Гости из тумана

<p>

   Она уже не ждала. Другие ждали и надеялись. Она - нет. Весть о том, что сегодня гости будут в их пансионе, словно маленький огонёк бегала из уст в уста и раскрашивала девичьи щёчки в нежный пунцовый цвет. Их ждали все. Или почти все. Даже самые, казалось, безнадёжные, те, что на себя уже махнули рукой, как-то по другому стали ходить, немного искоса поглядывать в зеркала, чуть-чуть изящнее наклонять голову... Новость исходила от директрисы, которая под страшным секретом сообщила её кастелянше (А то как же! Бельё же нужно!), та - поварихам (Не угостить гостей... так они вообще сюда больше ни ногой), те - своим подружкам, те - своим... Пансион гудел...

А вот она не ждала. Она уже переждала своё, то время, когда приходящие мнятся чем-то донельзя совершенным, когда хочется большого и чистого, и скорее, скорее, скорее. И оно тогда к ней пришло. Вроде бы даже и большое. И светлое, как небо в те редкие моменты, когда не идёт дождь. Ведь Ши-рё был бардом. Весёлым, красивым и обаятельным балагуром. Он играл на мандолине, маленькой, но звонкой, и пел про любовь. Пел так, что можно было заслушаться. Ши-рё пришёл раз, два, три. Он приходил ещё много раз. Он улыбался и много говорил. Он рассказывал смешные, очень смешные истории и даже в лицах показал ей однажды почти всех знакомых ему пансионерок от директрисы до глухонемой Пу-шай, изображая их как на службе, так и в быту. Казалось, что он провёл ночь с каждой из них. Она смеялась, но спросить всю правду как-то не решалась. Увы, Ши-рё так и не произнёс самых нужных слов. Самых важных. А когда она родила девочку, он исчез. Просто ушёл и больше не вернулся. Ведь в жизни мужчины могло быть две женщины. Только две. Такова традиция. Дочь стала третьей. После матери и неё. И Ши-рё, наверное поэтому, не мог забрать их обеих. Забрать их - значило отказаться от матери. Кто спорит, она это понимала. Но он-то отказался не только от неё, он отказался от них обеих. Обида поселилась где-то глубоко в сердце Уль-чи. Пусть он мог не брать с собой её, но почему он не взял дочь, почему обрёк её на пансион вместо того, чтобы дать ей жить вместе с ним? Где теперь её маленькая А-на? Неизвестно. Девочки не живут с матерями. Они или живут с отцом или... А пансионы ждут. В пансионах идёт цементирование нации. Той нации, где на одного мужчину сотня женщин. Или две сотни. Точно неизвестно. Им неизвестно. Да и что может быть известно, если все сведения поступают сюда через директрису, через кастеляншу и поварих? Крохи информации останутся крохами.

Ей навсегда запомнился их последний разговор:

- Я боюсь к вам привыкнуть, - как-бы между прочим сказал Ши-рё, собираясь в дорогу.

- Разве это плохо, привыкнуть к любимой женщине и дочке? - удивилась она.

- Надо идти, - увильнул от ответа бард, пряча отчего-то смущённый взгляд.

Уль-чи всё понимала. И отпустила Ши-рё без слёз, с каменным лицом, качая на руках малютку, которая была обречена на одиночество из-за слабого характера отца.

А потом, через год, пришёл Ур-ич. Этот не улыбался и не шутил. Он просто брал. Брал то, что хотел. Его боялись все, даже друзья. Когда Ур-ич в первый раз появился в их пансионе, он закатил пирушку ещё в холле, потребовав, чтобы все пансионерки прошлись перед ним, демонстрируя свои прелести. И они прошлись. Отказать воину нельзя. Даже, если он переходит все грани приличий. Воин уйдёт, а слава пансиона останется. Есть пансионы, которые десятилетиями не принимают гостей. Не идут гости к ним. Не идут и всё. Приняли не так или ещё что. Слухи правды не донесут. Да и вообще... Чтоб дойти до пансиона, нужен отряд. Воины, мудрецы, барды. Пробиться сквозь марево тумана не просто. Туман не любит безрассудных. Принять гостей - счастье. Выбраться из пансиона вместе с ними - счастье вдвойне. А выбраться можно, только став матерью. И - счастье, если у тебя мальчик. Мужчины забирают мальчиков с собой. Мальчиков и их матерей.

