Лживая взрослая жизнь

– И я тоже?

– Да. Виттория воспринимает всякое событие, всякого человека как личное оскорбление. Но больше всего ее оскорбляет существование твоего папы.

– Кем она работает?

– Прислугой, кем еще она может работать, она ведь доучилась только до пятого класса начальной школы. В том, чтобы работать прислугой, нет ничего плохого, ты же знаешь, что Костанце помогает по дому замечательная женщина. Но, видишь ли, Виттория и в этом винит своего брата.

– Почему?

– Да не почему. Особенно если вспомнить, что он ее спас. Она могла кончить куда хуже. Влюбилась в женатого человека с тремя детьми, в настоящего негодяя. Твоему отцу пришлось вмешаться – как старшему брату. Но она и это внесла в список обид, которые никогда ему не простила.

– Может, папе лучше было заниматься своими делами?

– Нельзя заниматься своими делами, если рядом кто-то попал в беду.

– Ну да.

– Но даже помочь ей оказалось непросто, в отместку она причинила нам все зло, на какое была способна.

– Тетя Виттория мечтает, чтобы папа умер?

– Нехорошо так говорить, но да.

– А помириться никак нельзя?

– Нет. Для этого твой папа в глазах Виттории должен стать посредственностью, как все, кто ее окружает. Но поскольку это невозможно, она настроила против него всю семью. По ее вине после смерти бабушки и дедушки у нас не было настоящих отношений ни с кем из папиных родственников.

Я отвечала односложно или тщательно взвешенными короткими фразами. А тем временем думала с отвращением: значит, у меня проступают черты той, что желает смерти отцу, горя моей семье; на глаза опять навернулись слезы. Мама это заметила и быстро пресекла. Она обняла меня и прошептала: “Не расстраивайся, теперь ты поняла, что имел в виду папа?” Не поднимая глаз, я решительно замотала головой. Тогда она объяснила мне все еще раз – медленно и, что было неожиданно, почти весело: “Для нас уже долгое время тетя Виттория – не человек, а образ. Знаешь, когда твой папа ведет себя как-то не так, я в шутку его предупреждаю: осторожно, Андре, у тебя только что было лицо, как у Виттории”. Потом мама нежно встряхнула меня и сказала: “Мы так шутим”.

Я мрачно пробормотала:

– Не верю, я от вас такого никогда не слышала.

– Возможно, при тебе мы так не выражаемся, но наедине – да. Это как красный свет, тем самым мы говорим: осторожно, еще чуть-чуть – и мы потеряем все, к чему стремились всю жизнь.

– И меня тоже?

– Ну что ты, разве мы можем тебя потерять? Ты для нас самое дорогое, мы хотим, чтобы ты была очень счастлива. Поэтому мы с папой и настаиваем, чтобы ты хорошо училась. Сейчас тебе трудновато, но это пройдет. Вот увидишь, сколько всего с тобой случится хорошего.

Я шмыгнула носом, мама хотела вытереть мне его, как маленькой, наверное, я и была маленькой, но я отпрянула и сказала:

– А если я не буду больше учиться?

– Останешься невеждой.

– И что?

– А то, что невежественность – это препятствие. Но ведь ты уже стараешься, правда? Жалко не развивать собственный ум.

Я воскликнула:

– Я не хочу быть умной, мама, я хочу быть красивой, как вы с папой!

– Ты станешь еще красивее.

– Нет, если у меня проступают черты Виттории.

– Ты совсем другая, с тобой этого не произойдет.

– Откуда ты знаешь? С кем я могу себя сравнить, чтобы понять, происходит это или нет?

– Я рядом, я всегда буду рядом.

– Этого недостаточно.

– И что же ты предлагаешь?

Я сказала почти неслышно:

– Мне нужно увидеть тетю.

Мама на мгновение задумалась, а потом ответила:

– Обсуди это с отцом.

9

Я не восприняла ее слова буквально. Я считала само собой разумеющимся, что сначала с ним поговорит мама, а прямо на следующий день отец скажет мне голосом, который я любила больше всего: “Слушаю и повинуюсь! Если наша королевна решила, что нужно повидаться с тетей Витторией, то несчастный родитель сопроводит ее, хотя его и придется тащить на поводке”. Затем он позвонит сестре и договорится о встрече или попросит об этом маму: отец никогда сам не занимался тем, что его раздражало, тяготило или расстраивало. А потом он отвезет меня на машине к тете.

Но все складывалось иначе. Проходили часы, дни, отца я видела редко – вечно запыхавшегося, вечно разрывавшегося между лицеем, репетиторством и важной статьей, которую он писал вместе с Мариано. Он уходил рано утром, а возвращался вечером, в те дни постоянно лил дождь, я боялась, что отец простудится, у него поднимется температура и он неизвестно сколько проваляется в постели. Разве такое возможно, думала я, чтобы настолько тихий, настолько деликатный человек всю жизнь сражался со злобной тетей Витторией? Мне казалось еще более неправдоподобным, что он сумел бросить вызов женатому негодяю, имевшему троих детей, и прогнать его, потому что тот намеревался погубить папину сестру. Я спросила у Анджелы:

– Если Ида влюбится в женатого негодяя с тремя детьми, ты, ее старшая сестра, как поступишь?

Анджела ответила, не раздумывая:

– Я все расскажу папе.

Иде такой ответ не понравился, она сказала сестре:

– Ты доносчица, а папа говорит, что доносить – самое отвратительное.

Анджела обиженно ответила:

– Я не доносчица, это ради твоего же блага.

Я осторожно спросила Иду:

– Значит, если Анджела влюбится в женатого негодяя с тремя детьми, ты папе ничего не расскажешь?

Ида, обожавшая читать романы, ответила, поразмыслив:

– Скажу, если негодяй будет уродливым и злобным.

Ну вот, подумала я, самое страшное – это уродливость и злоба. И однажды, когда отец ушел на какое-то собрание, я осторожно вернулась к важной для меня теме:

– Мам, ты сказала, что мы повидаемся с тетей Витторией.

– Я сказала, что тебе нужно обсудить это с отцом.

– А я думала, ты с ним уже говорила.

– Он сейчас очень занят.

– Давай сходим к ней вдвоем.

– Лучше, чтобы этим занялся он. К тому же скоро кончается учебный год, тебе надо много заниматься.

– Вы не хотите меня туда везти. Вы уже решили, что не станете этого делать.

Мама ответила голосом, каким еще несколько лет назад предлагала мне самой во что-нибудь поиграть, а ей дать отдохнуть:

– Вот как мы поступим: ты знаешь, где виа Миралья?

– Нет.

– А виа делла Стадера?

– Нет.

– А Пьянто?

– Нет.

– А Поджореале?

– Нет.

– А пьяцца Национале?

– Нет.

– А Ареначча?

– Нет.

– А то, что называют Промышленной зоной?

– Нет, мама, нет!

– Вот и узнаешь, это твой город. Сейчас я дам тебе справочник с картой, сделаешь уроки – посмотри, как туда добраться. Если это настолько срочно, можешь как-нибудь съездить к тете Виттории сама.

Последние слова меня обескуражили и почти ранили. Родители не посылали меня одну даже в булочную в двухстах метрах от дома. Когда мы встречались с Анджелой и Идой, кто-нибудь (отец или – чаще – мама) провожал меня к Мариано и Костанце на машине, а потом привозил домой. Теперь же они внезапно были готовы отправить меня в район, которого я не знала и куда сами они ездили весьма неохотно. Нет-нет, они просто устали от моих стенаний, посчитали блажью то, что мне было необходимо… словом, не воспринимали меня всерьез. Возможно, во мне что-то оборвалось, возможно, именно в тот день закончилось мое детство. Помню, мне показалось, будто хранившиеся внутри меня зернышки незаметно, через дырочку, просыпались на землю. Сомнений не было: мама уже посоветовалась с отцом и с его согласия начала отделять меня от них и их от меня, давая понять, что отныне мне самой придется справляться со своими капризами и причудами. Если вслушаться, за ее тихими и вежливыми словами ясно прозвучало: ты мне надоела, ты усложняешь мне жизнь, ты не хочешь заниматься, на тебя жалуются учителя, а теперь еще эти бесконечные разговоры о тете Виттории. Сколько можно! Джованна, как тебе объяснить, что отец произнес эти слова, потому что любит тебя? Хватит, иди поиграй с картой города, а ко мне больше не приставай.