Страница 19 из 39
Сегодня нас тревожит не только легкость, с которой солдаты вермахта расправлялись с населением на оккупированных территориях, но и популярность государственной системы, сумевшей мобилизовать представителей самых разных слоев общества на службу чудовищному беззаконию. Этот механизм убеждения имеет мало общего с тупым вдалбливанием. Они воевали на совесть, поскольку разделяли действовавший консенсус, укорененный в этнической гордости, идеале самопожертвования и презрении к своим жертвам. От понимания насколько данная система сохранила свою функциональность и привлекательность в глазах масс, зависит и наше собственное будущее.
В пропаганде нацистского режима впервые проявилось то, что ныне составляет самую неприятную черту современного массового общества. Конформизм и бесцветность, к которым рано или поздно приводит демократическая уравниловка, очень похожи на уравниловку тоталитарной системы. Демократия основывается на популярности, для достижения которой используются самые примитивные трафареты, и сама популярность подвержена манипулированию. А значит, формированию заинтересованными особами.
Геббельс в свое время пророчески заметил: «Кто после этой войны будет владеть средствами духовного руководства, тот будет определять будущее». И это действительно так.
Часть II
Ein Volk, ein Reich, ein Führer
6. Понятие Родины
История, как-то заметил Поль Валери, представляет собой самый опасный продукт, изготовленный химией человеческого мозга, она заставляет народы мечтать или страдать, делает их больными манией величия, тщеславными, невыносимыми, порождает у них чувство горечи (1).
Но происходят эти процессы не сами по себе, их активирует элита. Исходя из интересов сегодняшнего дня, власть имущие в прошлом ищут и всегда находят аргументы, подтверждающие предлагаемую массам точку зрения. На этом приеме чаще всего основывается сталкивание народов в межнациональных конфликтах. А. Тойнби подчеркивал: «Воспоминания о счастье, оставшемся в прошлом, переходят в мечту о его возвращении. А народ, охваченный подобной мечтой, с воодушевлением пойдет за пророком, который пообещает воплотить мечту в явь» (2).
Сила Гитлера заключалась в том, что он искренне разделял со столь многими германцами привязанность к национальным образам, новым и старым – тенистые леса, жизнерадостные села под сенью древних замков, летящие валькирии и прочие видения народного сознания, которые уже столетие насаждались националистической пропагандой. Вероятно, можно утверждать, что культурные ценности Гитлера стали источником его обаяния для немецкой нации.
Основной чертой довоенного полуфеодального германского режима принцев, генералов, землевладельцев, профессоров права, которые придавали ему академическую законность, и лютеранских пасторов, которые создавали ему моральный авторитет, являлся антилиберализм. Эта управляющая каста ненавидела Запад как за его либеральные идеи, так и за его грубый материализм и бездуховность, которые (по их мнению) воплощали эти идеи. Они желали сохранить Германию в «чистоте» от либерального влияния, и это был один из мотивов возобновления средневековых планов нашествия и заселения Востока с целью создания континентальной Германской империи, что позволило бы Германии стать независимой от англосаксонской мировой системы. «Восточники» проводили фундаментальный водораздел между «цивилизацией», которую они считали космополитической, аморальной, антигерманской, материалистической и расово нечистой, и «культурой», которая по своей сути чистая, национальная, духовная и истинно германская (3).
После Первой мировой войны данный вопрос с новой силой поставил историк культуры Артур Мёллер ван дер Брук в его изданной в 1923 году книге «Третий рейх», о которой мы уже вспоминали. Немцы, утверждал он, были ведущими создателями Европы. Их Первый рейх – средневековая империя, сформировала Европу. Именно германские племена основали объединившую основное пространство Европы империю Карла Великого, на фундаменте которой позже сложилась Священная Римская империя германской нации, и начали геополитический натиск на Восток.
