Ясон

– Мишенька, как я люблю тебя за твою безудержную фантазию, наглец ты этакий! – жена рассмеялась и чмокнула писателя в щеку.

– Представь себе, это правда! Является ко мне ночью Иван Грозный и опять требует привезти ему синодик. А еще спрашивает: «Хочешь, чтобы твою пьесу поставили в театре? Тогда проси Катеньку». Что за Катенька, ума не приложу.

– Зато я знаю! – Жена озорно погрозила писателю пальцем. Муж встрепенулся:

– Тогда рассказывай скорее! Ты же знаешь, я на все готов ради театра!

– Александринка тебя устроит? Это как раз за спиной у Катеньки, которая стоит на постаменте. Или театральный зал над Елисеевским магазином у нее напротив?

– А в самом деле, – задумчиво изрек писатель, – почему бы мне не попробовать начать с Петрограда?

– С Ленинграда, Миша, с Ленинграда. Привыкай уже, – строго поправила жена.

***

Океан. Февраль 1929 года

Капитан по-прежнему сидел на румпеле и играл шкотами, ловя ветер. Кок мыл посуду в деревянном ведре с морской водой.

– А вот скажи, Федя, у тебя была романтическая любовь?

– Мне в Риге нравилась одна девушка. Но море мне нравилось больше, и я уехал. Я буду искать жену в Америке.

– Значит, не было у тебя, Федя, романтической любви. А у меня была… Катенька Валуева.

– А что, правда, любовь, как в романе? – заинтересовался капитан.

– Скорее, как в романсе: «он был титулярный советник, она генеральская дочь» Нет, не прогнала она меня, конечно, но общего будущего у нас с ней быть не могло. А замуж она за князя вышла…

Кок зло выплеснул воду из ведра за борт и стал глядеть на пустой горизонт.

– А что было дальше? – потребовал капитан, и кок словно очнулся от сна.

– О чем это я? Да, про Катеньку… Так вот в июне двадцать четвертого года оказался я в Париже и встретил я там ее. В гостинице у Сен-Мартена я скромненький номерок снимал. Она ко мне прямо туда заявилась. Говорит, в метро меня раз увидала на Трокадеро, когда делала шанж, потом знакомых обо мне расспрашивала, как меня найти. И нашла. Постарела она, конечно. И выглядела неважно: на чулках петли спущены, жакет потертый… Говорит, еле живые тогда из Крыма вырвались. Потом промыкалась в Турции, в Сербии… А теперь жить стало совсем не на что. А у меня, как она слышала, здесь поместье в Нормандии? Ну, пришлось ее разочаровать… Тут она и расплакалась. Говорит, как дальше жить не знает. Хоть в Сену кидайся. Если бы драгоценности свои из Петрограда сумела вывезти, хоть сейчас замуж бы вышла за богатого американца. Она же княгиня – по мужу, а американцы – они на титулы падки. Говорит, ей бы только бы приодеться и лоск навести, тогда можно в свет выйти. А там, держись, богатые американцы!

Кок тяжело вздохнул:

– Вот тебе и романтическая любовь, Федя! А я-то, дурак, возьми и ляпни: если только в драгоценностях твое счастье, я тебе их достану! Черт меня за язык дернул! Воистину говорят, седина в бороду – бес в ребро!

Кок зло сплюнул за борт.

– А она? – подал голос капитан.

– А она, видать, только этого и ждала. Я знала, говорит, что ты мой рыцарь, и ты меня спасешь! И тут же, не сходя с места, стала мне рассказывать, как найти ее драгоценности. Лежат они в дупле сосны рядом с ее дачей. А дача – в Вырице. Это на юг от Петрограда верст шестьдесят. Чудаки люди! Надо же, додумались: в четырнадцатом году дачу там строить! Воистину, их, слепцов, Бог разума лишил! По ее словам выходило, что сосна там приметная. В дупле – сверток с ридикюлем, а в нем – драгоценности. С собой тогда испугались на Юг везти, боялись, что в дороге все отнимут. Думали, потом вернутся в Петроград после смуты. А в городских квартирах все, что при обысках находили, и отнимали. Поэтому и решила она на даче спрятать. Ну думаю, поздно на попятную идти, придется в Петроград катиться… Пятьсот франков мне на дорогу предлагала, вот, говорит, все что у меня осталось. Я тогда гордо отказался, сам, говорю, справлюсь! А потом и призадумался: на какие шиши поеду? А уж поздно! Давши слово крепись!

