Спираль

Николай предложил Кольцова и Егорушкина, зная, что оба не пройдут. Егорушкин был одной ногой на вылет из комсомола: имея уже взыскание, умудрился примкнуть к оппозиции. Такой без шансов. С Кольцовым был риск. Он идейный, происхождение хоть в палату мер и весов: отец и братья – члены ВКП(б), отец вообще с 1905 года, мать из семьи революционеров, о которых в школьных учебниках написано. Идеальный кандидат. Именно на этом и хотел сыграть Николай. Слишком идеальный. Общение с оперуполномоченным Шмайковым кое-чему его научило. Сам Шмайков в партии недавно, пришел в органы из школы рабочей молодежи, нигде еще не работал и не служил толком, кроме органов, и должен, просто обязан был недолюбливать таких, как Кольцов, у которых отец с Лениным был знаком.

Так и получилось. Шмайков грязно намекал, похотливо подмигивая, но подписал документы на Иванову. Значит, решено, едет Иванова.

Дуся была на редкость умна и практична. В отличие от мамы, которая наивно думала, что все это ненадолго и вот-вот как-то разрешится, Дуся сразу поняла, что большевики – это навсегда. И раз они не могут уехать, то надо приспосабливаться. Зина и выжила благодаря ей.

Первым делом Дуся перевезла их на другую квартиру, где их никто не знал. Что смогла из ценных вещей, но только небольшое и дорогое, собрала в узлы скатертей и простыней, наняла извозчика, проехали часть пути, слезли, взяли другого и так переехали. Книги, мебель, люстры – все бросили на старой квартире. Сами поселились в дворнической в большом бывшем доме, а теперь доме партийных работников. «Пусть плохая, но отдельная, – говорила всегда Дуся о квартире. – Нет соседей, нет вопросов».

Потом справила новые документы. Вместо Иваницкой Зина стала Ивановой. «Не любят в России не русских, – объяснила потом она Зине. – Да и фамилия подходящая для новой жизни», – грустно улыбнулась. Дуся работала, шила на машинке, убирала квартиры, потихоньку продавала вещи, когда совсем было невмоготу, Зина училась. «Учись хорошо, – говорила баба Дуся, – при любой власти лучше работать не руками, а головой». Очень хотела, чтобы Зина поступила в институт, но не получилось. Однажды Дуся, поднимая ведро воды в чужом доме, ойкнула и упала замертво. «Удар», – сказал вызванный перепуганной хозяйкой врач. Зина в восемнадцать осталась одна и пошла на службу.

Вызвали ее в местком.

– Вы будете представлять наше учреждение и нашу великую Родину, Иванова, – торжественно начала Лопатникова, освобожденный председатель месткома. – Поэтому решено выделить вам ордер на отрез на пальто, на чулки и ботинки. Для торжественных встреч с товарищами в Берлине нужно красивое платье, но сейчас ордеров нет. У вас есть что одеть?

– Не нужно красивое платье, дайте ордер на отрез, я сама пошью.

– Вот это дело! Иванова, потом все покажете, что там нашили, мы должны утвердить, – прогундосил Шейнайзен, зам Лопатниковой.

Николай, сидя в своей комнате в коммуналке, перебирал записи и книги. Отдавать некому, надо лишнее сжечь. Завтра он выходной, освобожден для подготовки к поездке, а соседи с утра на смену уйдут, будет только Мария Кирилловна дома, вот и сварит себе старушка суп на его чертежах и рукописях. Две книги Николай отложил, эти книги ему подарил когда-то профессор Васнецов, обе с дарственными надписями авторов Капицы и Бора, их надо незаметно вернуть Андрею Аркадьевичу. Остальные, как было бы ни жалко, – в печь. Открыл гардероб – несколько сорочек, два костюма, один из бостона, Лида заставила купить. «Ну что ты ходишь такой не авантажный, – упрекнула она его, – можешь же позволить». Сама купила и приволокла отрез бостона, сама отвела к подпольному портному. Дорогой костюмчик вышел. Зато теперь есть что надеть на торжественный банкет.

– Там будет торжественный банкет, – предупредила его Лопатникова.

– Галстук нужен, – поддакнул Шейнайзен, – знаешь, что такое галстук? – и заржал, обнажая гнилые зубы.

Николай сегодня с утра был у Андрея Аркадьевича в институте. Поговорили о работе. Потом Васнецов сказал:

– Пойдемте, молодой человек, выйдем покурим, не будем мешать дамам дымом.

Лидочка и Вероника Григорьевна, секретарша профессора, заулыбались.

Они вышли, и, гуляя по дорожкам запущенного дворика института, Андрей Аркадьевич еще раз проговорил Николаю все, что тот не мог записать, а должен был запомнить.

Ехали в мягком вагоне. Зина с сухой дамой из института стали и сплавов. Николай с работником ГПУ, который по документам был инженером завода «Красный Октябрь». В вагоне были еще члены их делегации, и в соседнем тоже. Кроме них ехали сов- и партработники и дипломат с супругой.

