Страница 66 из 92
Но больше всего вызвало людской интерес, слышал Чернушка, чудо, которое она внесла в хату, - столик на железных ножках, с блестящим колесиком и мудреными шпеньками.
Чудо это, которое называлось ножной швейной машиной и похожего на которое не было ничего не только в Глинищах, но и в других деревнях, куда проникали глинищанцы, уже само по себе поставило Годлю на почетное место среди людей. Уважение это выросло еще больше, когда увидели, как ловко Годля управляется с мудрой своей машиной, как удачно шьет девчатам и хлопцам юбки и рубашки.
Чернушкам шить у Годли не приходилось обходились, слава богу, сами сами и пряли, и ткали, и шили, - но Годлю старик хорошо знал Очень уж заметной была она среди деревенских женщин быстрая, суетливая, никогда не пройдет тихо, а все бегом, бегом. Единственный глаз ее, тоже быстрый, подвижный, все замечает, все понимает И ко всему еще одна странность, о которой говорили по всей округе зимой - ив мороз и в метель - без платка, только "гуга" - пучок - торчит на затылке, - и хоть бы раз простудилась!
Входя в сени, в темноте которых засуетились куры, Чернушка пригнул голову: двери низкие, недолго и шишку на лоб поставить.
Годля стояла у печи, бросавшей на стены дрожащие отсветы огня, подгребала под чугун жар Поставив кочергу в угол, она ответила на приветствие Чернушки, быстро окинула единственным глазом отца и Ганну, скомандовала:
- Соня, дай гостю табуретку. А вы... - Она бросила взгляд на Ганну и вдруг крикнула: - Фаня, убери свои тряпки с лавки!
Чернушка снял шапку, но сесть не захотел: не рассиживаться пришел.
- Ничего, постоим... Я тут с дочкой по делу...
- К Годле все приходят не гулять. Кофту пошить или юбку?
Чернушка подал ей сверток, вспомнил о наказе Нохима:
- Нохим сам послал.
- Ой, какой он добрый, - язвительно проговорила Годля. - Сам послал к Годле! Вы слышали? - блеснула она глазом на печь, где сидели дети. - Сам послал ко мне! А к кому ж еще он пошлет, если тут одна Годля только и шьет?
Она привычно и ловко развернула сатин, спросила, сколько заплатили Нохиму.
- Обдирала, ой обдирала! - покачала она головой с "гугой". - Обдерет человека, голым, без рубашки, простите, отпустит, да еще - спасибо ему скажите! И таким мошенникам советская власть свободу дала, таким поганым нэпманам! Стоило революцию делать, кровь проливать, чтобы Нохим обдирал людей! - Она бросила взгляд на печь, крикнула: - Эля, там молоко кипит!
Эля подбежал к печи, стал суетиться с ухватом возле огня. Годля вынула из ящичка в машине мерку, но только спросила, какой Ганне фасон хочется, как Чернушка, предупредив Ганнин ответ, предусмотрительно завел разговор о плате. Может, еще и не сторгуемся, чего ж тогда огород городить! Боялся, что Годля заломит и много, и деньгами.
Он заметно смягчился, когда Годля сказала, что может взять мукой или картошкой. Но хотя Годля брала недорого, как ему и говорили те, у кого узнавал заранее, Чернушка все же поторговался. Не потому, что чувствовал в этом необходимость, а ради порядка - так было заведено Все так делали. Годлю тоже не рассердил спор-торговля, не впервые вела она такой разговор. Как только согласие было установлено, она, будто и не спорила совсем, спокойно и деловито начала ходить с меркой вокруг девушки.
Хотя мерила она, если глядеть со стороны, просто, но в том, как она делала это, молчаливо и серьезно, как, померив, прищуривая глаз, всматривалась в цифры мерки, было что-то таинственное, недоступное. Это невольно заставляло относиться к ней с уважением, почтительно. Впечатление необычности дополнялось самой обстановкой, которая делала хату непохожей на деревенскую. Правда, и у Годли стол и скамейки были такие, как у всех, самодельные, некрашеные даже, -э-ато у стены стоял пусть и ободранный, но все же городской красный комод. И кровати были, и на кроватях не тряпье, не рядна самодельные, а перины с красным низом. Перины тоже старые, изношенные. И картины на стенах ьисели черные, засиженные мухами...
