Страница 3 из 6
Интервью А. Драбкин
Маслов Иван Владимирович
командир 1-й танковой роты 1-го танкового батальона 52-й гвардейской танковой бригады
Я первый ворвался на станцию Барут со своей ГПЗ и устроил там немцам «изумительный концерт по заявкам». Тремя танками я бы такую большую станцию не удержал, да мне и не давали такого приказа. Это был прорыв в районе Цоссенского укрепрайона, 20 апреля 1945. До этого мы прошли почти без боя километров тридцать. На станцию заехали, смотрим – справа от нас останавливается эшелон. Я подумал: наверное, наши, и вдруг до меня дошло – какие. к черту. наши, тут же рельсы другие, не как у нас. Развернули башни и врезали по эшелону. В вагонах пехота. Долго их крошили, убили очень много немцев. Сколько мы там немцев положили… Будто сама смерть с косой прошла… Сотни трупов… Рядом на платформах стояли восемь новых немецких танков. Их тоже «в капусту». Вроде все вокруг уничтожили. И моя ГПЗ двинулась дальше. Но немцы позже смогли организовать оборону станции, и ее окончательно брали силами двух бригад, нашей 52-й гвардейской ТБр и 53-й гв. ТБр генерала Архипова. Там еще пару часов шел тяжелый бой.
Я всегда надеялся что выживу. Я не верил в приметы и суеверия. Я не верил искренне в Бога, хоть в нашей семье и отмечали все религиозные праздники. Даже в самых тяжелых боях старался не поминать имя Господне всуе и первый раз на войне перекрестился, когда мой танк уже в Берлине переправился через Тельтов-канал, в ту минуту я сказал вслух – «Я в Берлине!». Я верил в свою судьбу. Был убежден, что знания и опыт заранее определяют, кто победит в танковой схватке. А опыта мне было не занимать… Никогда не боялся смерти, знал – чему быть, того не миновать. Не считал про себя, сколько раз меня уже подбивали, и не думал об этом… Я относился к войне как к своей работе, как к своему ремеслу, меня никогда не мучили «книжные» вопросы – «Кто виноват?» или «Что делать?». Пусть то, что сейчас я скажу, прозвучит для вас с долей бахвальства, но я могу о себе заявить с гордостью – я был на войне профессионалом. Не каким-то Терминатором киношным, а конкретно – грамотным специалистом по ведению танкового боя. Опыт меня к этому обязывал. Я никогда не занимался подсчетами, сколько танков я подбил, сжег и сколько немцев на тот свет отправил. Я и так знал, что за моей спиной уже есть моими руками созданное солидное кладбище для солдат, танков и другой техники противника, но заниматься такой хреновиной, как разбираться после боя, кто сколько подбил, тоже брезговал. Это война или соцсоревнование? За каждый уничтоженный немецкий танк кто-то из наших товарищей платил своей жизнью. Так чем тут кичиться? У меня, например, из всего что я на войне уничтожил, есть два особо «любимых» мной немецких танка, но мне и в голову не приходило рисовать звездочки за каждый подбитый танк на стволе своего танкового орудия, как это иногда делали другие. Я на станции Барут с двумя танками роты уничтожил почти десяток немецких танков прямо на платформах. Так что мне после этого звезды надо было на корму танка наносить… Ствола бы уже не хватило, хоть он у Т-34 довольно длинный. Никогда не ждал ни от кого наград, похвал, подачек, восторженных отзывов, благодарностей, никогда не был любимцем штаба или пай-мальчиком. А просто воевал, делал свою работу по высшему разряду. Уничтожал фашистских захватчиков, врагов моей Родины. За семь лет, проведенных в танке, ты чувствуешь его как живого человека, танк становится частью тебя, а ты становишься частью танка. Есть еще один нюанс. У меня выработалось хорошее чутье на опасность, на засады. И обладание подобным качеством тоже придавало мне уверенности, что выживу всем смертям назло, ну а если нет, то хоть отдам свою жизнь в бою не зря. Не обессудьте, если я сейчас слишком высокопарно выразился, но ответил вам от чистого сердца.
