Бойцовый кот

Под перекрестными лучами заката и неона сливались с тенью какие-то темные личности. Одна из личностей подошла к Удалову и зашептала на ухо:

- Эй, мэн, тебе чего? Могу "Панасоник" с "Шарпом", могу консервы, могу девочку на твой вкус. Чем рассчитываться будешь: валюта, спирт, патроны, героин, крэк, травка?

Личность дышала на ухо снизу вверх, да и ше

-46пот, несмотря на развязность, принадлежал мальцу-пэтэушнику.

- Ты что, малый, какие патроны, какая травка? Тебе отец такую валюту по мягким местам распишет, что спиртом оттирать придется. - Удалов даже не понял, что от него требуют.

- Слушай, мэн, товару нет - вали отсюда, а то...

Но тут диалог прервал шум мотора. Шпана брызнула во все стороны. Удалов почему-то тоже забежал за остатки забора. По дороге пронесся один из давешних грузовиков, его фары выхватывали из сумерек то фанерные витрины, то дерево, то стены домов. Только теперь Корнелий заметил, что люк над кабиной водителя не слева, а справа.

Корнелий шел вперед, уже ни на что не отвлекаясь. Ближе к центру все больше было вывесок, а кое-где витрины были еще стеклянными. Впереди, на площади, сияли огни и звучала музыка: то это был военный оркестр, то какой-то рок-ритм. Сзади, за поворотом, опять заревел грузовик, и Удалов, оглядевшись, внезапно остановился на вывеске "Кооперативная поликлиника и частная аптека Савич К". Не раздумывая, он дернул за ручку двери и ворвался в аптеку одновременно с звонком колокольчика. На звонок из глубины аптеки послышался торопливый топоток, а сквозь жалюзи на двери лучи фар грузовика прошлись полосками по грязному пиджаку Удалова.

Савич, в жилетке и нарукавниках, с удивлением и подобострастием смотрел в лицо Удалову:

- Здравствуйте, здравствуйте, Корнелий Иванович, рад видеть, рад. А то уже слухи странные пошли. Как же, к нам на чаек - чашка была у него в руке, и ложечка дребезжала о край. Он обернулся и закричал: Вандочка, Вандочка, к нам сам Удалов! - и снова, Корнелию:

-47

- Проходите, проходите... А как же Ксения? Вы ведь обещали вместе... э... почтить своим присутствием?

Удалов облегченно вздохнул. В этом мире, несмотря на все его странности, он кажется, оставался собой, и женой его была Ксюша. Сейчас он попьет чаю, посидит в хорошей компании, и пойдет домой. После перпендикулярного кошмара предыдущего мира и странных событий на дороге ему отчаянно хотелось спокойного, домашнего уюта.

Горячий чай и какая-то бессмысленная болтовня только усыпляла Корнелия. Разговор шел о выборах, о несознательных элементах, не дающих достигнуть стабилизации, о стабилизирующих силах и патриотах родного Гусляра. Вандочка, заметно располневшая, но все равно, как и в предыдущем мире, почему-то постаревшая на десяток лет, разливала чай, ухоженный, но какой-то надтреснутый Савич благодушно улыбался. Все это было так непохоже на остальные миры.

Колокольчик за спиной Удалова прозвенел, словно рассыпаясь в благодарностях, как и его хозяин. И так же, как, наверное, вздохнул облегченно хозяин, закрывая дверь за гостем, вздохнул и колокольчик, успокаиваясь на всю ночь.

Осталось пересечь площадь и свернуть к себе, на Пушкинскую. Сейчас на площади тихо играл духовой оркестр. Прохаживались парочки, но никто не танцевал. Площадь оказалась единственным местом, где все витрины и световая реклама были целыми. В ее отблесках Корнелий с трудом различал нелепо намазанных и кричаще одетых девчонок, гуляющих с солдатами в незнакомой форме и сытенькими массивными парнями в темных рубашках с вышитым белым колоколом. В одном из них Удалов узнал Кольку Передонова, отъявленного хули

-48гана из речного техникума, сына того Передонова, которого в нормальном Гусляре чуть не выставили из города за систематическое загрязнение улиц. Передонов-младший на секунду вперил в Корнелия остренькие глазки, налитые какой-то профессиональной недоверчивостью, но тут его внимание отвлекли две девчушки в мини-юбках и ажурных чулках, виснущие у него на руках. Правая была в ярко-фиолетовом гриме и с прической "под панка", а рыжие волосы левой просто торчали во все стороны, сверкая блестками.

