Обмануть смерть

Дом отличался невероятной роскошью, не хуже императорского дворца. Тут было все: золото, серебро, богатые одежды, ценные ткани, дорогостоящие безделушки и многочисленные редкости. Сейчас все расхватывали, ломали, сознательно портили и крушили, отбивая статуям головы и выбивая стекла. Впереди послышался истошный женский крик.

— Люди! Берите все! Детей не трогайте.

Продолжения не последовало. Только гневный крик и звуки ударов.

В общей куче его занесло на женскую половину дома. В чей-то спальне то ли со служанок, то ли с фемок, искавших милостей или укрытия у знатного вельможи, уже содрали одежду и насиловали, немало не смущаясь свидетелей. Стоило одному отойти, на его место тотчас становился другой. Несчастные уже кричать и рыдать не могли. Рядомс кованого сундука сбили замок и торопливо рвали друг у друга меха и узорчатые ткани. Очень вероятно, что приданое одной из женщин. Впрочем, оно ей вряд ли теперь понадобится. С идиотским смехом плюгавый лысый мужчина в заляпанном кровью переднике сапожника резал ножом подушки и перины, разбрасывая пух.

— Споймали! — заорали где-то в доме.

— Спрятаться хотел! — и топот множества ног по коридору.

Талмат невольно подошел к окну, посмотреть. В этом он оказался не одинок. В числе прочих был и сапожник, так и не расставшийся с острым клинком. Вблизи от мужика разило потом, перегаром и луком.

— Под дровами спрятаться возжелал! — швыряя пленника с крыльца под ноги взревевшей толпе, закричал, подбоченясь и красуясь, высокий черноволосый парень в шелковой рубахе, едва прикрывающей пуп. Не иначе только что с кого-то содрал.

— Так это не Добун! — изумлено крикнул чей-то голос.

— Идиг! — взвизгнула баба.

Ошибиться здесь было сложно. Если старший был пухленький и даже симпатичный, то младший уродился не уродом, но достаточно неприятным на вид. А сейчас еще и щека неприятно дергалась, видимо, на нервной почве.

— А какая разница! Кончай его!

— Смерть Танжурам!

— Бей!

— Пес поганый!

— Стойте! — крикнул плечистый человек в форме городской стражи. — Кнут мне!

Кажется, в городе не на кого рассчитывать, осознал Талмат. Уже и стража участвует. А за забором сразу в нескольких местах поднимался дым. Громили не только здесь. Чернь дорвалась до чужого добра. Разгонять их было некому. Как бы в ответ на попытку разгона народ не побежал толпамиприсягать Годрасам. Они сейчас единственная реальная сила в Карунасе.

Свистнул кнут, обвив пытающегося подняться вельможу и валя его наземь. Умелый палач может снять одежду с человека, не повредив кожу, или одним ударом порвать тело до позвоночника. Стражник не был профессионалом. Разве на скоте применял ранее. Однако это оказалось еще хуже. Избиваемый не умирал достаточно долго. Под конец он превратился в один большой кусок окровавленного мяса, но еще дышал.

— Вот тебе за соль! — кричали довольные люди при каждом ударе. В задних рядах аж подпрыгивали от желания увидеть представление. — Вот тебе за вино, за правеж, за долги, за казнокрадство, за спесь…

— А помнишь, как меня безвинно секли по твоему приказу?

— Меня вспомни! Как я тюрьме сидел и из милости не помер!

С крыльца скинули молодую деваху в разорванном платье.

— Полюбовница!

— Смерть сучке!

— Бей ее!

— Нет! — завизжала та, отползая от ног человека с кнутом. — Не надо! Я все скажу! В бане Добун. Под полотенцами в чулане!

Через пять минут приволокли за ноги и старшего брата. Судя по колотящейся о землю голове, он был без сознания. Ловцы хорошо поприветствовали бывшего хозяина.

Из толпы выскочил очередной мужик, ремесленник по виду, и, вскочив на поверженного, принялся топтать его ногами. Народ всколыхнулся и в едином порыве двинулся за ним следом. Через мгновенье ничего в клубящейся гурьбе разобрать стало невозможно. Если Добун не умер сразу, то очень о том пожалел, терзаемый множеством разъяренных жителей города.

