Страница 108 из 167
Выше, в специальном очерке, уже говорилось о необратимости познания и о его сильной необратимости. Последняя характеризует научные революции: в революционные периоды стиль научного мышления, воздействие науки на общий характер культуры, эффект науки зависят в явной форме от самого движения науки, каждый ответ науки на поставленный вопрос модифицирует этот вопрос, вызывает новые вопросы; вопрошающий аккомпанемент научного развития не замолкает. Для революционной ситуации в науке характерен экспериментальный результат, явно требующий новых исходных принципов, которые охватывают все мироздание, по находящий их лишь в порядке предварительной интуиции, ищущий внутреннего совершенства, фиксирующий на первых порах не столько однозначные ответы, сколько адресованные мирозданию вопросы, демонстрирующий в рамках теперь вопрошающую компоненту познания, его необратимое движение к истине. Таким экспериментом или наблюдением были в XVI в. эллиптические орбиты планет, а в начале XX в. - независимость скорости света от движения системы, в которой она измеряется. Аналогичную, революционную ситуацию создает универсальная идея, которая еще не находит внешнего оправдания и толкает вперед экспериментальное исследование, демонстрируя необратимое движение к истине. Подобные поиски преобразуют логику познания, логические нормы, это служит условием парадоксализации самых общих представлений о мире. Именно такие представления - их можно назвать металогическими - имел в виду Лаплас, когда он говорил, что разуму легче двигаться вперед, чем погружаться в самого себя. Такие погружения разума в самого себя ведут к сопоставлениям раньше (давно установленных фундаментальных принципов) и позже (новых принципов, внешнее оправдание которых еще впереди); и подобное сопоставление стягивает раньше и позже в теперь, демонстрируя сильную необратимость познания.
443
Представление о научной революции как о периоде сильной необратимости познания, связанное с трактовкой научной революции как гносеологического феномена, как этапа в развитии познания в его целом, позволяет, по-видимому, несколько дополнить понятия парадигмы и инварианта познания. Оба эти понятия исходят из некоторой тождественности позитивных утверждений. Инвариант - понятие, возникшее в математике, - получил весьма общий, во всяком случае, общефизический смысл, когда Эмма Нётер связала его с понятием сохранения физических величин. Можно думать, что указанное понятие получит еще более общий смысл, в том числе гносеологический. При этом па передний край выступает понятие, связанное с сохранением, но в известном смысле противоположное ему - преобразование позитивного ответа при сохранении вопроса. Сохраняющийся вопрос, "вопрошающий инвариант", особенно важен в случае научной революции, когда позитивные парадигмы меняются радикально, настолько радикально, что сохраняется лишь вопрос, на который раньше давали один ответ, а позже - другой. В период научной революции ответы меняются очень быстро и явно, на глазах того же поколения, в наше время - подчас в течение выхода нескольких последовательных номеров физического журнала. Это делает более явным сохранение сквозного вопроса. Его сохранение - это конкретизация, иллюстрация, вывод из основной черты познания как целого, из основной посылки теории познания. Сохранение, в качестве преемственного содержания науки, вопросов, которые каждая эпоха получает от предыдущей и переадресует следующей, все это говорит о бесконечности познания, о его историческом приближении к неисчерпаемой абсолютной истине.
Сейчас придется ввести некоторые ограничения в указанное разграничение позитивных и "вопрошающих" инвариантов. Речь шла о неисчерпаемости объекта науки, о бесконечном приближении познания к его действительному объекту. Но является ли такое приближение необратимым? Понятие необратимости указывает на гносеологическую ценность позитивных ответов, их сохранение
443
в самых радикальных научных революциях. Если отрицать истинность позитивных ответов, если свести научные революции к сохранению вопросов и представить такие революции чем-то вроде катастроф, якобы стирающих с лица Земли все старое, то мы придем к абсолютному релятивизму, к представлению об истории познания как истории заблуждений. Вопрос "как устроен мир?" как будто может сохраняться даже в такой истории. На самом деле, сохранение вопроса, неисчерпаемость познания неотделима от его поступательного и необратимого движения. Вопрос "как устроен мир?" сохраняется, модифицируясь, именно потому, что он получает в каждую эпоху приближенно правильный ответ, хотя и неокончательный, не закрывающий прогресса науки. Вопрошающая компонента науки неотделима в этом смысле от позитивной. Возьмем вопрос, который перешел из перипатетической науки в классическую: "почему тела продолжают двигаться после получения толчка?". Вопрос мог сохраниться лишь при условии некоторых накопленных в течение древности и средневековья необратимых констатации и обобщений. Присмотримся к написанной только что вопрошающей фразе. В ней каждое слово - итог необратимых, навсегда вошедших в науку позитивных итогов опыта и логического мышления. Слово почему - итог длительного и необратимого отказа от некаузального мышления, и как бы ни менялись представления о причинности, то, что стоит за этим словом, не может быть отринуто. Слово тела - итог наблюдения, приведшего к заключению о дискретности мира. Слово продолжают могло приобрести смысл только в результате накопления наблюдений, которым противостояло обычное прекращение движения, в результате появления абстрактного образа тела, предоставленного самому себе, и бесконечного движения, не встречающего препятствий. Слово толчок, обозначающее универсальную причину движения, могло фигурировать в заданном вопросе после необратимой позитивной констатации - обобщенного отказа от нематериальных источников движения.
Классическая наука могла адресовать будущему тот же вопрос в иной форме, которая включала понятия предоставленного себе, т.е. находящегося вне силовых полей, тела, движения как состояния (Галилей), прямолинейной инерции (Декарт), инерционных сил (Ньютон). Без этих понятий и образов Эйнштейн не мог бы ответить на вопрос ссылкой на особенности пространства, на его геометрические свойства, па его евклидовость или неевклидовость.
444
Подобных примеров можно было бы назвать сколько угодно. Они показывают, что вопросы науки без сопровождающих и формирующих позитивных утверждений не могут быть заданы и уже хотя бы поэтому не могут стать звеньями исторически развивающегося познания. Вся история науки демонстрирует невозможность сформулировать вопрос без определенных ответов, причем ответов, образующих необратимый ряд. "Вопрошающая" компонента познания и его "отвечающая" компонента - основные характеристики познания. Познание движется вперед в силу сохранения неисчерпанного каждый раз вопроса. Познание в целом движется вперед, "время познания" необратимо, потому что ответы науки сменяются новыми не в порядке катастроф Кювье, а в порядке возрастающей точности отображения объективной действительности.
Из указанного характера научной революции, из сильной необратимости процесса смены конкретных форм, в которые облачается сквозной вопрос о структуре мира, из постоянной в рамках научной революции связи и борьбы между раньше и позже следуют некоторые выводы о хронологических рамках научной революции, создавшей классическую науку. Раньше в данном случае означало господство перипатетических идей и выведение законов бытия из неподвижной схемы центра мироздания, его границ и "естественных мест". Позже означало обладавшую высоким внешним оправданием и внутренним совершенством науку XVIII-XIX вв. Между ними полутора-двухвековая полоса поисков нового внешнего оправдания и внутреннего совершенства, борьба старого, еще не ликвидированного, и нового, еще не достигнутого, полоса, когда старое и новое сливались в борьбе и превращали каждое теперь в арену борьбы. Подобная общая характеристика науки XVI-XVII вв. подводит при своей исторической конкретизации к выделению последовательных этапов научной революции.