Чужой: Эхо

– Да я не об этом, – отмахнулась Кора. – Я тоже здоровее всех. Я про то, что мы тут встали. Не припрется ли сюда еще какой-нибудь монстр?

– Не-а. Все известные нам хищники куда меньше того червя и для нас не опасны. А что до еще неизвестных – не думаю, что они станут подходить так близко к нашему дому. – Очень жаль, что пришлось включить двигатель и покатить дальше. До периметра рукой подать – значит, никаких больше непредвиденных остановок с поцелуями. – Мы почти на месте. Думаю, Виола уже проснулась.

– Здорово! – Кора просияла. – Было бы приятно с ней познакомиться.

– Ага. Потом расскажешь всем в школе, как прошло.

– Блин, ты долго будешь меня этим шпынять?

– Не знаю. Поцелуи неплохо помогают. Думаю, если мы будем целоваться чаще, я на тебя перестану злиться. – Земля под колесами вся в ухабах, и мне нужно пристально следить за бегущей впереди дорогой, чтобы квадроцикл не перевернулся. Корни здешних деревьев нарастают друг на друга так быстро, что папа уверен – некий подземный вредитель постоянно подтачивает их, вот они и воюют друг с другом за выживание.

Конечно, ничего экстраординарного в этом нет. Почти все живые существа воюют друг с другом, борются за ареал, еду, воду и благоприятные условия для потомства – и пусть кто-то считает, что слово «война» слишком серьезное для описания конфликтов такого рода, я, дочь биолога, иллюзий не питаю. Жизнь – это сплошная война.

Даже нежданный-негаданный любовный треугольник – я, Кора и Мишель – своего рода поле боя. Мишель, наверное, хочет, чтобы Кора досталась ему одному? Лжет о моей сестре и заставляет Кору сомневаться в ее существовании, тем самым подмачивая мою репутацию в ее глазах? Защищает свою территорию от посягательств извне? Грызня за ресурсы является основой большинства конфликтов в истории человечества. Да что там человечества – в истории всего живого.

Квадроцикл выехал из-под лесного полога на широкий луг, отделявший край чащи от забора нашего дома. Кора наклонилась и хотела провести рукой по зеленой траве, но я схватила ее за локоть и потянула назад – может, чуть резче, чем стоило бы: она ойкнула, повернулась и непонимающе уставилась на меня.

– Ты чего?

Ну вот, опять. Не могу смотреть, как она дуется – сразу хочется обнять и расцеловать эту дуреху. Вот что плохо!

– Помнишь, что в прошлый раз травка-муравка сделала? – Я помахала рукой у нее перед носом. Алые полосы отмечают те места, где меня ужалила оранжевая поросль. Мама будет в восторге. Кроме шуток: как только она поймет, что мне ничто не угрожает, то мигом бросит все силы на изучение вещества, вызвавшего раздражение. Конечно, мама не обрадуется, что я поранилась, но она ни за что не упустит шанс узнать о Загрее побольше и собрать ценные данные.

– Ой! – Кора мигом перестала дуться. Она с упоением огляделась вокруг и добавила: – Знаешь, я понятия не имела, что здесь так красиво. Я-то думала всегда…

– Что?

Кора глубоко вздохнула.

– Моя мать родилась на планете-месторождении. У нее даже названия нет – только двадцатизначный цифровой код. Если маму растолкать посреди ночи, она его без запинки выдаст. Я пыталась выучить его в детстве, но потом поняла – ей бы не хотелось, чтобы я его помнила. Не хотелось бы, чтобы я связывала с тем миром прошлое или будущее.

Я не перебивала ее. Если Кору потянуло на откровенность, я только «за». Ведь подобные разговоры сближают. О чем я могу еще мечтать под оранжевым чуждым небом Загрея?

– Когда она вспоминает о той планете, где выросла, то всегда называет ее скучной, серой, тесной. И знаешь… мне всегда хочется сказать: «Мам, я смотрю на нашу колонию – и не вижу особой разницы». Но я молчу. Не хочу ее обидеть.

Мне нечего возразить, ведь Кора права. Ведь главное колониальное поселение на Загрее – это сплошные серые индустриальные пейзажи, построенные из обломков. В поселке разбиты сады – девяносто процентов колониальной провизии выращивается здесь же, и сами колонисты надеются, что в ближайшие пять лет смогут перейти на самообеспечение, – но все они спрятаны за поляризованными тепличными стеклами, преобразующими здешний оранжевый свет в что-то более удобоваримое для земных растений. Все цветовое разнообразие ограничивается игровыми площадками для самых маленьких – тех несчастных детей, которым невдомек, что небо может быть голубым. Которые не поверят в такую несуразицу, если им рассказать.

