Страница 15 из 16
По злой насмешке судьбы, батальон ему вернули немцы. После огромных потерь в приграничных боях Красная Армия спешно формировала новые полки и дивизии. Опытных командиров не хватало, а Саломатин успел повоевать – если, конечно, считать освободительный поход в Западную Белоруссию войной.
– Покажешь себя в бою – вернут звание, как дали батальон, – сказал ему комдив. – Сам похлопочу!
Вот Саломатин и показал… Немцы разгромили батальон в считанные минуты. Со слов попавших в плен солдат Саломатин ясно представлял, что произошло в тот день. После его ранения командование пытался взять на себя Брагин, но и его ранило. Пожилой солдат-обозник погрузил интенданта в телегу и увез. Оставшийся без управления батальон превратился в толпу. Многие пытались бежать, но немцы огнем орудий отсекли беглецов от леса, а затем спокойно перестреляли и раздавили гусеницами тех, кто пытался сопротивляться. Если кто и спасся в лесу, то благодаря артиллеристам, которые стреляли до последнего…
Пронзительно заскрипели ворота мехдвора, и Саломатин удивленно поднял голову – до полудня еще далеко. Но это была не телега со свеклой. Вошли десятка два немецких солдат во главе с лейтенантом. Офицер, сердито крича, заставил пленных выстроиться у забора. Саломатина и еще двух доходяг, которые не могли стоять, подтащили и прислонили к теплым доскам. Закончив построение, немцы взяли бойцов на прицел.
«Расстреляют! – понял Саломатин. – Ну и правильно! Что толку мучиться…»
Похоже, и остальные пленные думали так же: никто не дернулся, не закричал. Стояли, хмуро поглядывая в нацеленные на них дула винтовок. Но немцы не стреляли. Появились два немецких офицера. Один, худой и высокий, был одет в обычную форму, другой, маленький и круглый, – в черную. Немцев сопровождал штатский. Этот одет был по-нашему: в черные галифе, заправленные в сапоги, пиджак и рубашку с галстуком. Высокий, крепко сбитый, самоуверенный. Офицеры и штатский встали напротив пленных. Немцы заложили руки за спину, русский оставил их по швам.
– Стоять тихо и слушать господина коменданта! – выкрикнул русский, и Саломатин сразу понял – гнида! Предатель… «Гнида» поклонилась высокому немцу, тот в ответ небрежно кивнул.
– Немецкое командование отправляет вас на сельскохозяйственные работы, – стал переводить русский лающую речь немца. – Вы поступаете в распоряжение уполномоченного по заготовкам господина Кернера, то есть меня, – уточнил «гнида». – Все обязаны беспрекословно повиноваться и выполнять мои распоряжения. Понятно?
Строй молчал.
– Добавлю, – выступил вперед кругленький эсесовец. Он говорил по-русски с сильным акцентом. – Уполномоченному Кернеру и его людям даны самые широкие полномочия в обращении с пленными красноармейцами и командирами. Вплоть до расстрела.
Кернер приосанился и выступил вперед.
– Будете хорошо работать, получите хорошее питание, – сказал он небрежно. – Это в ваших же интересах. Не то сдохнете здесь – и все дела. Ясно?
Ему никто не ответил, и «гнида» посмотрел на коменданта. Тот кивнул. Уполномоченный повернулся к воротам и сделал знак. Во двор въехала телега, груженная большими бидонами и корзинами. Телегу сопровождали хмурые дядьки с белыми повязками на рукавах полотняных рубах. На плече у каждого висела винтовка.
– Нам предстоит долгий путь, поэтому всех покормят, – сказал уполномоченный. – По прибытии на место накормят еще. Это аванс…
Последние слова Кернера потонули в гуле голосов. Пленные, увидевшие корзины и услыхавшие про еду, не смогли сдержаться. Гул нарастал, строй стал колебаться. Кернер сдернул с плеча ближайшего дядьки винтовку, передернул затвор и выстрелил в воздух. Во дворе мгновенно затихло.
– Смирно стоять! – зло крикнул «гнида», потрясая винтовкой. – Всех накормим. Кто не подчинится – застрелю! Ясно?
