Страница 9 из 12
— Так я что-то не понял, мистер Джилсон, вы у нас в итоге вину свою признаете, или все так же не очень? — осклабившись, поинтересовался Трой, и, открутив крышку бутылки, как будто напоказ сделал несколько глотков воды.
— Да, я признаю, — монотонно пробубнил мужичонка, избегая смотреть на полицейского, и мое сердце сжалось от жалости — он явно был до смерти напуган. — Вину свою полностью признаю, раскаиваюсь и готов сотрудничать со следствием.
— Пиши чистосердечное, — негромко велел Трой, и от его голоса у меня по спине поползли мурашки.
Мужчина схватился за лист бумаги и ручку, как утопающий за спасательный круг. Руки его заметно дрожали.
Неужели это правда? Неужели то, что я воспринимала просто, как страшную байку, действительно имеет место быть? Неужели помощник самого комиссара и правда избил подозреваемого пластиковой бутылкой с водой, удары которой не оставляют следов, чтобы нельзя было потом доказать факт избиения?
Покончив с Джилсоном, которого увели, и который к этому моменту, кажется, готов был признаться в чем угодно, офицер Трой сказал в пространство:
— Принеси чистую рубашку из моего кабинета.
Ничуть не стесняясь, он аккуратно расстегивал золотые пуговицы на манжетах.
— Что? — одними губами прошептала я, не понимая, что происходит и почему он отдает мне приказ, как своей прислуге. — Я… я должна стенографировать. Я…
— Я что-то непонятное сказал? — кажется, искренне удивившись, что у меня есть способность говорить, Кастор Трой шагнул ко мне.
Полы его рубашки разошлись, обнажив гладкую рельефную грудь и четко очерченный пресс. Вжавшись в стенку, я ощутила уже знакомый чувственный запах шипра: чистота и свежесть мешалась с горьковатыми землистыми нотами.
— Вы… вы не должны посылать меня за вашими… Личными делами. Это не по уставу, — заикаясь, я отвела взгляд — это словно говорила не я, а кто-то, кто хотел моей смерти. — И у меня есть все основания полагать, что вы… вы превысили свои полномочия при допросе этого человека.
— Превысил полномочия? Да что ты говоришь, цыплёночек? — с тихой лаской переспросил офицер Трой, подступив вплотную, и вдруг прижал меня к стене. — Может, напишешь на меня рапорт? А хочешь, расскажу, в чем его обвиняют? В изнасиловании. Молодая девушка шла поздно вечером через парк одна. Бедняжка… Ее затащили в кусты и жестоко отодрали — множественные разрывы половых органов, кровотечение… Можешь почитать на досуге результаты экспертизы. Проблема в том, что доказательств слишком мало, чтобы закрыть его. И чистосердечное тут как нельзя кстати. Но благодаря твоему добросердию и заботе его могут отпустить. И старина Джилсон выйдет, уверенный в своей безнаказанности, чтобы в одну прекрасную ночь вернуться в тот парк.
Он был слишком близко — я чувствовала его дыхание и тяжесть его тела, которым меня буквально размазало по стенке. Моя грудь уперлась в его голую грудь — сквозь платье я чувствовала, какой он горячий и потный, и его запах — тревожный агрессивный запах — был повсюду, а мое сердце рвалось в грудной клетке, как обезумевшая от страха птичка в кулаке злобного великана.
— А может быть, и не в тот парк… — продолжал Кастор Трой, и от его тяжелого взгляда, этой мучительной близости я чувствовала, как меня начинает легонько потряхивать. — Может быть, это будет парк неподалеку от твоего дома. Может быть, цыплёночек, однажды ты тоже будешь возвращаться домой поздно. И эта паскуда точно так же, как на ту несчастную девочку, набросится на тебя. И, вполне вероятно, на этот раз ему будет недостаточно просто изнасиловать, и он захочет… убить.
Его вкрадчивый характерный голос звучал и дробился прямо в моей голове, как отражение жуткого чудовища в стенах замка, состоящего из одних зеркал, а затем он с пугающей нежностью положил ладонь на мое горло. Багровая пелена упала сверху, но его голос звучал в зеркальном замке, по мрачным коридорам которого я, подобрав алую шелковую юбку, бежала от кровавого монстра.
