Страница 55 из 92
"По-хорошему, по согласию все было!" - пришли ему на память Ганнины слова, и он злобно плюнул: и с ним, с Василем, обнималась да целовалась, и с другим тоже "по-хорошему, по согласию"! И еще обижается! Еще угрожает!..
Сучка ты, настоящая сучка, не что иное!.."
Стреножив Гуза на кочковатом приболотье, Василь махнул уздечкой на коня, отогнал его немного и уже привычным спорым шагом направился в деревню, как вдруг трезвое, досадное воспоминание остановило его: спешить сегодня некуда. В другие вечера спешил он к ней.
Он постоял, подумал: лучше бы в Курени не идти совсем.
Остаться тут, на приболотье, накрыться свиткой и уснуть, забыть обо всем на свете. Он хмуро повел глазами по знакомым темным крышам, непроизвольно задержал взгляд на острых очертаниях деревьев на краю улицы - то были Чернушковы груши, - и уже не гнев, не злость, а сожаление, теплая боль легли нечаянно на душу. Боль потери. Она уже не его, она чужая. Он потерял ее. Он один, совсем один.
"Ну и пусть! - как бы возразил он себе, своему сожалению.-Есть о чем горевать! Кто она мне такая? Погулял, постоял возле хаты ее - и все. Мало ли с кем постоять можно - девок в деревне вон сколько!
Все равно никакого толку не было б от этого стояния.. t Не пара она мне все равно. Только и добра того, что красива, - но разве из-за той красоты жить будешь лучше, станешь богаче!.. Есть о чем горевать - захочу, завтра хоть с Маней Прокоповой загуляю. Не ей, не Ганне, ровня: чтото привезет в хату. Земли возле цагельни, может, перепадет немного..."
Да, жалеть было нечего, Василь это знал. И все же горечь утраты - как это ни странно - не исчезала. И хоть девчат много было, и даже лучше, чем Ганна, не исчезало ощущение одиночества. И было тоскливо смотреть на темные знакомые крыши, и не хотелось идти домой. И не пошел бы. Но помнил: там глаза просмотрела, ждет мать, дед Денис прислушивается, не слышны ли его шаги. И Василь невесело поплелся в деревню.
Старый Глушак, скрытный, надутый, молчал весь ужин; только закончив есть, помолившись, бросил на Евхима грозный взгляд.
- Долго еще это будет?
- Что?
- По девкам долго будешь бегать?
- Разве уж и подойти нельзя?
- Подойти! Слишком близко подходишь, жеребец гулящий!
Евхим промолчал, чтобы не разгневать старика, больше всего не терпевшего возражений, но Глушака молчание сына рассердило, кажется, не меньше. Старик просипел от злости:
- Бегаешь, пока не принесет в подоле байстрюка! На потеху отцу и матери!
У Евхима внутри похолодело: "Узнал о Хадоське! Не иначе! .. Сказал кто-нибудь или, может, сама расплакалась!.."
Пряча настороженный взгляд в ожидании, что будет дальше, Евхим проговорил сдержанно:
- А вы не слушайте всего, - мало кто чего наплетет...
- Правду говорят! - обрезал его старый Глушак. - Сам знаю!
Его грубый тон - "Как с батраком говорит!.." - разозлил Евхима:
- Так, может, вы больше меня самого знаете?
Глушак странно, судорожно глотнул, будто хотел и не мог проглотить что-то, - даже морщинистый, сухой кадык напрягся. Грозно крикнул:
- Женю!!
Евхим почувствовал, как в нем растет злое упрямство - Можете женить. Только не кричите, как на батрака!
- Сейчас же!
- Можно и сейчас. Мне все равно... Я и сам думал уже...
Мать, прибиравшая после ужина посуду и внимательно, с тревогой следившая за их разговорами, обрадованно откликнулась:
- Пора! Слава богу, взялся за ум! - Было видно, ей очень хотелось погасить спор, - похвалив сына, она тут же ласково поддержала мужа: - А то и в самом деле, до каких пор слушать отцу сплетни эти, что Евхим то да Евхим это?
Думать да переживать за тебя на старости!.. - Она тут же посоветовала: - Матруну Хвелькову из Олешников! Приданого сундук полный! Корову дают! Хвельчиха сама говорила!..
- Постой! Раскудахталась! - прервал ее Глушак. Он уставил пронзительные, хорьи глаза на Евхима. - Значит, надумал?
- Надумал...
