Царство и священство

Эти слова не дают повода обожествлять политическую власть и государство, поскольку оно допускает принуждение и даже наказание для ослушавшегося лица, включая смертную казнь и лишение свободы. И далеко не всегда за те проступки, которые заслуживают столь суровой кары. Но печать греха лежит на всех человеческих союзах, да и на самом человеке. Разве от этого утратил свой смысл последний завет Христа: «Возлюби ближнего твоего как самого себя» (Мф. 22: 39)?! Кроме того, для христианина божественным является лишь Царство Небесное, Новый Иерусалим, и его слава не может быть заимствована земным государством[127].

Чрезвычайно интересно, как в Средние века на Западе, в условиях возрастающей мощи Римских пап и грядущей Клюнийской реформы, понимались известные стихи из Евангелия (Мф. 22: 21), где Спаситель рассуждает о том, что следует воздавать императору Тиберию (14–37), в годы правления которого и происходили указанные события. В одном исследовании, принадлежащем перу нормандского клирика, которого за незнанием имени позднейшие исследователи окрестили Нормандским анонимом, говорится: «Христос сказал: "Отдайте кесарю кесарево", но не сказал: "Отдайте Тиберию Тибериево" Отдайте власти (potestas), а не лицу. Лицо никуда не годится, но власть справедлива. Тиберий неправеден, но кесарь благ. Отдайте, но не недостойному лицу, не нечестивому Тиберию, но справедливой власти и благому кесарю то, что принадлежит им… Дай, – сказал Он Петру, – от меня и от себя справедливой власти и благому кесарю, которому мы все подчинены по своему человечеству…". Ибо Он знал, что является справедливым отдавать кесарю кесарево… Во всем этом Он осуществлял справедливость. Ибо справедливо было, что человеческая слабость подчинена Божественной власти (divinapotestas)».

Вся разница между языческими императорами и царями и христианскими монархами заключается, по мысли Анонима, лишь в одном: до Нового Завета они были провозвестниками Христа, а после пришествия Мессии власть земная обрела свою собственную функцию в деле спасения падшего человека. И теперь христианский император – подражатель, «воплотитель» Христа, его викарий, представитель на земле[128].

Итак, союз государства и Церкви – «знак того, что и еще (и снова) преданное греху человечество во всем его невежестве и беспросветности не оставлено Богом, но сохраняется и поддерживается Им. Ведь оно служит для того, чтобы защищать человека от хаоса и таким образом дать ему время для проповеди Евангелия, время для покаяния, время для веры»[129].

Церковь и империя

В этой связи встает весьма важный и актуальный вопрос о правильном, идеальном соотношении политической власти и священноначалия, или, другими словами, Церкви и государства. Ведь как и все в нашем несовершенном мире, они могут складываться естественно и органично, но могут принимать искусственный, ложный характер.

Сегодня, придерживаясь сто лет назад образовавшегося мнения, привычно противопоставлять Церковь государству или наоборот. Но во всяком случае, «правильно» утверждать, будто «Церковь – это союз, направленный исключительно к религиозным целям». А также, что «подчиняясь государству, Церковь становится орудием практических целей, а это умаляет ее достоинство». Таким образом, нам советуют «запараллелить» Церковь и государство, выдавая это за идеальную форму взаимоотношений[130].

В действительности же, как можно без труда убедиться, этот тезис не выдерживает испытания исторической действительностью. Да и можно ли четко разграничить сферу сугубо церковной деятельности и область общественного служения? История показывает, что Церковь нередко обращала свой взор к сугубо политическим вопросам. Всем известна, например, так называемая практика «социального призрения», чрезвычайно развитая на всем протяжении ее существования с древнейших времен. В свою очередь, императорское управление становилось не просто обычной практикой для Церкви, но практикой спасительной. Достаточно напомнить, что именно императоры Римской державы созывали все Вселенские Соборы и утверждали их акты своей подписью, после чего те получали статус государственного закона.

