Женщина с той стороны

Горы тянулись нескончаемой чередой. Если бы не эта дорога, они стали бы неодолимым препятствием. Тянулась она извилисто, порой сужаясь и образовывая длинные заторы, то проходила по краю пропасти. К вечеру она расширилась настолько, что мы, как и прочие, встали на ночлег. Загорелись костры, запахло едой. Щербатого мальчишку я давно потеряла из виду и сейчас развлекалась тем, что разглядывала женщин. Неподалеку от нашего костра расположились несколько семейств. В одном женщины были говорливыми, смуглыми и синеглазыми. Пожалуй, я б сравнила их с цыганами. Они шумно переговаривались, мужчины курили трубки, женщины готовили что-то пряно пахнущее, вокруг носились дети. Женщина, даже девушка с другой стоянки была совершенно другой. Такая светлокожая, что вплоть до темноты пряталась под зонтом. Волосы ее были почти белыми. Я бы предположила, что она альбиноска, но глаза ее были хоть и светлыми, но голубыми. Я не раз ловила ее взгляд. Лицо ее было прикрыто узорчатым подобием чадры, но, скорее всего, от пыли. Сопровождала ее пожилая женщина, почти такая же светлая, ее лицо было открыто. И несколько конных мужчин. Ее повозка, даже скорее карета была самой богатой из всех мною сегодня виденных. Девушка стояла, дожидаясь, пока подготовят шатер, затем скользнула в него и более не выходила. 

К ночи снадобье меня почти отпустило, оставив после себя усталость и апатию. Ела и пила я осторожно, принюхиваясь, старик ухмылялся. Однако вновь была облапошена, и весь следующий день так же тряслась сонно на ослике. Единственное мое развлечение было – шептать слова. Я распевала их на разный лад, повторяла и ворочала такой не податливый поначалу язык. Получалось все лучше и лучше, теперь меня легко бы понял посторонний человек, да и старик, слушая меня, почти не морщился. Теперь я могла бы убежать. Хотя порой ловила себя на мысли: это незнакомый, чужой мир. Возвращение домой, судя по всему, невозможно. Так стоило ли бежать? Так ли страшна участь мне уготовленная? В прошлой жизни я отдала бы все за то, чтобы иметь ребенка, самых что ни на есть пролетарских, не императорских кровей. Но какое то злое, детское упрямство, чуждое мне, заставляло поднимать голову и заученно твердить 'убегу, убегу, убегу' . Не хотелось думать, что моя судьба в руках придурковатого мужика и мерзкого старика. 

Пейзажи тем временем менялись. На второй день дорога, которая сумела каким-то образом пробиться, извернуться между скалами и горными массивами, сдалась перед напором камня и поползла наверх. Мы все поднимались, воздух становился легким и совсем прозрачным. Дорога сузилась, шла лишь в два ряда, а затем и вовсе уткнулась в каменную стену. Я подняла голову и обомлела. Над нами возвышались две скалы, и промежуток между ними был выложен высокой каменной стеной. Одну скалу венчала самая настоящая башня, она гордо торчала чуть не в самом небе и щетинилась окнами бойниц. По верху стены ходили воины, на них были шлемы с забралами и длинные кольчуги. За их спинами висели луки, а в ножнах мечи. Я выдохнула. Это было самое настоящее средневековье. Та самая сказка, которая манила меня к себе и вдруг стала сбываться. 

Мы в порядке очереди приблизились к распахнутым воротам. В них тоже стояли воины. Вид они имели утомленный донельзя. 

Каждый проходящий должен был подойти к толстому усатому мужчине, ответить на его вопросы и оплатить проход. Как я не старалась, так и не услышала, что сказал старик, но увидела, что в его ладонь перекочевало три тусклых монеты. Стражник скользнул по нам равнодушным взглядом, и мы прошли. 

Дорога, все такая же узкая, поднималась ввысь горным ущельем. Романтику пути как сдуло, причем ветром. Он врывался в этот коридор и несся напролом, неся тучи пыли. Более страшного сквозняка я еще не встречала. На небе клубились тучи, люди вокруг меня опасливо поглядывали ввысь. Я представила, каково будет в этом ущелье в сильный ливень, их опасения разделила и поежилась. Все старались идти как можно скорее, а учитывая, что повозок было много, а дорога узкой,  толчея стояла страшная. 

Дождь все-таки начался. Я вжала голову в плечи. Под ногами забурлили ручьи, моим ослам пришлось несладко, а я порадовалась, что не иду пешком. Впереди что-то случилось, раздался громкий скрежет и крики. Все бросились туда, Людо тоже, меня неудержимо манило за ним, благо неприятный душ почти привел меня в норму. Старик, не успевший меня остановить, теперь пытался пробиться ко мне через толпу. Ущелье впереди раздавалось вширь, одна из его стен раскалывалась, образуя ворота в пропасть. Туда грязевым потоком несло лошадей и упряжь. Сочувствующие очевидцы пытались ее вытянуть, из рук в руки передавали скарб, снятый с повозки, пытались угомонить ревущих детей, громко стонал раненый мужчина. Старик нагнал меня и крепко схватил за локоть. Однако к нему подбежала цыганка – это была их упряжь – и умоляюще затараторила, показывая на раненого мужчину. Старик нашел взглядом Людо, кивнул ему на меня и пошел за женщиной. 

Лошадь не удержалась и скользнула вниз, телега накренилась и поднялась, все дружно вскрикнули. Мужики  бросились тянуть ее, в надежде вытащить обратно на дорогу, и на какое-то мгновение скрыли меня от глаз Людо. Этого мне хватило. 

Я поднырнула под чью-то руку и в считанные мгновения скрылась в толпе. Надолго моего везения не хватит, на этой дороге меня отыщут в два счета, нужно прятаться. Я врезалась в чьи-то потные тела, огибала упряжки, сорвала с головы красный платок, чтобы быть менее заметной. От бега у меня уже кололо в боку, голова закружилась. Я врезалась в препятствие и вскинула глаза. Передо мной была та самая богато украшенная карета. Мужчины, что окружали ее, сейчас привстали в стременах, пытаясь разглядеть, что творится впереди. Женщины, недовольные остановкой, тоже вышли и стояли по ту сторону, переговариваясь. Дверца прямо передо мной была приоткрыта. Я видела салон кареты, скамьи устеленные покрывалами. Они спускались почти до пола, под ними стояли баулы с вещами. На мгновение заколебавшись, я скользнула внутрь и ужом заползла под то сиденье, где было больше места. Торопливо поджала ноги к груди и затаилась.