Страница 15 из 37
Мы вышли из этого отделения, и тут (не помню, возможно, и раньше) я заметила, что одежды на отце Стефане стали иными: черная ряса превратилась в пурпурную бархатную мантию, и шел он как победитель. Я старалась наступать на следы его ног и когда сбивалась, то из-под пола выползали змеи, пытаясь ужалить меня. Надо прибавить, что я шла в иноческой одежде, хотя в то время только готовилась к постригу.
Дальше мы вошли в помещение, в котором стояли невообразимые уроды: одни из них были огромного роста, но с крошечной головой, другие — с огромной головой, насаженной на слабое тонконогое туловище. Рядом с ними стояла, увы, и я в виде огромной мертвой монахини, как бы высохшей или деревянной, безжизненной. Все это не представляло собой мытарства, но изображало людей, занимающихся неумеренными подвигами, проводящих самочинно подвижническую жизнь, без послушания и руководства. Великаны с булавочными головками — это те, кто предается неумеренному телесному подвигу, головастики на тонких ножках — это лица, проводящие жизнь в умствованиях за счет всего остального. У одних — телесный подвиг, у других была слишком развита рассудочность. Вследствие самочиния и ревности не по разуму ни у тех, ни у других не могло получиться гармонического развития. «Деревянная монахиня» говорила мне о том, что придет время, когда я оставлю послушание отцу Стефану и займусь самочинными подвигами.
Я в ужасе взмолилась Пречистой Богородице, и тут мои одеревеневшие было ноги оторвались от пола и снова получили возможность двигаться. Должна сказать, что пережитое здесь мне очень трудно передать: в тот момент сгладились грани времени, настоящее слилось с будущим, и, молясь тут Пресвятой Владычице, я в то же время, перешагнув какой-то промежуток времени, молилась и о будущем. Так все и случилось, когда в 1929 году я, нарушив советы отца Стефана, ушла в раскол, не признавая митрополита Сергия, будущего патриарха. Отломившись от древа жизни, я действительно внутренне высохла, омертвела и только по заступничеству Пресвятой Владычицы нашей Богородицы вернулась в лоно Церкви.
Это было не мытарство, а как бы образ будущих моих уклонений от правильного пути ко спасению. Далее мы очутились в высоких просторных залах. Они были красивы, но как-то чуждо холодны душе. Это были как бы храмы без Бога. Мы долго шли: храмы сменялись один другим, и я тоскующим взглядом обводила их высокие, готического стиля своды. Еле передвигая ноги от усталости, я услышала мысленный укор отца Стефана: «Зачем много мечтала, ведь это все твои мечты!» Наконец мы вошли в другое — светлое продолговатое помещение. Чувствовалось, что мы находились уже далеко от тех недр, откуда начали идти. Вдруг справа раздался как бы барабанный бой, и мы увидели живого святителя Феодосия Черниговского, стоящего во весь рост в киоте. Он словно улыбался и напомнил мне о моем оставлении молитвенного обращения к нему.
Я действительно вспомнила, что перестала почему-то поминать его на молитве. Когда мы пошли далее, то стали встречаться по дороге аналои, около которых мы останавливались. Я опускалась на колени и исповедовалась: первый раз отцу Петру (нашему соборному протоиерею), а потом неведомо кому. Отец Стефан стоял при этом рядом. Это представляло собой изображение дальнейшего моего пути ко спасению через частое таинство исповеди.
Отец Стефан действительно вскоре ушел в пустынь, и я исповедовалась в первый раз у отца Петра, а затем у кого Бог пошлет. Вдруг путь наш преградило дивное явление: представьте себе лепестки розы, пронизанные лучами солнца, и вот сотканный из подобного кроткого сияния, весь розовый и вместе золотой, в полном архиерейском облачении стоял перед нами святитель Николай Чудотворец. Я пала на колени и, склонясь ниц, видела душевными очами, как святитель Николай поцеловал отца Стефана в щеку. Я испытала пламя жгучего стыда. Мучительно заныли все язвы душевные, словно обнаженные и освещенные изнутри этой потрясающей близостью со святостью. Не могу передать никакими словами то ощущение, потускневшее сейчас от времени, ощущение всеобъемлющее, подавляющее, своего недостоинства, нечистоты, невозможности прикоснуться, поднять глаза. Я поняла это сердцем, почему грешнику нет места в раю, — он не может вынести ощущения близости к святыне…
Совершенно потрясенная, я увидела себя вновь идущей за отцом Стефаном. Вскоре я почувствовала, что Матерь Божия может спуститься к нам. Но моя немощная, грехолюбивая душа заметалась отчаянно от невозможности непосредственного общения со святыней. Мы заметно приблизились к выходу. Когда мы вышли на воздух, то и здесь, у наружной стены, увидели одну монахиню, которую как будто подбрасывали на доске. Я не поняла значения виденного, тем более что она была еще жива.