Кок убрал чистую посуду и ведро в рундук. И хозяйским глазом окинул судно:

– А давай мы с тобой Федя, такелаж починим, пока погода позволяет. Вот этот фал уже менять пора.

– Работу себе ищешь? Отдыхай лучше. Тут уже весь такелаж и рангоут пора менять. Но до Сан-Франциско должны дойти. Лучше давай дальше рассказывай.

– Есть, скип! Денег, значит, не было у меня… А еще границу надо как-то переходить. Если легально – надо у Советов просить визу. Это долго. Франция Советы не признает. И дадут ли визу бывшему полицейскому чиновнику? Вопрос! А главное, выпустят ли обратно живого? Значит, надо нелегально. Вот ты, Федя, как за границу бежал? По каким документам?

– Я купил фальшивые документы моряка и нанялся по ним на шведский пароход. Оказалось, это даже дешевле, чем просили за докторское свидетельство, освобождающее от армии. Потом в Англии я купил себе новые фальшивые документы. А здесь на островах я сам себе нарисовал документы и даже получил на них настоящие французские печати. А какие документы я буду предъявлять американцам в Сан-Франциско, это я еще не решил.

– Вот и я крепко тогда призадумался. Долго размышлял, а наутро решил: а пойду-ка я к Берковичу. Это бывший мой сослуживец по департаменту. Правда, тогда он был коллежский асессор, а я только титулярный, но чужбина нас уравняла. А служил он в то время при Врангеле. Сам Климович его подобрал: помнил, видать, по прежней службе и ценил. Ты помнишь, кто такой был Климович?

Капитан отрицательно покачал головой.

– Ну да неважно… Так вот этот Беркович и проболтался мне как-то, что переправляет через границу в Россию нужных людей. Метнулся, значит, я к Берковичу. Помоги, говорю: позарез надо срочно в России побывать, только денег у меня кот наплакал. Нельзя ли мне по твоим каналам пройти? Зачем, спрашивает? По делам «Земельного банка», говорю. Ты же все свое вывез, удивляется. Не по своим, говорю, делам. Помнишь Катеньку Валуеву? По ее делам! Ну тогда он мне и помог: по большому секрету сообщил, что их людей скоро повезут морем в Гельсингфорс, а оттуда – в Петроград. Лети, говорит, в Гавр, может, и успеешь, а с капитаном сам договаривайся, я тебе для него записочку черкну. И как границу переходить тоже, говорит, будешь уже на сам на месте с финнами договариваться. Он за это не отвечает. Но где четверо, там и пятеро, проскочишь как-нибудь с ними, говорит…

***

Париж, 19 сентября 1924 года

В окно кабинета начальника контрразведки светило ласковое сентябрьское парижское солнце, но генерал Климович глядел на своего стоящего подчиненного мрачнее тучи. Потом молча кивнул, разрешив сесть. Беркович осторожно опустился на стул, вопросительно глядя на своего начальника. Он помнил его по прежней службе в Петербурге, помнил в генеральском мундире с орденами. Мундир сменился на цивильный костюм, но голова начальника осталась головой начальника. Те же усы и бакенбарды, только мешки под глазами стали больше, и сами глаза словно потускнели…

Сам Беркович выглядел парижским франтом. Лицо его, чуть осунувшееся было во время смуты, за последнее время снова округлилось, и Беркович сделался похожим на толстого довольного налакомившегося кота. Легкая седина на кончиках усов напоминала сметану. Службой в Париже он был вполне доволен. Она открывала неожиданные возможности, о которых генералу лучше бы не знать…

Генерал поймал ожидающий взгляд своего помощника – такой честный и открытый взгляд – и смущенно отвернулся в сторону:

– Владимир Феофилактович, от меня снова требуют объяснений по поводу четырех пропавших два месяца назад офицеров. На этот раз лично барон Врангель. Все ищут виновных. Вы готовили их переброску в Петроград.

– Ваше превосходительство, полагаю, это обычные интриги, – Беркович с обиженным взглядом развел руками.

– Подробности, которые мне сообщили наводят на неприятные размышления…

– Вы, наверное, имеете в виду того пассажира на судне…– осторожно осведомился Беркович.