Страница 4 из 19
Я не понимала сути разговора, но ловила каждое слово незнакомца. На секунду показалось, что вокруг него воздух слабо чернеет, но стоило моргнуть, как галлюцинация исчезла. И все равно он пугал чем-то необъяснимым – не внешностью своей, которую любой назвал бы привлекательной, не чистым, расслабленным голосом, а какой-то давящей аурой, от которой даже кожу неприятно покалывало. Ноттен снова заметно напрягся и шумно вдохнул.
– Вы же понимаете, айх Ринс, что в этом случае я распознаю ваше вмешательство? И тогда сделаю всё возможно, чтобы вас уничтожить! Мы оба присягали служить короне! Вы не имеете права оскорблять наследника и уж тем более строить против него планы!
– Да-а… тяжело вам живется без чувства юмора, постоянно забываю. Ну ладно, к делу. Кто здесь настолько самоубийца, чтобы звать меня чернокнижником?
– Приношу извинения за пустое беспокойство, айх, – Ноттен чуть склонил голову. – Я не звал, это вышло не нарочно. Я лишь отзеркалил случайные слова человека, незнакомого с правилами этикета.
Тонкие губы брюнета скривились, но лицо опустилось немного вниз, пока глаза под повязкой не остановились на мне. Я вся сжалась, захотелось упасть на пол и заползти за кресло. Но отчего-то была уверена, что это не поможет. Он видит всё! И повязка, и мебель ему не помеха.
– Итак, молодая девица в вашей одежде, – констатировал жуткий тип. – Поздравляю, айх Ноттен! Появилась надежда, что я доживу и до оргии в этой унылой башне. А девицы с грудью вам не досталось?
– Да что вы несете… – Ноттен развел руками, словно возмутился такому предположению. Ну да, он бы еще мою честь сейчас начал отстаивать. – Это… моя новая служанка!
Гость сделал еще шаг к нему.
– Сколько вам лет, Ноттен? Четыреста? Не думали выделить из них пару на то, чтобы научиться врать?
– Я не способен, вы и сами это знаете, – маг будто обиделся. – А девица – собственность библиотеки!
Брюнет медленно кивнул.
– Да, теперь говорите правду. Но зря вы так паникуете, она все равно не в моем вкусе. Если уж мне понадобится девочка, похожая на мальчика, так я лучше мальчика и возьму. Хотя… глаза-то какие, ух-х. Я весь от страха съежился. Она из диких земель, что ли?
Ноттен не ответил – а смысл, если врать не умеет? Но айх Ринс и сам догадался, обернувшись к капсуле:
– А, так это тоже оттуда? Могли бы и прислать кого-то поженственней, если хотели положить начало дружбы между мирами. Ладно, больше не интересно. А библиотечную уродину обучите вежливости.
Он вышел, не прощаясь.
Я вскочила и буквально повисла на локте Ноттена, преданно заглядывая в глаза, чтобы он удовлетворил любопытство:
– Это был…
– Айх Ринс, – отчеканил Ноттен. – Только так называй. А лучше вообще никак не называть, если мы не хотим, чтобы вернулся. Некоторое время он будет думать, что я тебе про вежливость объясняю, но лучше в дальнейшем не злоупотреблять спорными эпитетами в моей компании.
– А почему у него повязка? Он слепой?
– Нет, конечно, – айх мягко приобнял меня и усадил обратно в кресло. – Черным магам такой силы выжигают глаза в младенчестве, иначе они и сами нормально жить не смогут. Повязка просто ограничивает его силу, дает возможность выполнять свои обязанности. Так что скажем ему спасибо, что он ее не снимает! – толстяк это произнес в сторону двери отчетливо, словно ушедший мужчина всерьез мог слышать любые отсылки к нему.
– Выжигают… глаза? – я не могла поверить. Куда я попала? Здравствуй, новый чудесный и прекрасный мир магии? – М… младенцам?
Ноттен снова подарил мне улыбку – самую нежную и добрую улыбку из всех, что вообще могут существовать.
– Да. Но наш черный айх – самородок, вот и упустили. А потом он уже и не дался бы – зачем, если нашел способ сдерживаться? Как-то же он до восхождения дотянул. Начинал сам, родился не в ордене и даже не в столице – в бедняцкой семье, но кто-то из соседей по доброте душевной решил обучить ребенка грамоте. И после этого его восхождение остановить было нельзя: такой магический резерв получил подпитку. Однако айх очень не любит, когда вспоминают его предыдущий статус. Ну, ты понимаешь… Завистники некоторое время его тем словом называли, думали, что на место поставят выскочку. В итоге он черный айх империи, а от них только слово и осталось. Но признаю честно, такого сильного напарника в помощи государству я за свою долгую жизнь не видел. Ведь есть задачи, которые решаются светом и добром, а есть такие, где нужна сила злая – и все враги притихли, войны улеглись. Уверен, никто и не отважится… если только сам черный айх не подкинет во дворце идею начать кровавые завоевания.
