Чужая беременная

— А сапоги резиновые есть? — поинтересовался Михаил, когда Маша присела, чтобы зашнуровать кроссовки.

— Нет. А надо?

— Ладно, со мной можно и так, — разрешил он.

Маша не поняла, в чем разница, но не стала переспрашивать.

— Сначала к Петровичу зайдем, — сообщил Михаил. — На минутку.

Отчего к Петровичу, Маша сообразила, когда Василиса сдала обоих «алконавтов», заголосив при виде Михаила:

— Ой, явился! Ты смотри, как огурчик! А мой-то все стонет!

Правда, голосила она со смешком, по-доброму. Маша старалась держаться позади Михаила, но заметили и ее.

— Маш, и как тебе грибочек, что на твоей клумбе вырос?

— Неожиданно, — ответила она. — А вы не знаете, как он там очутился?

Василиса захохотала, держась за бока.

— А заходите, расскажу. Эти так улюзюкались, что ни черта не помнят.

— Мы за козами идем, — сдержанно произнес Михаил. — Зашел поблагодарить, лично. Марусе хочу показать озеро.

— Агась. Никуда твои козы не убегут, а озеро тем более.

Василиса гостеприимно распахнула калитку, Маша потянула Михаила за рукав.

— Я хочу послушать, как все было.

— Может, не надо? — Он посмотрел на нее чуть ли ни жалобно.

— Надо, Миша, надо, — хихикнула она.

— Маш, накось, держи. — Василиса насыпала ей полные ладони синей ягоды. — Жимолость это. Ешь, тебе полезно.

Маша закинула в рот сладко-кислую ягодку.

— Мишаня у нас вообще непьющий, — стрельнула глазами в сторону Михаила Василиса. — Бывает, придет, пропустит стопочку-две с моим охламоном. А так даже на рыбалке не пьет, рыбу ловит. Представляешь?

Маша на всякий случай кивнула. Толик не пил и рыбу не ловил, поэтому о мужском рыболовецком коварстве она не знала.

— А вчера назюзюкался, — охотно рассказывала Василиса, — в хлам. Я его даже домой не пустила, здесь, на веранде постелила. Храпел так, что стекла дрожали.

— Василиса… — попытался перебить ее Михаил.

— А чо? — захихикала та. — Внучата мои даже на телефон записали, дачников пугать.

Михаил побагровел, Маша одарила его сочувственным взглядом, но ничего не сказала.

— Так вот, поутру, как храп прекратился, я поначалу обрадовалась, а потом чуть со страху не померла. Вваливается, значит, Мишаня в спаленку, да прямиком в шкаф. У нас там платяной стоит, старый, большой, бабкин еще. Дверцу, значится, открыл, внутрь шагнул…

— Не было этого! — процедил Михаил.

— А вот и было!

— Еще скажи, что на телефон сняла!

— От не догадалась. С перепугу-то.

— И что я в шкафу делал?

— Сортир искал.

Несмотря на ужас в глазах Михаила, Маша не смогла сдержать смех. Она представила, как он ломится в шкаф, и обидно захихикала.

— Н-нашел? — заикаясь, поинтересовался он.

— Ты, Мишаня, пьяный дурной, но не буйный, — ответила Василиса. — Я тебя в нужном направлении пнула — ты и пошел.

— А потом? — спросила Маша. — Потом что?

— Рассвело уж, он домой подался. Да мне чет неспокойно было, следом пошла. И хорошо, что пошла! Сидит Мишаня в загоне с козами и в любви им объясняется. Вернее, одной козе.

— Не было такого! — возмутился Михаил.

— Было! — отрезала Василиса. — Козы-то сонные, их и доить рано, а он, значит, сидит на корыте, Машку за шею обнимает и причитает, мол, хорошая ты баба, Маруся, очень ты мне нравишься.

— Машку?

Тут уж Маша немного смутилась. А на Михаила и вовсе больно смотреть: покраснел, как вареный рак, а если бы взглядом можно было испепелить, Василиса давно осыпалась бы кучкой пепла. Однако она, весьма довольная произведенным эффектом, продолжила рассказывать о похождениях Михаила, которые закончились на Машиной клумбе.

— Да почему там? — Маша доела ягоду и вытерла выступившие от смеха слезы.

— А он проверить хотел, сердешный, не пора ли твои цветочки поливать. Там его и сморило. А я умаялась за ним бегать — то топор отбирать надо, то шланг. Коз подоила, на выгул вывела, а он уж на клумбе храпел.

