(Другая) жизнь Веры

Ни каждый день дарят подарки в упаковке. Пакет долго не поддается, ее лицо выдает нетерпение. Наконец она справляется с шуршащей обёрткой и извлекает из красочной фольги необыкновенной красоты шелковый шарф, который медовыми с позолотой переливами струится в ее руках, отражая лучи солнца.

Радостно вздыхая, благодарит Андрея Зарубского. Протягивает ему руку, а тот в ответ наклоняется и целует точеные пальцы, одновременно смотря ей в глаза туманным Альбионом своего взгляда.

Тетя Лариса смущается. На ней – симпатичное, но по-деревенски простое светло-сиреневое платье с серыми изливами по подолу, который треплет услужливый ветер. Волосы, против обыкновенного пучка на затылке, распущены темными прядями вдоль красивого овала лица.

В другой жизни она могла бы стать музой художника или режиссера. В ней чувствуется какая-то аристократичная порода. Стать. Но в своей жизни она -обычная учительница по русскому языку и литературе в деревенской школе. Ей сорок два, но волосы без единого намека на седину, кожа – гладкая, блестящая. Только первые морщинки в уголках темно-карих глаз выдают возраст.

Простоватый Вячеслав совершенно не замечает, что творится вокруг. Не видит, каким взглядом смотрит новоиспеченный дружок на его жену. А следовало бы обратить внимание.

Зарубский прикатил из Питера. Он представился художником. Как кстати! Возможно, хочет писать портрет с тети Ларисы? Хорошо, если так. Но пока что предложений по написанию портретов от него никаких не поступало. Да и вообще он нигде не был замечен с мольбертом и холстом на подставке.

В наших краях нередко останавливаются художники. Просто приезжают на машине на денек, другой. Часто – группами. Рисуют деревянные деревенские дома с покосившимися от времени углами, целомудренную красоту нашей природы. Зарубский же ничего не пишет.

Зато с поволокой в светлых глазах смотрит на тетю Ларису и еще подарил ей очень дорогой подарок. Странный жест для не очень хорошего знакомого. В платках шелковых я разбираюсь. Такой стоит целое состояние. Для нас. Не знаю, как для него. Может, у него во второй столице огромные доходы, и купить для него такой подарок – абсолютнейший пустяк.

– О, клево, мам, примерь, – крутится Никита возле матери.

Она смущается еще больше. Ее щеки полыхают. Удивительно все это наблюдать.

Она неумело накручивает платок на шею (не привыкла к таким аксессуарам, конечно), получая одобряющее Никитино: «Тебе идет».

– Какие подарки сегодня клевые, – одобрительно говорит пацан. – Вино эксклюзивное… И платок вот тоже ничего.

– Никит, нехорошо обсуждать подарки гостей, – укоризненно говорит ему Лариса.

– А что за вино? – вдруг проявляет искренний интерес Андрей Зарубский.

– На столе там стоит, на кухне, – машет рукой Никита, и хвастливо добавляет:

– Дорогущее.

– Ишь ты! – одобряет Зарубский.

– Папа сказал, что это вино исключительно для мамы. Только она его будет пить. Потому что это ее подарок. А кто ж претендует, – пожимает плечами светловолосый мальчуган. – Мне вообще еще пить рано. Мне всего двенадцать лет.

– Что? Не наливают еще? – понимающе смотрит Зарубский.

– Нет, – сопит Никита.

– Чем еще помочь, Ларис? – спрашивает свою подругу вновь появившаяся на улице Людмила, прерывая разговор.

Она уже стоит на лужайке, возле объемного куста гортензии, лихо отвоевавшей себе значительный кусок земли на центральном месте возле дома.

Она растерянно шарит глазами по собравшимся. Ее женишка, как, впрочем, и Марии, нет. Бесследно испарились. Что за черт? Я не уследила, куда они улизнули. Засмотрелась на подарок Зарубского.

Зарубский же, в свою очередь, решил скрыться в прохладной глубине дома:

– Пойду, руки помою, – бубнит рыбак себе под нос. Есть, видимо, уже хочет.

Лариса – известная кулинарка, поэтому, думаю, она сможет удивить даже этого, наверняка искушенного гостя.

– А где Витя? – растерянно спрашивает то ли меня, то ли себя, Людмила.

Да, Вити ее нет нигде.