Удалов уже привык, что памятник первопроходцам в соседних мирах был обречен на уничтожение. Вот и сейчас на постаменте-ладье высилась в позе статуи Свободы уже знакомая ему девица со стаканом и надписью: "пейте тонизирующие напитки...". Надпись на обвивающей ее бедра ленте была единственным прикрытием, соблюдавшим стыдливость десятиметровой статуи. Линия этих бедер что-то напомнила Корнелию, и он узнал в статуе непутевую Римму Казачкину. Впрочем, сама Римма наличествовала тут же, недалеко от своей увеличенной копии, в компании двух офицеров и вальяжного мужчины, на рубашке которого кроме белого колокола и каких-то букв сверкали золотые нашивки и аксельбанты. Корнелий без труда узнал в нем Елика Оболенского. Архитектор и князь что-то вдохновенно вещал офицерам, те вежливо кивали ему, а Римма кидала на всех троих оценивающе-хищные взгляды. Ее одежда, макияж и прическа качественно отличались от внешнего вида школьниц, но манера была та же - зазывающая.

Внезапно на смену духовой музыке взревел тяжелый рок, и половина площади пустилась в пляс у подножия Римки-Свободы. Удалов в одиночестве подошел к началу Пушкинской, перелез через какую-то веревку и затрусил к дому.

Ворота, подьезд и лестница были теми же, что

-49и во всех прочих мирах. Только дверь была почему-то полуразбитой, замки - новыми, а расщепленная рама двери была скреплени досками на новеньких шурупах. Звонок не работал. На стук никто долго не выходил, пока испуганный до неузнаваемости голос за дверью не спросил: "Кто там?". Ничего, кроме ответа: "Это я, Корнелий", Удалов не придумал. Но и это сработало, дверь открылась, и он чуть не заскрипел зубами с досады: Опять какая-то блондинка! Но это была Ксения. От привычной Удалову Ксении ее отличали не только крашеные волосы, но и та испуганная нежность, с которой она смотрела на Корнелия. Он так и не дождался привычного вопроса: "Ты откуда?" или "Кто она?". Сам Корнелий решил до утра не нарушать необычно спокойную домашнюю обстановку излишними разговорами.

Утром Удалов встал довольно рано, но Ксении уже не обнаружил. Завтрак, правда, стоял на столе, заботливо укутанный старыми полотенцами. На этот раз Корнелий выбрал свой обычный костюм, а грязные пиджак и брюки закинул за стиральную машину. Как и раньше, его не смутил обмен материальными предметами параллельных миров.

Во дворе было по-утреннему тихо, только с соседней улицы доносился мерный топот. Заглянув в переулок, Удалов увидел шеренги черных рубашек с белыми колоколами. Колокола покачивались на животах, и казалось, что именно они вместо набата производят топочущие звуки.

С другой улицы тоже слышался топот, но какой-то унылый и нестройный. По ней брела колонна людей с лопатами и кирками по направлению к недостроенной дороге на Выселки. Пару раз в переулке мелькнули черные рубашки, перетянутые портупеями, и солдатские пятнистые комбинезоны. Внезапно Удалову показалось, что он видит в ко

-50лонне свое лицо. Двойник встретился с ним взглядом, но тут его заслонил огромный рюкзак солдата, и больше Корнелий не смог найти его в толпе.

Удалов пошел опять к центру. Прежде, чем найти профессора Минца, надо было понять, что происходит в Великом Гусляре. Выйдя к плошади, Корнелий увидел, что веревка, через которую он перелез ночью, окружает площадь по наскоро вбитым колышкам, деля город на четыре сектора. Перед каждым из них болталась табличка с надписью. На ближайшей к Удалову табличке значилось: "Свободное Самоуправление Великого Гусляра", а на одной из дальних табличек просвечивали буквы "ООН". Перелезать через веревку Корнелий не решился, тем более, что вдоль каждого сектора бродили вооруженные патрули - аккуратненькие солдаты в нарядных голубых касках с автоматическими винтовками, уже намозолившие Корнелию глаза чернорубашечники с милицейскими пистолетами на разномастных портупеях, солдаты в телогрейках и пилотках с автоматами, так знакомыми Корнелию по его далекой службе в армии Удалова недавно повысили в звании с лейтенанта до старшего лейтенанта запаса, и какие-то штатские личности с охотничьими ружьями. У одного из колышков валялась абсолютно пьяная вчерашняя рыжая школьница. Правда, теперь ее с трудом можно было назвать рыжей - кто-то, пользуясь ее состоянием, обрил девчонку наголо, и только одна рыжая прядь с блестками шевелилась под утренним ветерком.