Ему не ответили, но строй выровнялся. Двое дядек подтащили корзину – там лежали толстые ломти хлеба. Хлеба бойцы Саломатина не видели уже месяц, при виде его строй колебнулся, но тут же застыл под бешеным взглядом уполномоченного. Дядьки молча совали в руки в руки каждому по ломтю, бойцы тут же впивались зубами в душистую черную мякоть. Торопливо набивали рот в надежде получить еще, когда корзину понесут обратно, давились, кашляли. Другие дядьки в ответ на это черпали из бидона кружками, давали запить.
– Вы даете им молоко? – изумился эсесовец, заглянув в бидон. Он перешел на немецкий.
– Это обрат, – пояснил Кернер тоже на немецком, – получается при отделении сливок из молока. Обычно его дают телятам, но у нас нет столько молодняка, поэтому выливаем. Хотите попробовать?
Эсесовец засмеялся и покачал головой.
– Однако вы хорошо их кормите, – заметил он, когда дядьки сняли вторую корзину с воза.
– Им предстоит пройти двадцать километров, а у меня только две телеги.
– Пристрелите отставших – и дело с концом!
– В деревне каждые руки на счету, большевики успели мобилизовать молодежь…
– То-то вы увели из Города двух молодых евреев, – лукаво улыбнулся эсесовец. – Я все знаю, Кернер, учтите!
– Разве плохо, если евреи работают на Германию? – пожал плечами уполномоченный. – Они жаловались, что здесь им нет применения. Могу забрать остальных.
– Остальные – старики, женщины и дети, – махнул рукой эсесовец. – Хватит с вас пленных. Кстати, ловко стреляете! Где учились? В армии?
– Большевики не призывали в армию лиц с высшим образованием. В школе была обязательная военная подготовка. Каждый молодой русский умеет стрелять.
– Однако это им не слишком помогло! – ухмыльнулся эсесовец…
Когда немцы, в том числе и солдаты, ушли, строй пленных сразу рассыпался. Бойцы сидели на земле, жевали, пили из кружек. Саломатину тоже сунули в руку ломоть хлеба, но он просто держал его – есть ему не хотелось. Уполномоченный, проходя, внимательно посмотрел на него и что-то сказал одному из дядек. Тот подошел с кружкой.
– Выпей, сынок!
На раскрытой ладони дядьки лежала белая таблетка. «Что это?» – хотел спросить комбат, но промолчал. Какая разница, что? Он положил таблетку на сухой язык, запил из кружки. И только затем ощутил вкус – в кружке было молоко! Прохладное, свежее, вкусное… Он жадно допил и стал жевать хлеб. Мякиш был тоже свежим – хлеб испекли утром. Он не заметил, как съел все – до последней крошки. Хмурый дядька сунул ему второй ломоть, в другую руку дал полную глиняную кружку. Саломатин доедал, когда рядом очутился Артименя.
– Таварыш камандир, таварыш камандир… – вестовой плакал.
– Что ты? – удивился Саломатин.
– Молоко… Забыв, якое яно… И хлеб… Дай бог гэтым людям…
Саломатин отдал ему остаток ломтя. Артименя с жадностью сжевал хлеб, затем допил остатки командирского молока.
– Помоги встать! – попросил Саломатин.
С помощью Артимени ему это удалось. Он даже не шатался. Заметив это, с земли стали подниматься бойцы. Постепенно во дворе стало тихо.
– Стройся! – тихо приказал комбат, но все услышали. – В колонну по четыре, повзводно!
Спустя минуту в мехдворе стоял строй. Бойцы в грязной, изорванной форме, истощенные, с обожженными на солнце лицами. Многие босые. Но это была воинская часть, его батальон…
– По улицам идти весело! – велел Саломатин. – Пусть видят…
Он не пояснил, кто и что должен увидеть, но все поняли.
– Шагом марш!
Батальон прошел мимо него, бойцы без команды повернули голову в его сторону, Саломатин едва удержался от слез. Батальон отдавал честь умирающему командиру. Он остается здесь – доходяги никому не нужны. Кернер последует совету эсесовца, и его пристрелят. Что ж…
Когда последний красноармеец прошел мимо, Саломатин пошатнулся и прислонился к забору. Внезапно подскочили дядьки, легко подняли исхудавшее тело старшего лейтенанта и, к его удивлению, погрузили в телегу. Здесь лежали и другие доходяги. Краем глаза Саломатин видел, как дядьки все так же деловито кладут в другую телегу тела умерших бойцов, прикрывают их соломой и ставят поверх корзины… Происходило что-то странное и непонятное.