Вторым их творением была империя Бисмарка, однако она испытала влияние либерализма и не выдержала испытания серьезной войной. Теперь же, если верить Бруку, немцы имели новую возможность: посредством очищения общества от либерализма и капитализма, они могли бы построить третье, окончательное государство, которое воплотило в себе все германские ценности и существовало бы тысячу лет…
Еще в августе 1841 года на маленьком острове Гельголанд Хоффман фон Фаллерслебен сочинил строчки, которые легли в основу немецкого национального гимна: «От Мааса до Мемеля, / От Ача и до Белта / Германия превыше всего». Маас находится в Голландии, а Мемель – в Литве, Ач в итальянском Южном Тироле. И только Белт в настоящее время является германской территорией и расположен в земле Шлезвиг-Гольштейн. Готовность к восприятию себя как части громадного немецкоязычного мира создала психологическую основу, благодаря которой национал-социалистическое руководство могло требовать от нации жертвенности и активного содействия власти в достижении национального единения. На вопрос «Что есть первая заповедь национал-социалиста?» правоверному нацисту полагалось отвечать: «Люби Германию превыше всего и своего единоплеменника как самого себя!»
И, конечно же, истерический «патриотизм» неотделим от нарочитой «духовности». Геббельс торжественно уверял на могиле Хорста Веселя, будто сей герой умирал «за Гете, за Шиллера, за Канта, за Баха, за Кёльнский собор». И заявлял далее, что «мы вынуждены драться за Гете пивными кружками и ножками стульев, но когда придет час победы, мы снова раскроем объятия и прижмем к сердцу духовные ценности» (4). Он же в другом своем выступлении рисует просто-таки идиллическую жизнь немецкого народа: «Мы были безобидным народом, который занимался своими делами, давая миру наших поэтов, музыкантов и философов, и не понимали, что существуют другие нации, которые только и ждут подходящего случая, чтобы нас раздавить» (5). Боже мой, я только вчера слышал подобную сентенцию по украинскому телевидению! Хорошее мнение людей о себе и, соответственно, поддержание ими своего реноме служит надежным средством для скрытого управления ими.
Немецкая пропаганда старалась подчеркнуть, что их стомиллионный народ всегда нес культуру другим странам и способствовал их процветанию, однако ныне немецкое меньшинство в этих государствах подвергается преследованию. Порой данный тезис перерастал в открытую брань. Во время чехословацкого политического кризиса Геринг прилюдно возмущался: «Мелкий сегмент Европы будоражит человечество. Эта ничтожная раса пигмеев (чехи. – К.К.) без какой бы то ни было культуры – никто не знает, откуда они взялись – угнетает культурный народ» (6). И действительно, а откуда они взялись?
Молодые государства, родившиеся в результате Версальского мира, искали пути национальной самоидентификации, подвергая национальные меньшинства, в частности немецкое, ополячиванию, очехиванию и т. п. Естественно, этнические немцы в новых странах сопротивлялись ассимиляции, стараясь максимально сохранить свои этнические корни. Немецкий культуролог Ранхард Виттрам из Риги писал в 1936 году: «Говорить на родном языке все чище, искать подлинное и природное в немецком во внешнем и внутреннем убранстве жилища, в нравах и обычаях и любом искусстве, становится неодолимой потребностью» (7).
Национал-социалистический Третий рейх по мере обретения им сил притягивал себе немцев, разбросанных по всему миру. Германская пресса охотно подыгрывала этим настроениям. Регулярно публикуя положительные отклики зарубежной диаспоры на строительство национал-социалистического государства, нацистские СМИ охотно доносили до отечественного читателя и слушателя восторженные статьи и стихи, сочиненные их соотечественниками за рубежом: «Когда мы, немцы, распеваем свои песни под широким небосводом, / Наш призыв звучит и под звездным небом чужих земель. / Слава тебе, Гитлер, – спаситель Германии, немецкая путеводная звезда, / Веди нас сквозь бури, пока снова не возродится наша Империя!» (8).