— Так я недолго на земле спал? — Михаил хмуро смотрел куда-то вдаль.

— А что, спину прихватило? — Василиса перестала смеяться. — Недолго. Я ж, как с козами управилась, обратно пришла, да Маша вернулась, разбудила тебя.

— Вроде не прихватило.

— А давай я тебе мазь дам, — всполошилась Василиса. — Маш, разотри его, для профилактики. Я сейчас.

Она метнулась в дом, быстро вернулась и вручила Маше баночку с мазью.

— Тут травы, пчелиный яд, и все на смальце. Разотри, теплым укутай. К утру как новенький будет.

— Спасибо, — поблагодарила Маша, — непременно разотру.

— Дай сюда. — Михаил отобрал у нее банку и спрятал в сумку, которую нес через плечо. — Василиса, ты закончила?

— Да вроде, — хитро улыбнулась та.

— Ну так мы пошли. Спасибо еще раз, за коз.

Он буквально выволок Машу на улицу, но там отпустил. И шел молча, а лицо постепенно обретало обычный оттенок, только желваки гуляли по скулам.

— Ми-и-иш… — тихонько позвала Маша. — Миша-а-а…

— Что? — просил он, не поворачивая головы.

— Да не обижайся ты. Она ж не со зла. Правда, смешно вышло.

— Смех продлевает жизнь, — процедил Михаил.

— Миш, ерунда. Посмеялись и забыли. Мне вот теперь тебя больше жалко, чем цветы. Правда, не застудился ли?

Михаил споткнулся, как показалось Маше, на ровном месте, остановился и посмотрел на нее с удивлением.

— Добрая ты, Марусь… — произнес он задумчиво. — Вон та же Василиса за свой цветник поедом бы Петровича съела.

— А я к нему душой прикипеть не успела, — улыбнулась Маша, — к цветнику. Помнишь мультик про Простоквашино? «Я тебя выбираю, я тебя уже давно знаю, а этого кота впервые вижу».

Лицо у Михаила вытянулось, он хотел что-то сказать, но передумал, махнул рукой и двинулся вперед.

Деревня осталась позади, они шли по проселочной дороге, с одной стороны от которой тянулся лес, с другой — кукурузное поле.

Михаил отказывался понимать Марусю. Может, она фея из волшебной сказки? Его жизненный опыт говорил о том, что женщины — коварные существа. Они злопамятны и сварливы, они почти не умеют прощать. А Маруся, видимо, ангел, посланный ему непонятно за какие заслуги.

Хуже всего, он не мог понять себя. Седина в голову, бес в ребро, ядрена вошь! Одно то, что Маруся идет рядом, пьянило, вызывало непонятные чувства. Он скашивал глаза и видел ее профиль — аккуратный нос и пухлые губы, которые сжимали травинку. Пахло лесом и солнцем, а ему казалось, что это она так пахнет — травами, листвой, хвоей. Надо отвести ее на земляничную поляну. Там и ромашки, небось, уже расцвели.

На дальний луг вели две тропинки. Одна — сухая, но длинная, другая — коротая, но мокрая. Мокрая, потому что надо перебираться через ручей, впадающий в озеро, да часть пути шла по болотистому лугу. Вроде трава, а наступишь, и ступня оказывается в воде. В резиновых сапогах пройти — пара пустяков. Но у Маруси сапог не было.

Михаил выбрал короткий путь, и вовсе не потому, что спешил. С проселочной дороги они свернули в лес, и вскоре Маруся застыла перед хлипкой на вид переправой через ручей.

— А дальше как? — спросила она растерянно. — Вода, наверное, холодная.

— Ледяная, — «обрадовал» Михаил. — Но это пустяки. Держись.

И он подхватил ее на руки, прижимая к себе.

= 25 =

Прекрасная возможность реабилитироваться после позора, в который окунула Василиса. Вредная баба! В красках расписала Марусе все «подвиги», ничего не забыла, да еще и приукрасила. Память к Михаилу вернулась, вот только с Машкой он не обнимался, всего-то погладил пару раз.

Ядрена вошь!

Догадалась ли соседка, что обращался он не козе, а к ней?

— Ой, не надо! — взвизгнула Маруся, едва Михаил подхватил ее на руки. — Я сама.

— Цыц! — прикрикнул он. — Сиди тихо, а то уроню.

Сама она! Как же!

Маруся испуганно притихла, обхватила его за шею. Легонькая. И обнимать ее приятно, хоть и костлявая маленько. Зато уютная, и пахнет сладко — карамельками.