Поэмы Оссиана

"Сын пасмурной ночи, - молвил Эрина вождь, вставая, - зачем меня устремил ты темные очи свои, дух колесницевластного Калмара? Не хочешь ли ты устрашить меня, сын Маты, помешать мне сразиться за Кормака? Не была слаба твоя длань в сраженье, и голоса не подавал ты за мир.* Сколь же ты изменился, вождь Лары, если ныне советуешь мне бежать! Но, Калмар, я никогда не бежал. Я никогда не страшился духов пустыни.** Ничтожны познания их и длани бессильны, ветер им служит жилищем. Но моя душа в опасности крепнет и тешится звоном булата. Уйди же в свою пещеру, ты не Калмара дух; он услаждался битвой, и десница его была словно гром небесный".

* Смотри речь Калмара в первой книге "Фингала".

** Смотри ответ Кухулина Конналу относительно духа Кругала ("Фингал", кн. 2).

Он унесся с порывом ветра, исполненный радости, ибо услышал хвалу себе. Бледный утренний луч показался, и Катбата щит прозвучал. Бойцы зеленого Уллина соединились, как грохот многих потоков. Над Лего слышится рог войны: пришел могучий Торлат.

"Зачем ты, Кухулин, привел свои тысячи? - спросил вождь Лего. - Я знаю крепость мышцы твоей. Душа твоя огнь негасимый. Зачем не сразимся мы на равнине, чтобы рати смотрели на подвиги наши? Чтобы смотрели они на нас, подобных ревущим волнам, что бьются вокруг утеса; мореходы спешат подальше отплыть и со страхом взирают на их борьбу".

"Ты всходишь, как солнце, в моей душе, - ответил сын Семо. - Могуча мышца твоя, о Торлат, и достойна моего гнева. Отойдите же, ратники Уллина, к тенистому склону Слиморы. Взирайте на вождя Эрина в день его славы. Карил, ты скажешь могучему Конналу, если Кухулину пасть суждено, ты скажешь ему, что винил я во всем только ветры, над волнами Тогормы ревущие. Он всегда был со мною в брани, едва начиналась битва славы моей. Пусть его меч ограждает Кормака, словно небесный луч; пусть советы его звучат в Теморе в дни опасности".

Он устремился вперед, бряцая оружием, словно ужасный дух Лоды,*** когда он является в реве тысячи бурь и взорами мечет битвы. Он сидит на туче над морем Лохлина, его могучая длань лежит на мече, и ветер вздымает огнистые кудри его. Столь же ужасен был Кухулин в день своей славы. Торлат пал от его десницы, и скорбели герои Лего. Они окружили вождя, как тучи пустыни. Тысяча мечей взметнулась вдруг, тысяча стрел полетела; но Кухулин стоял, как скала посреди ревущего моря. Они повергались вокруг, он шагал весь в крови, и далеко разносился гулкий отзыв темной Слиморы. Пришли сыны Уллина, и битва простерлась вдоль Лего. Эрина вождь одержал победу. Со славою он. возвращался с поля сражения.

*** Лода упоминается в третьей книге "Фингала" как место отправления священных обрядов в Скандинавии. Под _духом Лоды_ поэт, вероятно, подразумевает Одина, верховное божество северных народов. Описанный здесь со всеми сопутствующими ужасами, он несколько напоминает Марса, как тот изображен в сравнении в седьмой песне Илиады:

...как Арей выступает огромный,

Если он шествует к брани народов, которых Кронион

Духом вражды сердцегложущей свел на кровавую битву.

[Гомер. Илиада, VII, 208].

Но бледен он возвращался. Угрюма была на лице его радость. Молча взирал он окрест. Меч обнаженный повис в длани его, и при каждом шаге склонялось копье.

"Карил, - тихо сказал король, - изменяют силы Кухулину. Дни мои уходят к прошедшим годам, и утро уже для меня не настанет. Они будут искать меня в Теморе, но нигде не смогут найти. Кормак заплачет в чертоге и спросит: "Где же вождь Туры?" Но имя мое знаменито! Слава моя в песнопениях бардов. Юноша тайно помыслит: "О пусть я умру, как умер Кухулин. Славою он облачен, и ярко сияет имя его". Выпь стрелу из груди моей, и положи Кухулина под этим дубом. Рядом пусть ляжет щит Катбата, чтоб увидали меня посреди доспехов предков моих".

"Ужель супостаты сразили сына Семо?* - молвил Карил со вздохом. - Стены Туры печальны, и скорбь обитает в Дунскехе. Одинокой осталась твоя супруга в младые годы, одинок и сын любови твоей.** Он придет к Брагеле и спросит, зачем она плачет. Он поднимет свой взор на стену и увидит отцовский меч. "Чей это меч?" - он спросит, и восплачет душа его матери. Кто там стремит свой шумный бег, словно олень пустыни? Дико блуждают очи его в поисках друга. Коннал, потомок Колгара, где же ты был, когда могучий в сражении пал? Моря ли Тогормы вокруг тебя бушевали? Южный ли ветер дышал в твои паруса? Могучие пали в бою, а тебя не было с ними. Да не расскажет никто об этом ни в Сельме, ни в крае лесистом Морвена. Станет Фингал скорбеть, и восплачут сыны пустыни".

* Ирландские историки относят время жизни Кухулина к первому веку. Переводчик изложил свои доводы в пользу отнесения его к третьему веку в рассуждении, приложенном к этому сборнику. В остальных же частностях Китинг и О'Флаэрти совпадают довольно точно с поэмами Оссиана и преданиями северной Шотландии и островов. Они сообщают, что он был убит на двадцать седьмом году жизни, и высоко оценивают его мудрость и доблесть.

** Конлох, который впоследствии прославился своими великими подвигами в Ирландии. Он отличался такой ловкостью в метании дротика, что и теперь в северной Шотландии, когда говорят о метком стрелке, употребляют поговорку: _Он бьет без промаха, как рука Конлоха_.

Вблизи мрачно-бурных волн Лего они воздвигли могилу героя. Неподалеку лежит Луат,* Кухулина спутник в ловитве. "Благословенна душа твоя, сын Семо; ** был ты могуч во брани. Сила твоя была, словно сила потока, быстрота твоя - словно крыло орла.*** Страшен был путь твой в битве: смерть шагала вослед меча твоего. Благословенна душа твоя, сын Семо, колесницевластный вождь Дунскеха!

* Согласно старинному обычаю, любимого пса хоронили рядом с хозяином. Этот обычай не является исключительной особенностью древних шотландцев, поскольку мы обнаруживаем его у многих народов в героическую пору их существования. До сих пор в Дунскехе на острове Скай показывают камень, к которому Кухулин обычно привязывал своего пса Луата. Этот камень и поныне называют его именем.

** Это песнь бардов над могилой Кухулина. Каждая строфа завершается каким-либо примечательным прозванием героя, как это было принято в погребальных элегиях. Стих песни имеет лирический размер, и в старину его пели в сопровождении арфы.