Там же, в Германии, в весеннем наступлении. Прорвались в немецкий тыл. Пехоты с нами не было. Приказ был двигаться только вперед, без малейшего промедления. Вижу перед собой лес и крупное селение, которое не отмечено на карте. Странно. Мне это не понравилось, что-то тут было неправильно. Надо было принимать решение, что делать дальше. Идти в лоб? Послать танк в разведку боем? Повел своих в объезд, сделали приличный крюк, обошли это селение и с тыла ворвались в него. А там законспирированный немецкий завод по производству фаустпатронов. Охрану частично побили, а другие – сами разбежались. И, что самое интересное, перед заводом стояли две немецкие батареи зениток и одна пушечная батарея на прямой наводке, как раз на том направлении, с которого мы теоретически должны были появиться, если бы не решились на обход. Немцы не успели развернуть свои орудия, мы их раздавили. Каждый экипаж всадил в этот завод по 15 снарядов, и когда мы поняли, что эта «контора» больше никогда не заработает, то с чистой совестью двинулись дальше на запад.
Везло мне почти всегда… Сколько машин и экипажей поменять пришлось…
Ранило меня 26 апреля 1945 в Берлине, а 29 апреля 1945 я сбежал из санбата и вернулся в роту, продолжив участвовать в берлинских боях.
У меня почти не было таких мыслей, мол, раз я войну в сорок первом начинал, так непременно должен первым до Рейхстага дойти. Просто я знал, что нужен сейчас своим ребятам, своей роте и от меня тоже зависит, уцелеют ли они на берлинских улицах или их всех там сожгут. Я мог бы еще 16 апреля 1945 выйти из боя. Шестьдесят танков бригады переправлялись через Нейсе из района Бунцлау. На глазах у командарма Рыбалко в считанных метрах от переправы мой танк подорвался на мине. Рыбалко стоял на переправе вместе с группой комбригов в ста метрах от места подрыва. Я вылез из танка, вроде целый, но контузило здорово. Подбегает ко мне какой-то капитан и приказывает – «Немедленно к командарму!». Слегка пошатываясь, подошел, откозырял Рыбалко. Он спросил: «Кто командир танка?»– «Я, командир роты, старший лейтенант Маслов!» – «Давай, Маслов, пересаживайся на другой танк. Мне ротные командиры в Берлине нужны», – сказал мне Рыбалко. Сел в танк № 217. Помню свой экипаж, с которым вместе заканчивал войну в Берлине.
Радист Тюрин. В Берлине он был ранен, вместо него ко мне пришел Максим Росляков, который после войны стал кадровым офицером. Командир орудия Иван Мовчан, погиб… Механик-водитель Михаил Лапин. Ваня Мовчан в Берлине сильно переживал, нервничал. Сидел с поникшей головой, предчувствуя свою смерть. Он сам похоронил себя заранее… Его убило 28 апреля. Я сбежал из санбата, вернулся к экипажу, а Вани уже нет… Через несколько месяцев, когда мы уже находились в Чехословакии, возле нас остановился эшелон, увозящий на Родину бывших остарбайтеров, угнанных в Германию с оккупированных немцами территорий. К нам подошла молодая женщина из репатриируемых и спросила – «Ребята, вы танкисты? А может, кто-то из вас знает Ивана Мовчана, он мне родня». И я рассказал ей, что нет уже в живых танкиста Мовчана. Вот такое печальное совпадение… В Берлине я командовал штурмовой группой. Пять танков, взвод автоматчиков и взвод саперов. Шли медленно вперед, прижимаясь к стенам домов, чтобы хоть один борт уберечь от «фаустников». Кто на середину улицы выезжал, того сразу поджигали. Дошли до большого перекрестка, а из-за углового дома – сплошной огонь. Убийственный. Пехота залегла, а танки под «фаусты» и зенитки я не имел права бездумно пускать. Взял автомат, вылез из танка и пошел на разведку, а потом вместе с пехотой полез немцев из здания выкуривать. Первый этаж отбили, а на втором этаже мне пулей прошило ногу насквозь. Кость не задело. Оттащили меня назад, занесли в какой-то дом, там перевязали. Кто-то из наших сказал, что это дом, в котором до войны жил фельдмаршал Паулюс. Два дня в санбате отдохнул «на больничном», а потом похромал обратно в роту, безо всяких там сентенций, мол, не дай Бог погибнуть в логове врага за мгновение до победы. И не было у меня никакой жалости к себе или страха смерти. И когда нас кинули из Берлина на Прагу, я пошел головным танком в бригаде. Первым в ГПЗ должен был идти ГСС старший лейтенант Крайнов. Но я видел, что Крайнов нервничает, понимал, что тяжело ему на смертельный риск идти уже после Берлина, и вызвался пойти вместо него. А наш бросок к Праге не был бескровной прогулкой. Все дороги были минированы, немцы постоянно нас долбили со всех сторон. Но судьбе было угодно, чтобы я уцелел в майские дни 1945 года.