Мы с отцом Стефаном пошли по дороге и вошли в храм. В его притворе царил полумрак, а в главной части храма сиял свет. Вокруг колонн сидели какие-то фигуры. Мы прошли в главный придел — и я замерла от чудного видения: перед иконостасом, высоко в воздухе, облитая лучами света, падавшего косо из окна храмовой стены, стояла стройная фигура. Это была дева, облаченная в пурпурное одеяние, ниспадавшее мягкими складками. Она стояла легко и свободно в лучах света, и я, вглядываясь в нее, чувствовала, что знала ее когда-то. Она была воплощением благородства и красоты, печать образа Божия лежала неискаженно на ней… «Образ есть неизреченный Твоея славы…» — «Кто ты, милая, родная, бесконечно близкая?» — шептала я, не в силах оторваться от дивного облика.
Тщетно силилась я вспомнить. Минутами мне казалось, что вот-вот я ее узнаю, вспомню ее, но потом опять словно туманом заволакивало все внутри. И вдруг я узнала ее — это была моя душа! Душа, данная мне Творцом, душа в том девственном состоянии, в каком она вышла из купели крещения. Образ Божий в ней не был еще искажен. Вокруг нее в воздухе овальным кольцом, выше и ниже ее, стояли святые, заступники ее, молитвенники, но их я не узнала. Один, помнится, был в древних святительских одеждах. Из окна храма лился чудный свет, озаряя все кротким сиянием.
Я не сводила глаз, глубоко потрясенная, но вдруг из серого сумрака притвора выступила одна из сидевших там фигур. Это было ужасное, несказанное чудовище на свиных ногах, с огромными черными губами поперек живота, безобразная, низкая баба… Она властно подходила ко мне, как к своей должнице, и — о ужас! — я узнала в ней свою душу, душу в том состоянии, в каком она находится сейчас: безобразная, исказившая в себе образ Божий. Слов нет выразить, что было тогда в моем сердце… Отец Стефан отстранил чудовище, хотевшее как бы прильнуть ко мне со злорадством, словами: «Еще не умерла, может покаяться», — и повел меня к выходу. В тени вокруг колонны сидели и другие подобные уроды — чужие души, но не до чужих грехов мне было. Уходя, я оглянулась и с тоской бросила прощальный взгляд туда, где в воздухе, на высоте иконостаса, в пурпуре царственного одеяния в потоке золотистых лучей стояла дивная дева, давно забытая, утерянная.
В трепете вышла я за отцом Стефаном. Мы повернули с ним словно вниз, и, спускаясь, я увидела какие-то старинные, как будто монастырские постройки, посыпанные снежком. Меня окружили монахини, и все говорили: «Да, да, наша, наша», — а я как-то упиралась, не хотела там быть, сама себе удивляясь, так как последние годы мечтала попасть в монастырь. Меня подвели как будто к игумену, также утвердительно сказавшему: «Наша».
Не помню, как мы потом с отцом Стефаном очутились одни на пустынной дороге. Мы шли молча и вдруг увидели сидящего перед нами на краю дороги величественного старца с раскрытой книгой в руках. Мы с отцом Стефаном стали перед ним на колени, и старец, вырвав лист из книги, дал его отцу Стефану. Отец Стефан взял его и исчез, я поняла — умер. Исчез и старец. Я осталась одна на незнакомой дороге. В смятении, не зная, что делать, я медленно пошла вперед. Дорога привела меня к озеру с песчаными берегами. Был тихий закатный час. На берегу озера стеной стоял лес, откуда-то доносился благовест: вечерний воздух был пронизан каким-то молитвенным благоговением. Я остановилась в полном недоумении, дороги не было. И вдруг, скользя над землей, в воздухе предо мной появилась фигура отца Стефана. В руках у него было кадило, он безмолвно, строго смотрел на меня и, двигаясь в сторону леса лицом ко мне, кадил и словно звал меня за собой.