Может статься, именно эти загрейские дети – не подростки, уже бросающие вызов основным колониальным ограничениям, а маленькие наивные дошколята, – смогут взять результаты исследований моих родителей и употребить их так, чтобы планета стала для них настоящим домом, а не очередным полустанком на пути от Земли в неизвестность.

А может, это будет Кора. Она продолжала обозревать луга кругом нас, и вся буквально лучилась от восторга.

– Знаешь, я по-прежнему думаю, что вечеринка нам не помешает, – сказала я.

Кора посмотрела на меня таким восторженным взглядом, что рыдать от счастья тянет.

– Правда? – переспросила она.

– Ну да. – Кошмарная идея, ничего не скажешь. – Пусть все приходят. Пусть Мишель увидит Виолу и перестанет распускать тупые слухи. Вообще, нечестно как-то – кругом такая красота, а вы, колонисты, ее даже не видите! Если не сворачивать с тракта, ничего с вами не случится.

В отличие от лесных тропинок, тракт между колонией и нашей резиденцией отлично защищен. Когда его прокладывали, землю перекопали на шесть футов в глубину, чтобы уничтожить корни опасных растений, а вдоль дороги расставили ультразвуковые маячки, которые отпугивают всю живность. С точки зрения экологии – чистой воды катастрофа, но зато абсолютно безопасно.

Вообще на прокладке этой дороги настояло само колониальное правительство. Папа говорит – лучшего доказательства тому, что все оно сплошь состоит из недальновидных лицемеров, нет. Эта борозда исчезнет только лет через пятнадцать после нашего отъезда, хотя следов от самой нашей резиденции не останется всего лишь через год. И это нас, Шиппов, считают бессовестными эксплуататорами ресурсов? Ну-ну.

Кора взглянула на меня так, будто я самое невероятное существо в мире.

Я приосанилась – будто так оно и есть.

– Я приготовлю чего-нибудь перекусить, и мы сходим погулять – конечно, не так, как сегодня, будет в тысячу раз безопаснее. И все поймут, как истинно прекрасен Загрей. Что думаешь?

И правда, почему мы раньше до подобного не додумались? Мишель точно умерит гонор, когда поймет, насколько удивителен мир за пределами колонии.

Хотя, наверное, наивно так полагать.

– Звучит славно, – ответила Кора и наклонилась, чтобы чмокнуть меня в щеку.

Я покраснела и хотела уже чмокнуть Кору в ответ, но тут мне на глаза попался наш забор. И ладно бы просто забор – так нет, перед ним торчали, скрестив категорично руки на груди, мои мать с отцом. Дома меня ждали.

Вот я и попалась.

Итак, мои родители…

Доктор Кэтрин Шипп, практикующий ксенобиолог-бихевиорист, специализируется на внеземной зоологии, то есть работает с созданиями, которых звали бы птицами или млекопитающими, если бы те жили на Земле. Крупные хищники – ее любимчики. Сколько себя помню, у нас всегда жили кошки. Если бы не дурацкие законы Загрея, запрещавшие ввоз животных, у нас и теперь была бы кошка. Еще один повод ненавидеть эту планетку с медянисто-оранжевым небом.

Мама питает страсть к военной выправке и боевой подготовке – отсюда ее идеальная осанка и привычка, чуть что, отправлять на скамейку запасных. На самом деле я хотела бы стать такой как она, когда вырасту. И еще у нее плохи дела с прощением провинностей. Когда она злится – клочки летят по закоулочкам, и в этом-то смысле я точно на нее похожа.

А папа, доктор Джон Шипп, тоже ксенобиолог, но еще и ксеноботаник, паразитолог и энтомолог. Пока маман зависала с колониальными морпехами, папа учился в академиях и институтах. В его честь названо шесть видов инопланетной живности; уверена на все сто, на Загрее этот счет вырастет на позицию-другую, а может, и на целых три. У папы имеется странный пунктик на коллекционирование причудливых сортов чая, а еще он вечно забывает очки, когда выходит из дому, что делает его похожим на чокнутого профессора из научно-фантастических фильмов. На самом деле он совсем не такой.