Гены - убийцы

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Римо задрал голову к высокому потолку гимнастического зала санатория Фолкрофт, обвел взглядом переплетение канатов для лазания, напоминавшее паутину телефонных проводов на станции, и провел носком мокасина из итальянской кожи по зеркальному полу. - Здесь мы впервые встретились,- сказал Чиун. На Чиуне было желтое утреннее кимоно, и он оглядывал гимнастический зал, как творение собственных рук. - Да,- ответил Римо.- Тогда я попытался тебя убить. - Верно. Именно тогда я понял, что в тебе есть что-то такое, что я готов тебя переносить. - Чего нельзя было сказать обо мне, поэтому ты меня здорово отделал,сказал Римо. - Помню. Это доставило мне удовлетворение. - Могу себе представить! - А потом я научил тебя приемам каратэ, причем так, чтобы они смотрелись устрашающе. - Я так и не понял, зачем это тебе понадобилось, Чиун. Какая связь между каратэ и Синанджу? - Никакой. Просто я знал, что эти психи никогда не предоставят мне достаточно времени, чтобы я научил тебя чему-нибудь толком. Поэтому я и выбрал каратэ, решив, что эти приемы ты запомнишь. Но если бы я сказал тебе, что с помощью каратэ бесполезно нападать на противника, если это не мягкая сосновая палка, ты бы стал меня слушать? Нет. Человек всегда должен быть уверен, что подарок имеет какую-то ценность. Поэтому я сказал тебе, что каратэ - это чудо, что с его помощью ты станешь непобедимым. Потом я привел доказательства, сокрушая доски и показывая разные фокусы. Только таким способом я мог добиться твоего внимания на те пять минут в день, которые были необходимы, чтобы ты освоил игру. Как другие учили тебя, раз ты все моментально забываешь? - Прекрати, папочка. Потом я оставил тебя и отправился убивать вербовщика. Чиун кивнул. - Да. Макклири был славный малый. Храбрый, умный. - Он завербовал меня,- сказал Римо. - У него почти хватило храбрости и ума, чтобы исправить эту ошибку,сказал Чиун. - И с тех пор мы вместе, Чиун. Сколько это лет? - Двадцать семь,- ответил Чиун. - Только не двадцать семь! Десять-двенадцать. - А мне кажется, что двадцать семь. Или тридцать. Я начал молодым. Я отдал тебе свою молодость, свои лучшие годы. Они ушли, унесенные раздражением, волнением, отсутствием истинного уважения, они были растрачены на субъекта, питающегося мясом и стреляющего сигаретки, как ребенок. Римо, для которого оказалась сюрпризом осведомленность Чиуна о его курении, быстро ответил: - Всего-то две штучки! Мне захотелось попробовать, как это будет после стольких лет. - Ну и как? - Чудесно,- сказал Римо. - Ты отказался от дыхательных упражнений, чтобы вдыхать частицы горелого конского навоза? Ведь эти штуки делают из коровьего и конского навоза. - Из табака. А от дыхательных упражнений я не отказываюсь. Разве нельзя сочетать одно и другое? - Как же ты теперь будешь дышать? Для дыхания нужен воздух, а твой белый рот теперь занят втягиванием дыма. Это только так говорится, что на сигареты идет табак. На самом деле это испражнения. Так поступают у вас в Америке, это дает большие прибыли, благодаря которым работает вся ваша страна. - Ты говоришь, как коммунист. - А они курят сигареты?- осведомился Чиун. - Да. И у них они точно из дерьма. Я пробовал. - Тогда я не коммунист. Я просто бедный, непонятый наставник, которому недоплачивают и который не смог добиться уважения от своего подопечного. - Я тебя уважаю, Чиун. - Тогда брось курить. - Брошу. - Вот и хорошо. - Завтра. Перед Чиуном свисали с потолка гимнастические кольца. Не поворачиваясь к Римо, он потянулся к ним. Кольца рванулись в направлении головы Римо, как боксерские кулаки в перчатках. Первым Римо заметил кольцо, подлетавшее справа. Он отскочил влево, чтобы миновать встречи с ним, и получил в лоб кольцом, настигшим его слева. Пока он выпрямлялся, правое кольцо, возвращавшееся обратно, угодило ему в затылок. Чиун взглянул на него с отвращением. - Кури, кури. За тобой придут и сделают из тебя свиную отбивную. - Ты так уверен, что за мной придут?- спросил Римо, потирая голову. - Обязательно придут. Ты безнадежен. И не проси меня о помощи: я не могу вытерпеть запаха у тебя изо рта. Он проскочил мимо Римо и покинул гимнастический зал. Римо, продолжая потирать голову, уставился на покачивающиеся кольца, удивляясь, что так быстро потерял сноровку. Смит усилил охрану палаты Римо и раздал фотографии доктора Шийлы Файнберг, велев повесить их на стене сторожки при въезде в санаторий. Женщину было приказано пропустить, но немедленно уведомить о ее появлении Смита. Смит подумывал, не приставить ли к Римо неотлучного телохранителя, но потом спохватился: Чиун счел бы это оскорблением. Приставить к Римо телохранителя в присутствии Чиуна было все равно, что влить в Седьмую армию для усиления ее огневой мощи звено бойскаутов. Теперь оставалось только ждать. Смит занимался этим в своем кабинете, читая последние сообщения о двух убийствах, случившихся в Бостоне за ночь. Губернатор ввел военное положение, что означало, что покой жителей будет охраняться почти так же ревностно, как до того, как полицейским было вменено в обязанность заниматься