Страница 2 из 4
Страшным для Николая Ивановича была не сама смерть постороннего человека, а ее последствия. Ломался многолетний уклад жизни, на месте умершего человека образовывалась пустота, которую предстояло осознать, привыкнуть. Но всякая пустота по законам жизни должна заполниться, и в опустевшую комнату непременно должен был кто-то вселиться… Вот это-то и страшило Николая Ивановича.
Месяц до самого Нового года Николай Иванович жил в полном одиночестве, успел свыкнуться со своим положением. Но после Нового года в квартиру вселился Страх. Возможно, он вселился не в квартиру, а только в голову к Николаю Ивановичу, но ему стало казаться, что в квартире он не один. Стало даже тесно, и двухкомнатной квартиры им со Страхом не хватало. Иногда туалет оказывался занятым, кто-то жарил картошку в кухне, мылся в ванной… Николай Иванович стал бояться всякой невероятной ерунды: темноты или излишней освещенности помещения, того, что может случиться пожар, голод, всемирная революция, военный переворот… Словом, вещей, которые произойти никак при всем желании не могли. Но потом сознание его переключилось на реалистические события – будущий приезд новых соседей по квартире. Николай Иванович терпеливо стал их ждать. Ему представилось, что это должна быть семья из трех, обязательно из трех человек: муж, жена и мальчик одиннадцати лет (обязательно почему-то одиннадцати лет). Самый на взгляд Николая Ивановича озорной возраст. Он ждал их со дня на день, каждый час, каждую минуту… Иногда, просыпаясь среди ночи, прислушивался, не идут ли.
И наконец дождался.
Как по заказу это оказалась семья из трех человек – именно таких, какими представлял их себе Николай Иванович. Он сделал вид, что никак не отреагировал на их вселение, и старался не замечать новых жильцов. Словно их не было.
Невесть откуда в Николае Ивановиче проснулся мелочный собственник: он ходил по квартире за одиннадцатилетним мальчиком и заставал его за сидением на его, Николая Ивановича, личной табуретке, пользовании его мылом, вытирании ног о его собственный коврик… Но вместо того чтобы как следует наказать мальчишку, родители смотрели на это сквозь пальцы. Николай Иванович ворчал, что ребенка не воспитывают и неизвестно что из него вырастет, но его не слушали или делали вид, что не слушают. Словно его не было.
Прошло два месяца. И вот в начале весны, придя в кладовку за очередной баночкой варенья, Николай Иванович, к своему ужасу и возмущению, заметил, что из двухлитровой банки варенья убавилось. Кто-то ел клубничное варенье без спроса! Это возмутило Николая Ивановича до глубины души. Сначала он хотел устроить скандал с привлечением соседей и милиции, но потом передумал, решив выследить злоумышленника и поймать его на месте преступления. Подозрение пало на мальчика, и Николай Иванович целый месяц не спускал с него уставших глаз. Но все оказалось бесполезным – изловить хитрого пацана не удалось. После столь долгой и утомительной слежки он взгрустнул, потеряв ко всему интерес. Пессимизм в настроении появился от образовавшейся в голове новой неприятной мысли: «А что если, – думал эту мысль Николай Иванович, – если я так же, как Мария Петровна?.. – Слова “умру”, “смерть” он избегал умышленно, любви к этим понятиям не питая. – Значит, они всей семьей займут мою комнату, будут смыливать мое мыло, вытираться моим полотенцем, есть мое варенье…»
Мысль думалась все дальше и уже жила самостоятельно – без видимого усилия со стороны хозяина головы. Она развивалась, росла, ширилась, ужасая Николая Ивановича мрачностью перспектив, лишая аппетита и сна. Он сделался подозрительным, на кухне перестал оставлять продукты питания, боясь отравы, и даже для продления жизни пробовал бегать трусцой на школьном стадионе, но, опасаясь оставлять надолго квартиру, перестал.
Весна прошла в тревоге, а к ее концу Николай Иванович съехал на дачу к своим культурным растениям: клубничке, кустам смородины, крыжовника…
Как и каждую весну, работы на участке было хоть отбавляй. Это помогло Николаю Ивановичу отвлечься от коммунальных неприятностей. Дни проходили в огороде. Он посадил картошку, удобрил почву и пересадил наконец из-за забора куст сирени, определив ему место возле крыльца. Работа продвигалась вперед, но меньше ее не делалось, зато меньше делалось мыслей о злобном квартирном многолюдии, казавшемся сейчас, в дачном угаре, ушедшим в безвозвратное прошлое.