Я изумленно выдохнула. Надо же, а они и в самом деле будто взаимодополняющие противоположности друг друга. Вот добро, а вон там – его кулаки. Но надо признать, что тот человек – и человек ли вообще? – пугающий до ужаса. Он только шаг в комнату сделал, и мгновенно пропала аура искренности и добродетели. Мне все еще было интересно, хотя я не знала, могу ли спрашивать, потому шептала, готовая остановиться в любой момент:
– А у него глаза тоже голубые, как у вас?
– Я не видел, и как-то в голову не приходило спрашивать, – Ноттен снова улыбнулся. – Но сам цвет не определяется свойствами магии, сила только делает радужку яркой. Думаю, что у него черные – именно поэтому родители и не заподозрили в ребенке такую мощь. Синие и зеленые выдают сильного мага сразу. А там уже родители бегут с дитем в ближайший орден для определения природы силы. И если черная, то младенца глаз лишают – он все равно слепым не будет, но хотя бы больших бед не наворотит, пока взрослеет.
Я, подбодренная его ответами, тараторили еще быстрее:
– А что произойдет, если он снимет повязку? Все вокруг умрут?
– Нет, конечно, – теперь Ноттен еще и добродушно посмеивался. – Как я вытаскиваю из людей самое светлое, он – самое темное. Любые пороки, даже скрытые. Сама должна догадаться, что в густонаселенной столице он смог бы навести хаос, если бы ходил без повязки по улицам. А он присягал поддерживать порядок.
– Да и вряд ли его вообще стесняет эта повязка, – я сделала очевидный вывод. – Он же все видит! Кстати, а что со мной не так? Уж кем-кем, а уродиной меня ни разу не называли…
Ноттен прижал сжатый кулак к губам, скрывая то ли смущение, то ли смешок:
– Катя… Я врать не умею, потому скажу прямо – и, кстати говоря, это хорошая новость, хоть может и ударить по твоему самолюбию. По нашим меркам ты некрасива. Слишком худа, не можешь похвастаться пышностью форм, роскошными бедрами или высокой грудью. Не так уж важно, что у тебя необычные для сих мест серые глаза или небольшой носик, потому что у нас для женщины первое значение имеет фигура.
Я удивленно уставилась на свою грудь – не такая она уж и маленькая. Не четвертый размер, конечно, но кому он нужен – четвертый-то? Ноги худые, это верно, но я себя всегда считала изящной, а не уродливой. Ноттен по-своему понял мое замешательство:
– И радуйся! Заодно лучше жирок не наедай, а то еще раздашься – с твоим милым личиком этого хватит. А в таком виде тебя в наложницы продавать не станут, никто попросту не купит.
– В… наложницы? – я похолодела от очередной «приятной» новости.
– Ну да. Вижу, знакомо такое понятие. Тебя же наверняка устроят прислугой – чистить, убирать, готовить. Я, разумеется, от своего характера рассуждаю, но мне кажется, это намного лучше, чем ублажать мужчин, на которых хозяин покажет пальцем. Девицы разные бывают, а твой рассказ о себе я слушал внимательно. Ты много чего против себя совершила, но похоти за тобой не видно.
С этим спорить я не стала. Вообще не знаю, как за всю свою гадостную биографию ни с кем не переспала. Предложения были, но с моей стороны никакой влюбленности. А мне все время казалось, что в том кругу, где я вращалась, стоит только раз дать поблажку – и пойдет-поедет. Сегодня Пете дала, завтра Никита вспомнит, как от полиции помог уйти. Послезавтра Жора предложит за охрану не деньгами заплатить. И не заметишь, как ты сначала по всем рукам пройдешься, а потом уже и ничего плохого в таком заработке не увидишь. Потому предпочитала терпеть издевки про «целку, ждущую своего прекрасного принца». Никакого принца я, конечно, не ждала. Там принцев не водилось. А здесь вон… наследники. Настоящие. Короли какие-то. А я горшки буду чистить, потому что худая для интимного использования. Обрадоваться бы, но всё слишком зыбко для однозначной радости.