Благодаря тому, что церковная организация стала наслаиваться на структуры Римской империи, копировать ее административно-территориальное деление, образовалась единая Кафолическая церковь со своими центрами церковной власти в лице пяти патриархов, сотен митрополитов и тысяч епископов. Церковное право выросло на древе римского государственного закона и переняло многие его институты[131]. Что уж говорить, если даже значительная часть богослужебных облачений патриархов и остальных архиереев значительным образом заимствована из царской практики.

Когда утверждают, что во времена Византийской империи или Российской империи «государство поглотило Церковь», «государство подчинило Церковь себе», то следует сказать, что такой катастрофический исход возможен при совершенно конкретных обстоятельствах. Когда, во-первых, интересы Церкви, т. е. некой общины верующих лиц, носят для всего остального общества факультативный, второстепенный характер. Во-вторых, когда органы управления государством заставляют членов Церкви принимать свои ценности, не имеющие ничего общего с христианской верой, в качестве приоритетных. Наконец, когда церковно-властные прерогативы священноначалия игнорируются дистанцировавшей себя от Церкви властью, и государство начинает управлять общиной верующих, минуя установленные органы церковного управления.

Это и есть классический вариант «цезаропапизма», который пытаются усмотреть в византийской и русской «симфонии властей». Но очевидно, что если у государства и Церкви ценности совпадают или даже тождественны, как это имело место в Византии и России, если члены государства являются одновременно и членами церковного союза, то указанные выше выражения утрачивают всякий смысл.

Хрестоматийный пример на тему «государство – враг свободной совести» в лице Пилата, отдавшего Спасителя на казнь, в действительности служит подтверждением обратного тезиса. В действительности Пилат не по праву предал Христа казни, а вопреки ему. Ведь признав Спасителя невиновным, проконсул тут же разрешил евреям казнить Его по своему «местечковому», еврейскому закону, который никак не коррелировал с государственным, римским правом. В этом контексте «демонизированное государство», эталоном которого нередко видят языческую Священную Римскую империю, допустившую казнь Христа, это не «излишнее государство», а «недостаточное государство», в решающий момент оказавшееся не в состоянии остаться верным своей идее. И впоследствии, по одному справедливому суждению, протест первых христиан против государства заключался не в том, что современный им полис был чрезмерно могущественным, а потому, что он был недостаточно могущественным[132].

Итак, государство не просто упорядочивает человеческое бытие и создает законы, должные обеспечить минимум справедливости в социальных отношениях. Государство, тем более государство христианское, есть защитник Церкви, дефензор, как некогда называли Византийских императоров. На протяжении двух тысячелетий Церковь весьма благосклонно относилась к фактам тесной опеки ее государством. Более того, прообразом Царства Небесного христианам видится именно земное государство, строй которого копирует небесные порядки, а царь олицетворяет собой Христа.

Но если государство столь много значит для Церкви, то и Церковь не менее важна для политической власти, которая не только начинает осознавать с возникновением христианской общины свой сакральный характер и высшее предназначение, но и очищается церковной молитвой от греха. Иными словами, в союзе с Церковью власть становится благодатной.

127

Барт Карл. Оправдание и право//Барт Карл. Оправдание и право. М., 2006. С. 34.

128

Канторович Эрнест. Два тела короля. Исследование по средневековой политической теологии. М., 2014. С. 118, 127.

129

Барт Карл. Христианская община и гражданская община//Барт Карл. Оправдание и право М., 2006. С. 72.

130

Чичерин Б.Н. Философия права//Вопросы философии и психологии. Кн. 51 (I). М., 1900. С. 103, 113.

131

Пашков Дмитрий, священник. Сенат и Синод в позднеримской Империи//Богословские труды. 2012. Вып. 43–44. С. 479, 480.

132

Барт Карл. Оправдание и право. С. 21, 22, 35.