Трой отпустил меня, когда перед глазами поплыли темные круги и я, жадно вдыхая воздух, доступ к которому он перекрыл мне почти полностью, сползла по стенке вниз. Ноги просто не держали.
— Но этого, конечно же, не случится — твоя полиция тебя бережет. Ну, ты и сама знаешь, — абсолютно хладнокровно проговорил офицер, отвернувшись, а затем на колени мне полетела его грязная форменная рубашка. — Выстираешь, выгладишь со всей любовью, на которую ты способна, и принесешь мне. Тогда я, так и быть, забуду о существовании одного трогательного маленького зайчонка, которого мама в детстве не научила, когда можно и когда нельзя подавать голос.
И Кастор Трой, не оборачиваясь, вышел за дверь, а я осталась на полу — трястись, как в лихорадке.
Святые небеса, с чудовищем из какой страшной сказки я сейчас столкнулась? Какой черт дернул меня за язык, как будто своих проблем было мало?
Скажите, какая смелая! Да в гробу я буду хвастаться своей смелостью!
О, эти слухи, которые ходят о Касторе Трое… Те, кто судачит о нем, и половины не знают…
Посидев какое-то время на полу, и в ступоре поглазев на противоположную стенку, я решила, что мой любимый архив, куда так редко заглядывает кто-либо, сейчас самое подходящее для меня место.
Оказавшись в коридоре, постаралась принять нормальный и даже независимый вид, и у меня, в принципе, даже получилось, если бы меня не окликнул до боли знакомый голос.
Голос, который преследовал меня во снах, а иногда грезился наяву…
— Моника! Моника, подожди!
Я обернулась.
Итан.
Да, это был он — офицер Итан Энглер. Тот, кто до вчерашнего дня занимал все мои мысли, и они сами собой рифмовались в строчки стихов.
Бабушка с самого детства привила мне любовь к стихам. Как часто я, забравшись в наше старенькое кресло под теплый плед, зачитывалась томиками Байрона и Джона Китса, Гейне и Бёрнса, Вордсворта и Шелли. Мне казалось, что в моей голове звучит музыка и вершится какое-то необыкновенное волшебство строчек.
Я никогда не думала, что стану причастной к этому волшебству. Что буду сочинять стихи сама. И все благодаря одному-единственному человеку…
Самый лучший, самый красивый… С благородными чертами лица и внимательными серыми глазами, с чуть грустноватой улыбкой. Он был чутким и великодушным. Он действительно был самым лучшим — сейчас, на контрасте с тем, что произошло со мной вчера и сегодня, я осознала это особенно четко.
Письмо все еще лежало у меня в сумке, но едва ли я бы решилась отдать ему свое признание сейчас.
— А я как раз к тебе в архив! Кое-какие документы запросить хотел…
— Хорошо, тогда пойдем вместе, — смутившись, я пошла красными пятнами. Впрочем, это была обычная реакция моего организма на Итана Энглера. — Я ведь теперь не только там… Комиссар велел стенографировать — по старинке…
— Стенографировать? — удивленно вскинул брови он. — То есть всякими крючками и загогулинками шифровать устную речь? В век видеосъемки и аудиозаписи? Дрезднера бы удар хватил, узнай он о таком!
Его возмущение было таким неподдельным, что мне стало приятно. Значит, ему небезразлично, что со мной происходит?
— Но комиссар Шенк приказал… Я не могу с ним спорить.
— Комиссар Шенк много чего приказал, — Итан поморщился в ответ, и я поняла, что это он про свое смещение с должности помощника комиссара.
Он, наверное, так расстроен… Как же мне хотелось поддержать его! Но я неловко себя чувствовала и никак не могла подобрать слова.
Святые небеса, он, наверное, и не догадывается, какое для меня счастье вот так вот идти рядом с ним… Мы вместе ступили на узкую подвальную лестницу, ведущую в мой архив. От близости Итана кружилась голова — я оступилась, но он подхватил меня.
— С тобой все в порядке, Моника? Ты выглядишь бледной.
Он был таким заботливым, таким внимательным…
— Нет, не в порядке, Итан.
И разревелась. Энглер осторожно меня обнял и участливо принялся расспрашивать, почему плачу, и я не выдержала. Без утайки рассказала обо всем, что произошло в комнате для допросов и о диком, оскорбительном поведении офицера Троя.