Страница 35 из 45
– Я, Миша, Лила, Итан, – считая на пальцах, бормочу я. – Мама Миши и ее парень, ты и Кэролайн, очевидно, папа... и, возможно, его подруга.
– А-а, да, – говорит Дин, целуя Кэролайн в плечо. – Секретарь.
– Ты знал о ней?
Его плечи поднимаются и опускаются, когда он пожимает плечами.
– Пару недель назад он говорил об этом по телефону.
А мне об этом не упоминал.
– О.
Уловив мое портящее настроение, Миша берет меня за руку и успокаивающе целует в щеку, его небритый подбородок царапает мою кожу, но в то же время его поцелуй меня подбадривает. Дин, кажется, вообще не замечает, что меня что-то беспокоит, и это не его вина. Он не знает меня так, как Миша – никто в моей семье не знает.
– Не так уж много людей, – замечает Кэролайн, беря вилку с тарелки. – Уверена, что не хочешь пригласить кого-нибудь еще? У тебя же есть еще старые друзья, которые захотели бы присутствовать. Знаю, что времени мало, но люди откликнуться, если их пригласить.
Я качаю головой.
– Я больше никого не хочу приглашать.
Она хмуро смотрит на яичницу и ковыряет ее вилкой.
– А ты, Миша?
– Меня устраивает только Элла, – отвечает Миша, прижимая меня к груди. – Без обид, но мне плевать будет ли там кто-нибудь еще.
Кэролайн вздыхает и откусывает кусочек яйца.
– Что ж, полагаю, мы можем начать подготовку.
– Лила и мама Миши проделали большую работу, – говорю я ей. – Не думаю, что так уж много осталось сделать.
Кэролайн улыбается мне, Дин выпускает ее и направляется к холодильнику.
– О, Элла, всегда найдется чем заняться, – уверяет меня Кэролайн. – Поверь мне.
И она права, но только потому, что я сама не занимаюсь подготовкой к свадьбе. Будь по-другому, на ней присутствовали бы Миша, я, священник и больше никого. Свадьба проходила бы где-нибудь в безмятежном, прекрасном месте, например, на частном пляже или фиалковом поле. Я бы надела что-нибудь панк-готическое, а Миша что-нибудь черное с кожаными ремнями, потому что он всегда выглядит чертовски сексуально, одетый во все черное. И не было бы никаких клятв, только слова «согласен/согласна» и поцелуй.
Но сама я не занимаюсь приготовлениями. Для этого у меня есть целая команда людей, которые стремятся сделать все красиво и зажигательно.
Остаток дня я провожу с Лилой, Кэролайн и мамой Миши в соседнем городке, чтобы она могла выбрать платье. Кэролайн также покупает себе платье, а затем ожерелье для меня, хотя я просила этого не делать. Сперва она пыталась купить мне вуаль, но я ни за что в жизни не собираюсь ходить с куском ткани на голове, прикрепленной к бриллиантовой диадеме. И в результате, она покупает серьги с черными розами, которые сочетаются с платьем, а затем мы идем в кондитерскую и заказывает торт. Вся эта свадьба становится слишком роскошной для меня, но я позволяю им сходить с ума раз это приносит им радость, и не причиняет неудобства. К счастью, у нас с Кэролайн одинаковая любовь к готическому стилю, она заказывает торт в черно-красную полоску с кружевом внизу и красными розами сверху. Под цвет красных и черных лент и свечей, которыми мы будем украшать, и по настоянию Лилы будут развешаны на деревьях, хотя у меня есть слабые опасения, что они будут держаться, особенно если будет падать снег.
В конце дня я чувствую себя измотанной, но в каком-то хорошем смысле, словно я смогла достичь чего-то важного, и наконец-то серьезно отношусь к свадьбе, принимая участия в ее планировании. Кроме того, меня всегда интересовало: каково это, впустить людей в свою жизнь, хотя вслух никогда этого не признаю. Несколько лет назад, если бы я была в состояние заглядывать наперед и видеть каковой была бы моя свадьба, я бы представляла себе, что занимаюсь подготовкой в одиночку с не покидающим меня чувством печали, тоски и опустошения.
Но прямо сейчас я в ладу с собой, да – порой меня охватывает грусть из-за отсутствия одного человека. Того, кого с нами нет из-за моей ошибки и от этого у меня болит душа. Я понимаю, что в смерти мамы нет моей вины, но для того, чтобы это осознать пришлось пройти длительный курс терапии, и, несмотря на то, что я больше не цепляюсь за чувство вины, но в глубине души меня по-прежнему терзают мысли: останься я тем вечером дома и мама, возможно, не покончила бы с собой и, может быть, я только такое допускаю, она вместе со мной отправилась за покупками к свадьбе.
Когда я возвращаюсь в дом Миши, его самого, Итана и моего брата все еще нет. Они заняты поисками смокингов, которые удасться взять на прокат в последний момент, хотя я предлагала им надеть черные рубашки. Лила, Кэролайн и мама Миши устраиваются на кухне и намереваются вновь приступить к завязыванию ленточек и помещением свечей в купленные стеклянные банки, а я решаю сходить на кладбище. Беру блокнот, карандаш и надеваю куртку, перчатки и ботинки.
Я возвращаюсь на кухню, мама Миши отворачивается от раковины и замечает на мне уличную одежду.