От Ур-ича у неё тоже была девочка, Кси-я... Она понесла от него сразу же, в первый же его визит, когда из всех пансионерок, он уверенно выбрал именно её, Уль-чи.

- Теперь я буду каждую неделю приходить сюда. И чтобы к ней больше никто, слышите, никто не подошёл. Она - моя! - сказал воин так, словно ставил невидимое клеймо на понравившейся девушке.

Он был таким. И все его слушались. После этого никто не мог даже поговорить с ней, не то, чтобы посмотреть на неё как-то по особому. Вероятность того, что смотревший не доживёт до утра, была слишком большой, чтобы всё оставалось пустой угрозой. В этом мире всем правила сила. А сила была у Ур-ича. Он мог к ней даже не зайти. Он мог общаться с другими женщинами, но к ней не приближался никто. Словно к больной, словно её дверь не была такой же прозрачной, как и все остальные двери, словно дряблость и морщины уже покрыли её кожу и ей пора переселяться на верхние этажи пансиона, туда, куда не заходил ни один мужчина.

Впрочем, и тогда она ещё какое-то время хотела что-то изменить. Но мысль, что Ур-ич вновь будет с ней жесток, мысль, что своим желанием она только навредит людям, холостила душу. "Лучше никому, чем так", - как-то подумала она. Другие были рады приходу мужчин, для неё же теперь это были худшие дни в году.

- Твой Ур-ич тоже будет, - под страшным секретом за ужином ей сказала зеленоглазая Ка-ина, тряхнув кудряшками на коротко стриженой голове, - Везёт же некоторым! Такой мужчина! Ах! Как он уверен в себе! Какие у него сильные руки!

- А то, что ты для него, что животное, это не в счёт? - поджала губы Уль-чи.

- Слушай, Уль-чи, да я готова блеять и махать беленьким хвостиком, лишь бы он зашёл ко мне в комнату. Ты... ты сама уже не знаешь, что тебе надо.

И правда - она не знала. То, что у неё было с Ур-ичем, её не устраивало, но ведь ничего другого быть просто не могло. Никогда-никогда. По крайней мере, пока он был где-то рядом.

А в холле уже шумели гости. Сегодня было много бардов. Четыре или пять. Девчонки их любили. Да и как же не любить бардов, если они весёлые? Грустный бард - это смешно. Пиликала скрипка, урчал фагот, парочка флейт и что-то ещё, какой-то ещё звук, который однозначно она пока ещё не могла распознать, раздавался снизу. Ну и что. Она не пойдёт туда. Больно надо! Даже... даже Ши-рё она уже не хотела видеть. Барды! Барды они легки, но они и невесомы. Бардов все любят, в каждом пансионе. И в каждом пансионе у них много женщин. И в дороге барды нужны не меньше, чем воины. Через туман без барда идти сложно, ведь правильной мелодии боятся его обитатели. Это мудрецы сидят сиднями и в походы идут неохотно. Никто и не знает, сколько их вообще. В их пансионе мудрецов давно никто и не видел. Не видел, но все знали, что только благодаря лишь им ещё пока и стоят пансионы, действуют порядки, живут люди...

А двери в пансионе прозрачные. Прозрачные, да не совсем. Идущий по коридору видит, что происходит в комнатах, а наоборот - нет. Некоторые девчонки, чтоб гости их хоть как-то заметили, так стараются, так... Всю ночь завлекают своим молодым телом, даже если за дверью никого и нет. Многие, да не она. Вот, уже топот ног. Значит - погнали по комнатам. Значит, сейчас гостей кормить будут. А потом уже "ночной выбор". Кто-то осчастливится, кто-то зальётся слезами. Кто-то будет ждать следующего раза. Пансион большой. На самых верхних этажах девочки, ниже старухи. Она помнит, как Ур-ич, задумав подурачиться, разломал решётку, загораживающую лестницу, ведущую туда, и разгорячённые воины "осчастливили" не один десяток обитателей верхних этажей. Одна девочка стала заикой, вторая замкнулась в себе. Трёх старух утром просто не досчитались. Воины сраму не имут.