Поэмы Оссиана

* Примечательна осторожность барда, когда он касается Кротара. Поскольку тот был предком Кахмора, к которому обращено повествование, бард смягчает его поражение, говоря только, что его _воины бежали_. Кахмор же воспринял песнь Фонара весьма неблагосклонно. Предполагалось, что, принадлежа к ордену друидов, которые якобы заранее знали, как обернутся события, барды обладали сверхъестественным даром предчувствовать будущее. Король решил, что Фонар избрал эту песнь, предвидя неблагоприятный исход войны, и что судьба его предка Кротара ложится тенью на его собственную. Поведение барда, выслушавшего отповедь своего покровителя, изображено живописно и трогательно. Мы восхищаемся словами Кахмора, но сожалеем о произведенном ими действии на чувствительную душу доброго старого поэта.

"Зачем ты, бард, - сказал Кахмор, - во мне пробуждаешь память о тех, кто бежал? Разве некий дух, из сумрачной тучи склонясь, тебе нашептал старинные повести, дабы испуганный Кахмор не вышел на бранное поле? Ночных тайников обитатели, ваш глас для меня только ветер, что срывает седые головки чертополоха и пухом его устилает течение рек. В груди моей раздается глас, неслышный другим. Душа короля; Эрина запрещает ему от войны уклоняться".

Удрученный бард скрывается в ночь; удалившись, склоняется он над потоком. Мысли его обращаются к дням, прошедшим в Ате, когда с радостью Кахмор внимал его песне. Слезы текут из очей, ветер треплет бороду.

Эрин спит вокруг. Но сон не сходит на вежды Кахмора. В своей омраченной душе он узрел призрак погибшего Карбара. Он узрел, как тот, погребенный без песни, носится в вихре ночном. Он встал. Он обошел свое воинство. Время от времени он ударял в гулкозвучный щит. Звон достиг ушей Оссиана на оленьей вершине Моры.

"Филлан, - сказал я, - враги приближаются. Я слышу щит войны. Ты стой на узкой стезе. Оссиан же будет следить за их шествием. Если, повергнув меня, войско прорвется, тогда ты ударишь в свой щит. Разбуди короля на равнине, чтобы слава его не исчезла".

Я зашагал в гремящих своих доспехах, перескочив через темный поток, что извивался по полю пред королем Аты. Король зеленой Аты с подъятым копьем вышел вперед, мне путь преградив. Тут и схватились бы мы в сшибке ужасной, словно два супротивных духа, что, склонясь со своих облаков, насылают один на другого ревущие ветры, не усмотри Оссиан пред собою шлем королей эринских. Крыло орла простиралось над ним, шумя на ветру. Сквозь перья звезда, багровея, светилась. Копье подъятое я удержал.

"Предо мною шлем королей! Кто ж ты, сын ночи? Стяжает ли славу копье Оссиана, когда повергнет тебя?" Сразу выронил он копье, что мерцало во тьме. Образ его, казалось, рос предо мною. Он простер во мраке десницу и промолвил слова королей.

"Друг геройских теней, так вот как пришлось мне во тьме встретить тебя! А я-то хотел, чтобы шаги твои величавые раздавались в Ате во дни пиров. К чему же теперь вздымать мне копье? Пусть солнце увидит нас, Оссиан, когда мы, сверкая, сойдемся на битву. Отметят грядущие воины это место и вострепещут при мысли о прошлых годах. Они отметят его, как отмечают прибежище духов, любезное сердцу и страшное".

"А разве забудут его, - я спросил, - если мы повстречаемся мирно? Разве только память о битвах сердцу приятна? Не взираем ли радостно мы на места, где пировали праотцы? Но слезами полнятся наши очи на поле их браней. Этот камень, поросший мхом, восстанет и будет вещать иным временам: "Здесь сошлись Оссиан и Кахмор! Воины мирно сошлись!" Когда же, о камень, рассыплешься ты и воды Лубара течь перестанут, тогда, может быть, путник придет и возляжет здесь отдохнуть. А когда луна затененная взойдет над его главой, наши тени смогут сюда прилететь и, войдя в его сновидения, напомнить об этом месте. Но зачем так угрюмо ты отвращаешься прочь, о сын Борбар-дутула?" *

* Borbar-duthul - _угрюмый воин с карими очами_. Насколько это имя соответствовало его нраву, можно легко заключить на основании рассказа о нем Малтоса в конце шестой книги. Он был братом Колк-уллы, упоминаемого во вставном эпизоде в начале четвертой книги.

"Не безвестными, сын Фингала, мы взойдем на эти ветры. Наши подвиги свет лучезарный перед очами бардов. Но мрак клубится над Атой: король погребен без песни. В бурной его душе все же сиял луч, обращенный к Кахмору, словно луна, облеченная тучей на багровой стезе грома!"

"Сын Эрина, - я отвечал, - мой гнев не живет в его дому,* моя ненависть прочь на орлих крылах отлетает, едва лишь повержен враг. Он услышит пение бардов, Карбар утешится, в ветре витая".

* Могила часто поэтически называется домом. Этот ответ Оссиана исполнен самых возвышенных чувств благородной души. Хотя он был уязвлен Карбаром больше, чем кто-либо из живущих людей, тем не менее он отступается от своего гнева, едва лишь _повержен враг_. Как это не похоже на поведение героев в других древних поэмах! Cynthius aurem vellit [Аполлон треплет за ухо (напоминает) (лат.)].

Воспрянуло гордое сердце Кахмора, он снял с бедра своего блестящий кинжал и вложил его в мою длань. Со вздохом вложил его в мою длань и молча пошел прочь. Я провожал его взором. Он смутно мерцал, словно призрачный образ, что встречает путника ночью на мраком объятой пустоши. Темны его речи, как песнь старины. С рассветом неясная тень удаляется.

Кто там идет из долины Лубара, из волнистых туманов утренних? ** Роса небес на его челе. Он шагает стезею скорби. Это Карил, древний годами. Он идет из безмолвной пещеры Туры. Я вижу, как темнеет она в скале сквозь тонкие струи тумана. Там, быть может, Кухулина тень пребывает в вихре, что долу клонит деревья. Сколь приятен утренний гимн барда Эрина!

** Настает утро второго дня, считая с начала поэмы. После смерти Кухулина его бард Карил, сын Кинфены, удалился в пещеру Туры, расположенную в окрестностях Мой-лены, где происходит действие "Теморы". Его нечаянное появление дает Оссиану возможность незамедлительно выполнить данное Кахмору обещание позаботиться о том, чтобы над могилой Карбара была пропета _погребальная песнь_. Это место, включая и обращение Карила к солнцу, имеет лирический размер и несомненно сочинено поэтом для того, чтобы слушатель мог отдохнуть после длительного предшествующего повествования. Хотя лирические пьесы, рассеянные в поэмах Оссиана, в оригинале очень красивы, они много теряют, когда лишены размера и созвучия рифмы. В повествовательной части поэмы, рассчитанной на декламацию, оригинал представляет собою скорее размеренную прозу, чем правильные стихи, но при этом он обладает всем многообразием ритмов, соответствующих мыслям и страстям говорящих. - Эта книга охватывает по времени всего лишь несколько часов.