Может, это не мое дело. Не надо вмешиваться! Но я вдруг решаю сделать «доброе» дело, сообщив ей о своих наблюдениях. И сразу же понимаю, что делать мне этого не нужно было. Но слова, которые однажды сорвались с губ, обратно уже вернуть не удастся.

По лицу Людмилы пробегает трещина боли, искажая ее бледное лицо. Дымчатые глаза наполняются влагой. Она незаметно для себя начинает судорожно сплетать и расплетать пальцы. Теребит вырез на блузке.

Потом неожиданно резко подрывается и, практически столкнувшись в дверях с Зарубским, убегает в дом. «Наверное, плакать побежала», – думаю я. И на душе становится очень мерзко. И кто меня за язык вообще тянул?

Антон, наблюдавший эту сцену, молча мотает головой и идет к отцу. Умелыми руками начинает насаживать мясо на точеную сталь блестящих шампуров. Я ловлю себя на мысли, что мне приятно смотреть за его уверенными движениями, видеть, как рубашка рельефно обтягивает при его движениях плечи. Он ловит мой взгляд на себе и подмигивает мне в ответ. Я улыбаюсь.

Рядом со мной на террасе сидит Юля. Забыла про нее сказать, потому что она все это время была в доме. Она появилась здесь еще до моего прихода. Любимая Ларисина ученица. Пришла помочь ей накрыть на стол задолго до всех. Похвальное рвение, ничего не скажешь.

Бледная, как моль, анемичная девушка. Но круглая отличница, максималистка. При взгляде на нее противная мысль больно колет в районе солнечного сплетения, потому что я знаю, что Лариса хочет сосватать Антона с ней.

И неожиданно для себя, решаю, что не дам ей этого сделать.

– Юль, принеси, пожалуйста, салфетки, – обращается Лариса к анемичной девице.

Я чувствую, как та начинает с готовностью шевелиться рядом, хотя только что села.

– Мам, я принесу, – говорит младший сын изменницы.

Никита бодрой рысью пробегает мимо меня в дом.

Бледная моль остается сидеть на месте, удрученно смотря куда-то вдаль. Что она там разглядывает? Украдкой проследив ее взгляд, я понимаю, что так привлекло ее внимание. За забором неестественно живо, я бы даже сказала, агрессивно, какая-то внешняя сила мотает буйно разросшиеся кусты сирени.

И я догадываюсь, что это не ветер и отнюдь не землетрясение в пять баллов.

Но тут крик Никиты, громкий, мальчишеский, прорезает сонную знойную тишину.

Все оборачиваются на крик. Вячеслав сразу кидается в дом.

Но подросток уже выходит. Его светлые глаза широко распахнуты.

– Что случилось, сын? – кидается к нему отец.

Верхушки деревьев тихим шепотом подхватывают его слова и, комкая, уносят прочь, в низину, к речке.

– Тетя Люда… Там…. – дрожащие губы плохо выговаривают слова. – Она мертвая там.

Глава 6

Другая жизнь Веры

Ирина Анатольевна ворвалась в кабинет экономического отдела разъяренной фурией и, одарив Веру мрачным взглядом сквозь очки, просвистела за свой стол.

Начальница отдела сидела вместе со всеми в одном кабинете.

Вера испытала неприятное предчувствие надвигающейся беды. Так себя, наверное, ощущает молодая мама, которая ушла гулять с малым дитем далеко в поле, и вдруг увидела быстро гонимые ветром грозовые аспидно-черные тучи. Тучи, которые стремительно и плотно обволакивают все небо, начиная с горизонта.

Потом, видимо, немного придя в себя, Ирина Анатольевна решила спросить Веру, источая термоядерную враждебность:

– Ты что там такое Денису Викторовичу сделала? – в словах слышался какой-то явный сексуальный подтекст.

– Что? Ничего… – чуть слышно пробормотала Вера несчастным голосом.

– А что такое случилось, Ирина Анатольевна? – осведомилась Ольга Святославовна, женщина средних лет, экономист высшей категории, с такой же прической и маникюром.

Вера напряглась, готовая услышать ответ начальницы. Все внутренности ее свело в тревожном ожидании.

Но тут на ее столе раздался телефонный звонок. Она удивленно взяла трубку: ей редко кто звонил. У Ирины Анатольевны, в отличие от нее, телефон постоянно разрывался от звонков.