- Не богато, грец его, живешь, Годля!
Годля как раз снимала мерку, ответила не сразу:
- А откуда мне быть богатой?
- Машина своя. Шить умеешь.
- Много толку с этой машины! - отозвалась Соня, старшая дочь. - Если в месяц придут из волости три человека, то она уже и рада!
- Соня, помолчи! Не пухнем, как в Наровле, с голоду!
- Не пухнем, потому что огород свой, куры, корова!
- Соня, ты стала очень умная!
Кончив мерить, Годля осмотрела Ганну озабоченным глазом, будто проверила, не ошиблась ли в чем-нибудь, неожиданно сказала:
- В городе женщины лифчики на груди носят, а у вас, не при мужчине будь сказано, лучше, чем у которой с лифчиком...
Ганна покраснела, но не удержалась, неуверенно спросила.
- Какие... лихчики?
- Какие?! Конечно, откуда вам знать! Лифчик - это вот тут такие, как бы лучше сказать... такие чашечки из материи на ленточках...
- А-а... - не поняла Ганна.
- Они - чтоб грудь была красивая, как у девушек, чтоб не висело. А то бывает, у иной груди и совсем нет, так набьет в лифчик ваты. И ходит как с настоящей грудью!..
- Это я слышал в солдатах, - брезгливо сказал Чернушка. Он плюнул с возмущением: - Распутство!..
Чернушка косо взглянул на Ганну: неприятно было слушать такой разговор с дочерью, но Годля ничего не хотела замечать.
- Конечно, у нас неудивительно, что женщина, извините - девушка, спрашивает, что такое лифчик. У нас в Глинищах или Куренях, может, мало кто знает и что такое рейтузы. Так рейтузы - женские штаны. А их не знают, потому что никто их, не при мужчине будь сказано, не носит!
- Еще чего не хватало, чтоб женщины в штанах ходили!
- Конечно, нашим глинищанским или куреневским женщинам и так хорошо! Будто им совсем не холодно, как городским!
- От безделья придумали это городские! - возразил Чернушка.
- Ой, не говорите, дядько Чернушка! А то я тогда забуду, что тут ваша дочь, и скажу вам такое!.. - Эля, молча следивший за разговором, весело рассмеялся. Годля деловито спросила Ганну: - Вам, конечно, надо скоро пошить?
- К субботе чтоб...
- Все просят, чтоб я спешила, как на пожар, всем надо скорее! Ну хорошо, пусть будет так, как вы хотите! К субботе так к субботе! В пятницу можете забрать!
Когда вышли на улицу и стали усаживаться на телегу, Чернушка сказал с удовлетворением:
- Ну вот, будет у тебя кофта! Не стыдно будет перед людьми показаться! Хоть перед Глушаком, хоть перед самим богом!
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Накануне свадьбы в дом Глушака пришла неприятная весть: будут переделять землю. Хотя старик давно знал, что передел земли должен быть, все же надеялся: может, какнибудь обойдется, минует их это зло. И теперь, когда надежде этой приходил конец, очень забеспокоился.
Из-за нового беспокойства мысли о свадьбе приутихли, не так болела душа от безрассудного поступка сына, - другая беда, куда большая, надвигалась, как туча с градом, угрожала его благополучию. Оттого, что беда эта была такой большой, он, человек трезвого, ясного взгляда, хотя и чувствовал опасную близость ее, все же как-то не хотел верить. Не хотел терять надежды на лучшее.
Тихий, ласковый, чутко прислушиваясь, остро поглядывая на всех, сновал он в рваном кожухе по деревне, прилипал к группкам людей: почти всюду только и было разговору что о землеустройстве.
- Все-таки сделают, деточки? - говорил в толпе куреневцев, куривших на завалине, Зайчик. - Думали - дуля, а на тебе - правда!
- Землемера уже назначили, - сказал Грибок. - Только он другим пока нарезает землю. А как там закончит, сразу приедет к нам.
- Так, может, пока он там управится, тут и снег ляжет! ..
- Миканор то же самое говорил, но Апейка, та-скать, авторитетно заявил: скоро, - вмешался Андрей Рудой. - Вы, мол, куреневские граждане, только успейте подготовиться, а его, следовательно, не придется ждать.