Зина столкнулась с супругой дипломата возле уборной.

– Эскоьюзми, – проговорила эта самая супруга и хотела что-то спросить Зину. Но та быстро перебила ее:

– Извиняюсь, не понимаю.

Мало ли кто их может слышать. Не надо Зине сейчас такого. Нет у нее знаний иностранных языков, ни свободных, ни со словарем. НИКАКИХ нет! Все, поняли?

Павлов держался с нею холодно, но вежливо. На вокзал его прибежала провожать невеста, как говорили в институте, Лидочка, смазливая и хорошо одетая дочка партработника из городского комитета, присланная к ним после школы для стажа перед вузом. Должности ей не нашли, и профессор Васнецов взял ее к себе. Подвинули стол Вероники Григорьевны, и Лидочка стала ходить к одиннадцати на «службу». А потом стала невестой любимого ученика профессора. Лидочка висла на вокзале на Павлове, целовала его в губы, прижималась громко. На них обращали внимание, но Павлов не отстранялся, тоже всячески обращал на них внимание толпы.

На границе поезд остановился, и в вагон зашли три держиморды с коричневой с подпалинами по бокам овчаркой, сопровождаемые начальником поезда в форменной тужурке. «Паспорта давай!» – кричали, резко распахивая двери в купе, держиморды и только в купе, в котором ехали супруги-дипломаты, деликатно постучали и заискивающе проворковали лакейским тоном: «Позвольте паспорта». Взяли и Зинин паспорт. Несколько раз лейтенант зыркнул на Зину, в книжечку, опять на Зину, опять в книжечку, шлепнул печать. Через несколько часов поезду переставили колеса, и он покатился дальше, уже по Европе.

Зина жадно смотрела на поля, деревеньки, леса, которые мелькали за окном. Ехали по Польше. Уже рассвело. Зинина соседка после проверки легла спать опять, а Зина не спала, не могла уснуть, жадно впитывая в себя картинки несоветской жизни, боясь пропустить даже малейший штришок. «Это воспоминания на всю мою жизнь, – мелькнуло у нее в голове. – Запоминай, Зина, запоминай». Некому такое будет рассказать, но и пусть. Главное, что у нее навсегда в памяти останется картинка из другой жизни.

Как и предполагала Зина, их, прибывших на перрон огромного вокзала в Берлине, встретили представители посольства, два работника Коминтерна и группа немецких рабочих, которые и пригласили их на свой завод посмотреть в действии то, что уже несколько лет работает, а они только начинают изобретать.

«Но у нас будет наше, советское, рабочее, пролетарское!» – любил орать с трибуны директор института, объясняя, зачем они изобретают то, что давно запатентовано в США и Германии и успешно работает.

После цветов, рукопожатий и пламенных речей прямо на перроне их посадили в автобус и повезли в гостиницу. В автобусе Зина быстро заняла место у окна. Рядом на сидение опустился Павлов. Ничего не говоря, он внимательно наблюдал за ней. Именно наблюдал, не пялился, а как-то украдкой поглядывал. Но молчал. Пускай! Все равно! Так мало времени, надо увидеть как можно больше.

Месяц в Берлине пролетел незаметно. Каждый день они завтракали в ресторане гостиницы, ничего особенного, но для Зины и остальных простых сотрудников из Советской России такие завтраки были невиданным лакомством: яйца пашот, ветчина, маленькие свежие немецкие булочки, масло, кофе. Зина впервые попробовала кофе, которое наливали официантки в белых фартуках и наколках на волосы из больших сверкающих кофейников. Потом в автобус и – на завод. Там работа и обед в заводской столовой. «Вот как капиталисты проклятые рабочих угнетают», – зло и грустно неосторожно сказал в сердцах какой-то инженер из Харькова. Обеды были вкусные и разнообразные, но при этом бесплатные. «Это все за счет предприятия», – на ломанном русском сказал им их куратор от немецкой стороны – простой рабочий Маркус. Он же и пригласил всю группу к себе домой в воскресенье. Жил Маркус в большом доме на окраине Берлина с женой и тремя детьми. Жена накрыла стол: тушеная капуста, колбаски, картофельный салат. «Моя Аннет из Баварии», – почему-то посмеиваясь, пояснил им Маркус. Для Зины было странно видеть такой пусть простой, но большой дом, нарядно одетых и сытых детей, изобилие на столе у простого рабочего. Маркус выучил русский, стажируясь еще молодым парнем на заводе, которым владел его хозяин до революции на Урале. Он называл владельца завода «наш хозяин», но говорил это без подобострастия, без унижения, а как-то с уважением. Сейчас хозяин многое делал для рабочих: и столовая бесплатная, и система премий, и кредиты. «Очень нелегко сейчас в Германии простым людям, – говорил Маркус. – Но наш хозяин помогает нам как может». Вася Половников, рабочий из цеха, попавший в делегацию за активное участие в спортивной и общественной жизни своего завода, горячился: