Страница 9 из 18
– Ему обязательно надо учить студентов! – заметил Белов. – У него истинные знания, практика… Есть чему научить. Найди его, подскажи, помоги.
– Петр Малышев тоже интересным человеком был. Как Денис Давыдов, до самозабвения любил лошадей. Одну даже дома держал, на своей московской квартире. Сербы называли его «рус Петер». В Сараево вы можете услышать много легенд о его бесстрашии.
– А какое оружие у вас есть, какое на вооружение у сербской армии? – спросил Глотов.
– У сербов на ходу танки еще со времен советско-германской войны – Т-34, – улыбнулся Игорь. – Видел я и Т-80 или Т-82. У нас автоматы «Застава», с подствольными гранатометами. Они чем-то напоминают автомат Калашникова. Вот посмотрите… Но наш Калашников здесь лучше ценится, только я редко его вижу.
Кроме как у Игоря, больше оружия ни у кого не оказалось. Глотов внимательно осмотрел автомат. Не удовлетворившись ответом, он подошел к сопровождающему нас молчаливому сербскому офицеру и стал расспрашивать его о тяжелом вооружении сербской армии.
Игорь решил узнать о наболевшем:
– А правда, что Дума приняла закон о наемниках?
– Дума не принимала такого закона, – сказал Бабурин. – Наговорили вам тут ужасов…
– Газеты пишут…
В эту минуту взоры добровольцев устремились на Бабурина. Старший стал перечислять газетные страшилки, согласно которым наемники кочуют по всем «горячим точкам» мира, для них, жестоких и кровожадных, убивать людей стало не профессией, а образом жизни.
Тут Бабурин, как профессиональный юрист, задумался. Вспомнил про Женевскую конвенцию, по которой военнопленные наемники не могут рассчитывать на помощь своей страны, если окажутся в руках противника. Наверняка, ребята слышали что-то именно про эту конвенцию. Потому и считают плен хуже смерти. Сами рассказывают о том, как в бою у села Преловина во избежание плена Дмитрий Чекалин взорвал себя гранатами. Подобные случаи не единичны. Мусульмане не будут выявлять у русских пленных глубокую революционность их духа и жизнеощущения, они просто учинят пытки и расстрел.
– Закон против вас Дума принимать не будет, успокойтесь, – уклончиво сказал Бабурин.
– Незаметно сюда пробрались, незаметно и возвращайтесь, – прагматично посоветовал Сергей Глотов. – Мы слышали, что у вас обычный срок пребывания на боевых позициях – один месяц. Вот и не задерживайтесь. Вы дома живыми нужны.
Когда разговор вновь зашел о доме, и волонтеры его поддержали, Глотов неожиданно вспомнил и рассказал под общий смех анекдот:
– Сын приходит домой и говорит родителям: «Я участвовал в КВНе и выиграл. Отец спрашивает: «Какое задание было?». Сын говорит: «Назвать слово из трех букв». Мать стукнула сына и сказала: «Дурак!». Сын недоуменно произнес: «Я сказал – дом!». Тут муж взял ложку и стукнул жену по лбу: «Думай о доме, дура!».
…Время поджимало, и Сергей Бабурин дал знать, что пора прощаться.
Все поняли – надо прощаться, а никому не хотелось. Стоим мы, переминаемся с ноги на ногу.
– Поехали! – скомандовал Бабурин. – Нас ждут в «Русбате».
Рассеянные улыбки появились на наших лицах. Еще миг и нас, таких разных русских людей, встретившихся на сербской земле, уже и не собрать вместе. Не поговорить нам больше по-доброму о героях, о России и судьбе Сербии. Останутся ли живы, эти смельчаки? Что ждет их в России? Неужели мы не сможем хоть чем-то быть полезными им? Почему в России не найдется им орденов и медалей? Вопросы стесняют дыхание в груди. Хватаешься за последнюю мысль – история всё расставит по местам. Лишь бы ребята остались живы. Пусть земля на могильном склоне под Сараевом будет, как говорит Василий Белов, пухом для погибших и никогда не дождется новых гробов.
Последние секунды – это последняя фотография на память.
К Белову подошел взволнованный Игорь. Глаза его светились. Военная куртка нараспашку открывала длинную шею. Он снял со свежестриженой головы черный берет и протянул его писателю. Жаль, что у нас тогда в руках была не видеокамера, а всего лишь маленькая фото-«мыльница». Незапланированное решение. Волнительный момент.
– Это на память! – сказал он.
Белов растерялся. Скомкал в руке свою поношенную коричневую шапку и лихо надел набок подаренный, пропитанный кровью и потом, с сербским значком-гербом, черный берет. Весело посмотрел на нас. Понял: товарищи одобряют, смотрят на него с гордостью.
В воздухе вился вечерний сухой снег. А дивное для здешних мест небо смиренно продолжало излучать белый свет.
Подарок русского четника доставил писателю какую-то беспокойную радость.
– Спасибо, – промолвил он наконец. И чуть тише, еще раз сказал: «Спасибо».
Два черноберетника стукнули себя в грудь кулаками, приветствуя таким символическим жестом прием известного писателя-патриота в свое военное братство. Я подошел к Белову и поправил заваливающийся на ухо берет. Белов тут же сдвинул его на прежнее место. Упрямство – известная черта характера Василия Ивановича. Жест его вызвал у Игоря улыбку.
– Правильно, Василий Иванович, берет надо носить вольно, – добавил он.
Белов выпрямился, выразительно поднял брови, и сказал пронзающие душу слова:
– Господи, если бы я был моложе, я бы с вами пошел воевать!..
Сказанное садануло нас будто разрывом бомбы. Вся печаль многострадальной, израненной Сербии вмиг отразилась в его глазах. Вначале я испугался, что он заплачет, потом испугался за себя – сдержусь ли сам от слёз?..
Было в этом признании одно тревожное неудобство – все мы задавались вопросом о личном участии на войне, но сказал об этом один он, старенький вологодский подвижник, книги которого переизданы во всем мире. Не сомневаюсь: он первым бы и пошел в добровольцы.
Надолго занозой воткнутся в мою душу слова Белова – он сожалел, что немощен, бессилен. Но немощной-то оказалась Россия. И за неё, онемевшую Россию, готов был идти сражаться Белов, один из самых ярчайших писателей России и мира, живой классик. Он готов искупить вину России за предательство ее дипломатии, политиканов и генералитета. И лишь глядя на молодых черноберетников, он успокаивался – есть еще в России воины. Добрые мысли о ребятах плавным порывом врывались и в мое сознание, сливались в искреннюю и радостную от своей искренности мысль: пока живы последователи Николая Раевского, жива и Россия.
Белов оттопырил ворот своего коричневого свитера и засунул туда руку. Сняв аккуратно и бережно с теплой груди нательную намоленную иконку, он сделал шаг к Игорю:
– Можно я подарю тебе, сынок, свою иконку, – сказал он. – Пусть она бережет тебя от пуль.
Игорь наклонил голову, и святой лик прикоснулся к его груди, стал его ангелом-хранителем.
– Спасибо, – теперь благодарные слова произнес он.
– Ну что ж, воля вольным, – глубокомысленно произнес Бабурин.
Мы быстро сели в машину и, растроганные, взбудораженные, уехали.
Водитель включил музыку. Это не понравилось Белову. Он терпел-терпел, а потом высказался: «Обтравили меня, как тараканов». Бабурин нажал на выключатель.
По городу гуляла тишина. Вместе с ней гуляла и смерть. Кого она найдет?.. Смерть беспощадна и неотвратима… Мы уезжаем от нее всё дальше и дальше.
Она остается вблизи волонтеров с черными беретами. Мы хотим, чтобы она обошла их стороной. Мы едем в наш русский миротворческий батальон, в «Русбат», который должен прогнать прочь смерть из Сараево.
Все улицы Сараево завешаны одеялами и простынями. Ощущение ярмарки или всемирной прачечной. Рядом с некоторыми домами возвышаются кучи из джутовых мешков с землей. Это посты десантников. Южную часть Сараево – зону ответственности «Русбата» – видно лучше. Мусульманская сторона просматривается гораздо хуже. Мешают висящие над узкими улицами гирлянды домашних тряпок. Над ними иногда понуро торчат обвалившиеся крыши домов. И в этих мертвых домах с зияющими черными провалами оконных глазниц живут люди.
– Для чего здесь одеяла развешаны? – спросил Белов.
– Защита от снайперов. Чтобы им было меньше «работы».