Когда листочки на деревьях распустились повсеместно, к своему огорчению, Николай Иванович понял, что ошибся и вместо сирени посадил возле крыльца какой-то другой куст. Хотел срубить его, но передумал. А к середине лета на кустике появились черного цвета ягоды, похожие на черемуху. Это были несъедобные и, судя по слухам, ядовитые ягоды – «волчьи». Николай Иванович удивился: как смог спутать сирень с таким не приносящим пользы, некрасивым и даже вредным растением? Но полная хлопот жизнь садовода не давала времени для забот, не связанных с предстоящим урожаем и ремонтом дома.
Лето стремительно двигалось к концу, и когда начала зреть на грядках клубника, Николай Иванович решил на пару деньков съездить в город за пенсией, а заодно купить сахарного песку для варенья.
Беспорядок в квартире неприятно удивил Николая Ивановича, и в первую минуту он, уже привыкший к раздольному одиночеству, поразился и, открыв свою комнату, долго, сложив руки замком, сидел на диване. Уже забытая мысль о кончине, которой постоянно ждут от него соседи, вновь засвербела в мозгу. Снова ему чудилось, что соседи, притаившись сейчас за стеной в своей комнате, только и мечтают о том часе, когда он так же, как старушка Мария Петровна… – и тогда они на полных юридических основаниях займут его комнату, будут вытирать ноги о его половик, руки о его полотенце, смыливать, дышать, смотреть… Николай Иванович встал с дивана и в сердцах, им назло, оторвал от обоев на стене в своей комнате полосу.
Два запланированных дня прошли мучительно, с вредом для здоровья, и в конце, уже перед отъездом на дачу, у него непривычно заныло сердце, так что пришлось глотать таблетки.
За два солнечных дня поспела клубника, но обильный урожай не радовал Николая Ивановича. Посещение городской квартиры испортило его настроение, и он уже без давешнего удовольствия делал дачные дела. Шли дни, но время не отдаляло грустных мыслей. Николай Иванович даже впал в какое-то постоянно безразличное, подавленное состояние, словно вместе с ним из города приехала вся семья и живет теперь в его доме. Он машинально собирал урожай, варил варенье из ягод, уже не думая о грядущем изобилии, а больше по многолетней привычке…
Однажды, удобряя кусты смородины навозом, который переносил в ведре, уставший, он остановился возле куста «волчьих ягод» и, поставив ведро на землю, впервые обратил на куст пристальное внимание, подумав, что нужно бы его срубить и на его место посадить, как и задумал, сирень. В мыслях он пожалел, что ягоды имеют вид аппетитный, а в пищу не годятся. Потом поднял с земли ведро и отправился за следующей порцией навоза, но, ступив на борозду, вдруг остановился, пораженный. Минуту постоял, обдумывая мысль, не глядя отбросил ведро в сторону и, не разбирая дороги, большими нетерпеливыми шагами пошел в дом, даже не заметив, что впервые за все пятнадцать лет существования огорода наступил на морковную грядку, оставив на рыхлой земле глубокий след, который тут же стал заполняться водой.
Через несколько минут Николай Иванович вышел из дома преображенный: движения его были энергичными, на лице блуждала загадочная улыбка, на поясе у него болталось детское ведерко, в которое он обычно собирал урожай ягод. На этот раз садовод-любитель Николай Иванович собирал несъедобные, ядовитые «волчьи ягоды». Спелые, они так и просились в рот, но Николай Иванович не поддался искушению – не для себя он собирал ядовитый урожай и не сам собирался есть то, что есть нельзя. Обобрав куст до единой ягодки, он отправился в дом. Через два часа варенье было готово. Давно Николай Иванович не испытывал такого душевного подъема и телесной бодрости. Он заботливо снимал с варенья пенку, глотая слюнки, помешивал специальной ложечкой. Когда варенье остыло, разлил его по чисто вымытым емкостям. Всего оказалась одна литровая и две пол-литровые банки, и еще немного осталось. Машинально он поставил остаток на стол, чтобы съесть с чаем, но, вспомнив, вылил в раковину.