психиатрией, социальным вспомоществованием и спасением заблудших душ. Смит думал о том, что если бы был жив Достоевский, он бы назвал свой шедевр просто "Преступление". "Преступление и наказание" было бы для читающей публики пустым звуком: кто слышал о наказании? Смит ждал. На протяжении девяти лет она только и делала, что принимала трудные решения. Настало время пожинать плоды. Сейчас, когда тяжелые годы остались позади, Джекки Белл никак не могла решить, что надеть: коричневый костюм, достоинство которого состояло в том, что женщина выглядела в нем профессионально, или желтое платье с глубоким круглым декольте, у которого тоже было свое преимущество: в нем она выглядела сногсшибательно. Она выбрала последнее и, одеваясь, размышляла о своей удаче. Ей повезло, что она покончила с изнурительным замужеством, повезло, что она не осталась на мели за годы учебы, повезло, что она оказалась неглупой и упрямой и в конце концов стала Джекки Белл, бакалавром гуманитарных наук, Джекки Белл, магистром, и наконец Джекки Белл, доктором философии. Доктор Жаклин Белл! Удача не оставляла ее: ей попался "Американский психоаналитический журнал", в котором она нашла предложение работы в санатории Фолкрофт. Желающих было много, но ей и тут повезло: доктор Смит взял ее. Если бы ее спросили, кому, по ее мнению, следовало бы стать ее первым пациентом в Фолкрофте, она без колебаний назвала бы самого Харолда В. Смита. За всю беседу он ни разу не поднял на нее глаз. Говоря с ней, он читал сообщения на компьютерном дисплее, гипнотизировал телефонный аппарат, словно тот мог взвиться в воздух и начать его душить, барабанил по столу карандашами, пялился в свое дурацкое коричневое окошко, а в итоге, задав одни и те же вопросы по три раза, сообщил, что она принята. Изучая свое отражение в большом зеркале, висевшем на двери спальни в удачно снятой трехкомнатной квартире, она пожала плечами. Наверное, на свете есть случаи и посерьезнее, чем доктор Смит. По крайней мере у него хватило здравого смысла взять ее на работу. Она попыталась выяснить, чему была посвящена его диссертация, поскольку в табличке на двери не было указано, что он доктор медицины. Однако он никак не удовлетворил ее любопытство, а всего лишь сказал, что она будет работать самостоятельно. Он не станет донимать ее мелочным контролем, не будет ставить под сомнение ее профессиональные решения и вообще будет только счастлив, если им не придется больше разговаривать. Это ее тоже устраивало. Он останется доволен. Одним словом, она считала, что ей очень повезло с работой. Прежде работу гарантировала степень бакалавра. Потом аудитории колледжей превратились в площадки, на которых давали "уместное образование", и это все больше походило на курсы по "мыльным операм" для безграмотных зрителей. Степень бакалавра обесценилась. Для того, чтобы получить работу, надо было становиться магистром. Далее степень магистра постигла участь степени бакалавра. Теперь для трудоустройства требовалась докторская степень. Однако так будет продолжаться недолго. Скоро и ее окажется мало. Люди, нанимавшие на работу других людей, вернулись к простейшим тестам на грамотность, способным разве что продемонстрировать способность кандидата добраться до работы без провожатого. Ни одна ученая степень не была теперь гарантией работы, ибо ни одна степень не служила гарантией того, что ее обладатель владеет устным счетом в пределах десяти. По мнению Джекки Белл, единственное преимущество новой ситуации состояло в том, что доктора от образования, затеявшие всю эту муть, оказались в своей же ловушке. Оказалось, что и их докторские степени лишились цены, и им стало столь же трудно найти работу. Разумеется, будучи людьми образованными, они решили, что не имеют к этому ни малейшего отношения. Во всем виновато коррумпированное капиталистическое общество, пронизанное пороками. Она припомнила фразу из одного сборника политических эссе: "Тот, кто устраивает потоп, часто сам оказывается мокрым". Доктор Жаклин Белл одобрила свое отражение в зеркале и смахнула с левого плеча воображаемую пушинку. В дверь позвонили. Она никого не ждала, однако подумала, что это может быть кто-то из санатория. Не имея опыта жизни в Нью-Йорке, Чикаго или Лос-Анджелесе, она подошла к двери и распахнула ее, даже не спросив, кто там. Там оказалась женщина - красивая женщина с длинными светлыми волосами, раскосыми, почти кошачьими глазами и такими потрясающими телесными формами, что Джекки приросла к месту. Женщина улыбнулась, демонстрируя самые безупречные белоснежные зубы, какие только доводилось видеть Джекки. - Доктор Белл?- спросила незнакомка. Джекки кивнула. - Рада встрече. Я - доктор Файнберг. - О! Вы из Фолкрофта? - Да. Меня попросили заехать за вами сегодня утром. - Сегодня у меня счастливый день,- обрадовалась Джекки.- На улице так жарко, что не хочется идти пешком.- Она посторонилась, пропуская доктора Файнберг к себе в квартиру.- Между прочим, еще рано,- сказала Джекки.Вы уже завтракали? Может, перекусите? Шийла Файнберг вошла в квартиру с широкой улыбкой на устах. - Именно это я и запланировала,- сказала она.