Талмат отвернулся от зрелища, небрежно сунул в карман валяющуюся статуэтку вздыбленного коня, валяющуюся на полу. Слоновая кость, оправа золотая, глаза из какого-то драгоценного камня. В этом он не разбирался. Пригодится. Не бросать же. Все равно украдут или поломают. Равнодушно прошел мимо изнасилованных девок, отметив, что, пока пялился в окно, кто-то добил обеих, и пошел на выход. Представление, можно считать, закончилось. Теперь никто не удивится уходящему. Тем более чтокарман оттопырен.

— Выпьешь? — сказал первый же встречный во дворе, щедро протягивая кружку с красным вином.

Ну вот и до винных погребов добрались. Уже пьяные появились.

Высматривающий молча взял предложенное и опрокинул в рот. Да уж, не кислятина, которой перебивается простонародье. Плохого в здешнем доме даже для слуг не держали. Сладко они ели, мягко спали, задирая нос даже перед фемами, пока не получили свое.

— Вот он! — раздался крик, и вверх взвилась рука, держащая отсеченную голову старшего брата. — Смотрите! Так заканчивают жизнь ненавистники собственного народа!

— Да не будет ему посмертного существования и возрождения!

— Да развеется навечно черная душа!

— Будь проклят весь род Танжуров!

Талмат, не торопясь, проследовал наружу. Прямо у ворот валялся кто-то не то затоптанный, не то пьяный. Точно не мертвый. Еле заметно ворочался и стонал. Миновал его безразлично и направил стопы в прежнем направлении, буквально кожей ощущая боязливые взгляды из-за заборов особняков, мимо которых проходил. В каком-то смысле здешним жильцам повезло. Удовлетворив кровожадность, толпа распалась на отдельных людей и стала вести себя почти нормально. То есть тащить из Танжуровых владений все более или менее стоящее — это делали те, кто поумнее. И пить, ломать все, попавшееся на глаза — этим занимались остальные.

Беспорядки могли выплеснуться наружу, и тогда мало никому не показалось бы. Впрочем, никто не обещал, что на этом все закончится. Иногда бунт возникает практически на пустом месте. Главное найтись лидеру, имеющему некую цель. И выбитые ворота на нескольких достаточно удаленных друг от друга виллах (по дороге стояли и другие, ничем особо не отличающиеся от разгромленных) тоже наводили на определенные мысли. Наверняка дома вельмож из восточных провинций и приближенных Марвана. Выходит, вовсе не спонтанно все происходило. Нашлись заинтересованные лица, указавшие цели. В принципе, не удивительно. Один клан подсидел другой. Вопрос, кто теперь в седле. И ведь не так уж и долго отсутствовал, а потерял ниточки.

Тоненькая линия людей в плащах Ордена Солнца, перекрывающая путь к храму, не особо удивила. Конечно, вины за собой Талмат не чувствовал, все было сделано правильно и во славу Единственного, но первопричинаотсутствия серьезной силы в столице — во многом результат его действий. Если бы не сообщения о произошедшем в Другвате и уничтожении жрецов, вряд ли войска в полном составе вместе с бойцами Ордена Солнца выступили бы в поход. Так что погромы за его спиной в немалой степени заслуга Высматривающего Талмата по прозвищу Везунчик. Именно он своими действиями сделал все, чтобы город оказался без войск. И лучше помалкивать об этом. Никто его не уполномочивал на некоторые поступки. Могут запросто обвинить во всех прегрешениях, истинных и мнимых.

— Стой! — крикнул боец ордена почти детским голосом, дав петуха. — Дальше идти запрещено.

— Даже в храм? — старательно изобразил удивление Талмат. Совсем они одурели от перепуга.

Насколько видел глаз, за спинами охраны тянулись купола и фронтоны крыш, колонны и обелиски, статуи и дворцы. Здесь была территория собора, блистающего позолоченным куполом, стояли огромные обелиски, оставшиеся от прежних властителей и заполненные прославляющими их надписями. Большую часть их деяний никто, кроме историков, не вспомнил бы. Зато величественные изваяния добавляли определенного шарма обстановке.

По слухам, при Первой империи возводили нечто похожее, но все было уничтожено после Войны богов. Надписи, упоминавшие опроигравших, совершенно истребили в столице. В провинциях здания сносили до основания. Любой при виде этого великолепия невольно испытывал трепет и восхищение. Ничего, даже близко похожего, не имелось во всем цивилизованном мире. Каждый житель города гордился чудесными строениями, будто он сам их создал. Но Талмат прожил внутри этого величественного сооружения большую часть жизни и относился к храму достаточно спокойно.