– Элла, куда ты направляешься? – спрашивает она, протирая под струей воды губкой тарелку.
Я засовываю блокнот под мышку.
– Мне нужно кое-куда сходить.
Она смотрит в окно на облачное небо, потом на микроволновку, на часах которой мигает время 4:02.
– Но уже темнеет и становится холоднее.
– Я ненадолго, – заверяю ее и направляюсь к задней двери.
Лила, завязывая бант за кухонным столом, бросает на меня странный взгляд.
– Тебе составить компанию?
Они наблюдают за мной, когда я открываю заднюю дверь и впускаю внутрь зимний воздух.
– Нет. Мне нужно кое-что сделать. – Я машу им рукой. – Скоро вернусь. Обещаю. – Прежде чем кто-нибудь из них начнет спорить, я выхожу и закрываю за собой дверь. Мороз кусает мне кожу, и я натягиваю верхнюю часть куртки на рот и нос, спускаясь по подъездной дорожке.
В конце нее я сворачиваю направо и, не сбавляя шага, иду по тротуару к кладбищу, осознавая, что долго не смогу находиться на морозном воздухе. К тому времени, как я добираюсь до кладбища, мои пальцы немеют, но я их встряхиваю и сажусь на снег перед ее надгробием. Прямо за ним высится голое дерево с ветвей которого свисают сосульки. Железные ворота, огораживающие кладбище, покрыты снегом, как и поверхности некоторых надгробий.
Снег пропитывает джинсы, я откидываюсь назад, опираясь на руки, и разглядываю серое надгробие, собираясь с мыслями.
– Не знаю, что и сказать, – вслух произношу я, и дыхание вырывается облачками пара. – Понимаю, что мне следует чаще навещать тебя, но я больше здесь не живу. – Я отложила блокнот и карандаш и наклонилась вперед, положив руки на колени. – Я переехала в Калифорнию... у меня есть дом и все такое, чудно, но мило, наверное. – Я делаю вдох и выдох. – У меня правда все хорошо. – Я замолкаю. – Мне жаль, что в твоей жизни не было ничего похожего… я начала читать твой дневник в надежде обнаружить какие-нибудь счастливые моменты, но так ничего не нашла. – Я закрываю глаза, мороз целует мою щеку. – Мне бы очень хотелось знать, была ли ты когда-нибудь счастлива. Я знаю, что по словам папы, порой ты была, но, похоже, он не до конца в это верил. И я знаю, что временами ты притворялась счастливой, ведь и я сама иногда так делаю. Вообще-то, я часто так поступала, но теперь уже нет... теперь, я по-настоящему счастлива. – Мои слова звучат правдиво, искренне, откровенно. Я хочу знать, была ли она когда-нибудь по-настоящему счастлива, а, может быть, лучше этого не знать, возможно, я получу не тот ответ, который мне хочется услышать. Возможно, она скажет мне «нет», не было счастья в ее жизни – никогда. Ни в молодости, никогда она вышла замуж и родила детей. И в моей жизни было время, когда депрессия меня поглотила, но я смогла ее победить. Не могу представить, что в ней нет того проблеска счастья, которое есть сейчас. Если депрессия – это все, что она когда-либо испытывала, то это будет ужасно, прискорбно и глубоко мучительно.
– Отклоняюсь от темы, но я должна написать клятву, – говорю я надгробию матери, мечтая, чтобы она действительно меня слушала. – Но писательство это не мое. – Я прижимаю карандаш к бумаге и провожу по ней линию, позволяя руке свободно перемещаться. – Рисование – вот мое любимое занятие. – Еще одна линия, затем другая. – Не знаю знала ли ты об этом. Конечно ты вырастила меня и все такое, но мы никогда по-настоящему не разговаривали, по крайней мере, о жизни и других вещах. Я даже не знала, что ты любила рисовать, пока не получила от твоей мамы коробку с твоими рисунками. По правде говоря, это не она отправила мне посылку – это сделал ее адвокат. Она умерла. И не могу понять свои чувства по этому поводу. Я не знала ее, но в то же время мне грустно из-за ее смерти. – Я делаю несколько штрихов, кривых и неровных линий. Отделяю карандаш от бумаги и вижу нарисованное лицо Миши, частично затененное, затем под ним пишу «Свет в моей темной жизни». Я переворачиваю страницу и быстро делаю еще один набросок. Ничего сверхвыдающегося, ну и ладно, потому что сейчас это не главное. Я заканчиваю рисунок, на котором он держит гитару в окружении музыкальных нот. Ниже я делаю надпись: «Его рот согрел мою душу». Далее рисую еще один рисунок и подписываю его: «Боже, я чувствую себя такой любимой, что порой забываю дышать». Затем я снова начинаю водить карандашом по бумаге, создавая карту нашей жизни: первая совместная ночевка в одной постели, забор, его машина, концерты, поездки в Новый Орлеан, озеро, и даже мост. Не все линии выходят идеальными, но эти маленькие недостатки и несовершенства придают истории привлекательности. Я заканчиваю работу над последним рисунком, на котором изображен один Миша и пишу: «Мое все». Затем закрываю альбом, поднимаюсь, и отряхиваю снег с джинсов, чувствуя, как моя задница замерзла и онемела.