И касса тоже переносится… Он так говорил о театре, что меня тогда совершенно увлек… Это был какой-то гипноз…

– Я вас понимаю. И верю, что вы действовали из благородных побуждений. Вы творческий человек, и просто немного заигрались в своем воображении. А вы знаете, у меня есть идея, как можно помочь этим обманутым людям. Не убежденным врагам, а тем, кто, оступившись, случайно пошел скользкой дорогой. Или лишь собирается пойти. И я хотел бы просить в этом вашей помощи.

– Я вас не понимаю? – насторожился писатель.

– Нужно рассказать людям правду! Вы же писатель! Покажите их самим себе в их истинном смешном обличии. Смех – могучее оружие. Смех разрушал могучие основы старого общества. Человечество расстается со своим прошлым, смеясь.

– Это ваше задание? – в голосе писателя послышалась подозрительность.

– Это пожелание, – Арбузов выделил слово «пожелание» и глянул прямо в глаза писателю, – Мы не собираемся вас преследовать за случайные ошибки и со своей стороны гарантируем вам полную свободу творчества. Вы же, понятное дело, не собираетесь клеветать на Советскую Власть?

– Я никогда не хотел ни на кого клеветать. Просто у меня бывает зло перо, и меня иногда заносит дальше, чем следует…

– Вот и отлично, – улыбнулся Арбузов, – Обещайте мне еще больше не посещать антисоветских сборищ и не участвовать во враждебных организациях.

– Не буду! – искренне пообещал писатель.

– Вот и договорились. Вашего слова мне вполне достаточно. Сейчас я подпишу вам пропуск, и вы можете быть свободны, – Арбузов обмакнул перо и подписал бумагу. Подождал пока высохнут чернила, встал из-за стола и протянул писателю руку:

– До свидания, Михаил Аристархович! А я все-таки рад был с вами познакомится, невзирая даже на такие… обстоятельства!

– До свидания, Артур Христианович! – писатель улыбнулся, крепко с благодарностью пожал протянутую руку, взял пропуск и вышел из кабинета.

Арбузов вновь поднял трубку:

– Блендер еще не просился на допрос?.. Нет-нет, не надо… Только когда сам созреет, тогда давайте… Да, тогда сразу ко мне.

Сыщик

Мне Ясон любезен давно: с тех пор, как когда-то,

В прежние дни в речном половодье близ устья Анавра,

Он повстречался мне, людей проверяющий честность.

Ленинград. Декабрь 1924 года

Город был чужой и враждебный, словно злился на второе переименование, ведь имя Вождя Революции к нему совершенно не подходило Луговой в зимнем пальто с барашковым воротником и в барашковой шапке шел по Литейному, высматривая нужный номер дома. Навстречу ему со стороны Невы мела декабрьская вьюга.

Парадная оказалась заперта. Луговой свернул в подворотню, низко наклонившись, едва протиснулся в маленькую входную дверь под низким козырьком. Поднялся на третий этаж по крутой черной лестнице и нажал на кнопку дверного звонка. Электрический звонок не отзывался. Молодой человек настойчиво постучал в дверь. Ему открыла баба, укутанная в платок.