Глушак готов был уже помириться с сыном, но Евхим, как бы стараясь уклониться от преждевременного примирения, предупредил:
- Женюсь. Только - одно...
- Что?
- Только - чтоб на той, на ком хочу!
Глушак насторожился:
- Так, может, выбрал уже?
- Выбрал.
- Ага. - В хате стало тихо. Глушачиха возле припечка, Степан за столом глядели то на одного, то на другого. - Теперь такие порядки, что слушать родителей не обязательно! Лишнее - слушать родителей!.. Кого же выбрал?
Отцов взгляд ждал, требовал и вместе с тем заранее осуждал, и Евхим, хоть мысленно был готов к этому разговору, неожиданно почувствовал, что боится его. Он, однако, отогнал боязнь, - как делал обычно, тяжелый узел разрубил сразу:
- Ганну!..
- Какую?
- Чернушкову...
Глушак не поверил:
- Чернушкову?
- Ее.
Глушак взглянул на сына как на сумасшедшего. Рука сама собой поднялась, чтоб перекреститься.
- Эту?.. - Глушак глотнул, двигая кадыком, хотел найти слово, чтобы назвать ее как следует, и не нашел - будто не было таких слов. - У тебя... все клёпки? - спросил сына.
- Не потерял.
По тому, как сказал Евхим, было видно, что он твердо будет держаться своего.
- Ты долго думал?
- Долго. Одну ее хочу.
- Одну ее! - Глушак вспылил, закипел: - Разорить захотел! Пустить по миру! С торбой!..
- Тато! - хотел успокоить его Евхим, но старого Глушака это только разозлило:
- По миру! С торбой рваной1 "Подайте, люди!.. Кусочек!" На старости!..
- Не говорите чего не надо!
- Молчи! Указчик нашелся! Рано указывать стал! Щенок! .. - Глушак так взглянул, что Евхим невольно промолчал. - Дожил! Вырастил! Растил, ждал подмоги! И вырастил! Дождался!
Злость на Евхима сменилась удивлением и обидой:
- Окрутила! Взяла! Голодранка, а окрутила как!..
Руки и ноги связала! Оболтусу такому!
- Я сам выбрал. Она еще и не знает.
- Не знает! Окрутила, прибрала! Да не знает!
- Не знает. Еще, может, и не пойдет.
- Не пойдет! Давно, видно, не спит, ждет! Когда на чужое добро сесть!.. Только ж - не дождется!
- Отделите, если хотите. Но - одну ее.
- Эту вертихвостку!.. - снова прорвало Глушака. - Эту гулящую! К себе в хату! На свое добро!.. Блудницу эту!
- Она - не блудница! - заступился за Ганну Евхим.
Степан сказал горячо, уверенно:
- - Она - бедная, правда. Но лучше ее в деревне нет!
- Нет! Молчи, сопляк! - взъелся Глушак уже на Степана. - Не суй носа, куда не просят!
- Так вы ж, тато, ни за что наговариваете!
- Ни за что! Я - ни за что? Слышали? - Глушак поправился, взглянул на старуху: - Слышала?!
- Тихо ты, Халимонко! - попробовала успокоить жена. - Люди услышат!..
- И пусть слушают! Пусть все знают, какие дети у Глушака Халимона!.. Кого вскормил на своем хлебе! На радость себе!
Никто ему не ответил. И оттого, что все молчали и спорить было не с кем, старик тоже утих. Но спокойствие, с которым он проговорил последние слова, лишь сильнее подчеркивало твердость его ответа Евхиму:
- Об этой чтоб и не думал! На эту согласия моего отцовского не будет!
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Молчаливая война в Глущаковой хате, начавшаяся с того вечера, когда Евхим объявил, что хочет жениться на Ганне, продолжалась несколько недель. Ни старый Глушак, ни Евхим не начинали больше споров, но молчание, теперь всегда царившее в хате, недоброе молчание и упрямые взгляды, которыми иногда перебрасывались отец и сыновья, лучше всего говорили о непримиримом расколе в семье.
Война, которую вели Глушаки, была войной нервов, войной терпения. И надо сказать, что обе стороны - и ьвхим, горячо поддерживаемый братом, и отец - вели ее со всем упорством, изо всех сил, веря, что другая сторона одумается наконец, сдастся. Это молчаливое упорство больше всего отражалось на матери-она то становилась на сторону мужа, то на сторону детей, хотела и не могла примирить их и часто плакала тайком.