Страница 22 из 61
Мок слышал и теперь этот тихий, развратный смех Софи. Он слышал его во время купания, когда закрывал дверь спальни и поворачивал ключ изнутри. Он звучал в его ушах, когда он ложился рядом с женой и начинал ее будить таким способом, который она очень любила. Софи вздохнула и осторожно отодвинулась от мужа. Но он был настойчив, и возобновил свои усилия. Софи полностью пробудилась и посмотрела в затуманенные глаза Мока.
— Сегодня этот день, — прошептал он. — День зачатия нашего ребенка.
— Ты веришь в этот бред? — спросила она сонно.
— Сегодня этот день, — повторил он. — Прости за вчерашнее. Я должен был помочь Эрвину.
— Мне все равно, — Софи отодвинула от себя собственнические руки мужа и добавила: — Ни Эрвин, ни астрологический прогноз. Я себя плохо чувствую. Дай мне спокойно поспать.
— Дорогая, завтра я подарю тебе ожерелье с рубинами, — дыхание Мока обжигало ее шею. Она встала и села на канапе под окном, подминая под себя шелковую ночную рубашку. Она взглянула на кровать и вспомнила щекочущую бороду старца.
— Принимаешь меня за куртизанку, — Софи внимательно смотрела чуть выше, над головой Эберхарда, — любовь которой можно купить за ожерелье?
— Ты знаешь, что я очень люблю, — чувственно улыбнулся он, — когда ты притворяешься продажной шлюхой.
— Ты все время говоришь о себе. Только «я» и «я», — тон голоса Софи был чувственно вызывающим. — Что «я люблю», что «меня интересует» и так далее. Ты не спросишь меня никогда, что я люблю, что я хочу делать. Весь мир должен тебе служить.
— А что ты больше всего любишь? — Мок пошел следуя ее обнадеживающей улыбки.
Софи села рядом с мужем и погладила рукой его сильную шею.
— Притворяться продажной шлюхой, — ответила она.
Мок насторожился. Еще сейчас он слышал ее вульгарное «хочешь трахаться?», он чувствовал прикосновение ее нежных ног, которыми в воскресный вечер она столкнула его с кровати на пол.
— Тогда притворись ей, — выдал сухое пожелание.
Одетая в белое маленькая девочка смотрела в ужасе на бьющего рыжую блудницу барона фон Хагеншталя. «Мы должны дальше сыпать цветы?» — спросила она. Софи почувствовала огромную усталость. Слегка пошатываясь, она подошла к кровати.
— Я не могу притворяться продажной шлюхой, — вздохнула она, залезая под одеяло, — потому что тебе не за что платить. У тебя нет ожерелья.
— Завтра у меня будет, — Мок прижался к спине жены. — Я могу заплатить тебе столько, сколько берут шикарные проститутки. Деньгами.
— Я эксклюзивная куртизанка, — Софи удержала его за запястья и отодвинулась к стене. — От клиентов беру только дорогие подарки.
— Хорошо, — вздохнул Мок. — Ты будешь притворяться шлюхой, а я заплачу тебе ожерельем.
Софи поднялась на локоть и отряхнула с лица волосы.
— Перестань уже! — крикнула она. — Оставь меня! Я устала от этой игры! Я устала и хочу спать. С таким же успехом ты можешь довольствоваться собой и притворяться, что любишь меня! Просто притворись.
Мок вздохнул намного громче и прижал ее к кровати всем своим весом. Мышцы лица Софи легко обвисли, и ее щеки чуть сместились к розовым ушным раковинам. С зажмуренными глазами она выглядела как маленькая девочка, притворяющаяся, что спит, но через мгновение разразится смехом, чтобы показать своему отцу, как здорово она над ним пошутила. Софи не была ребенком, Мок — отцом, а то, что между ними происходило, не напоминал невинную забаву. Софи думала о маленькой девочке в белом, о ее набрякших от слез глазах, о ее пальчиках, судорожно стиснутых на лепестках роз, и ужасе при виде обезумевшие от течки самок. Мок думал о космограммах, звездах и маленьком, еще нерожденном Герберте Моке, едущем в воскресенье на пони по Южному парку.
— Сегодня день зачатия, — прошептал он. — Ты же знаешь, что с проститутками случается много изнасилований.
— Ты сукин сын! Ты придурок! — крикнула она. — Ты грубиян! Не делай этого, пожалеешь!
Мок сделал это. А потом пожалел.
Мок очень сожалел. Он сидел голым в запертой на ключ спальне возле остывшей печи и прижимал к лицу ночную рубашку Софи. Ткань была разорвана в нескольких местах. У ног Мока лежал пахнущий жасмином листок, заполненный округлыми буквами. «Ты гад и скотина, за изнасилование, которое ты со мной допустил, ты заплатишь перед судом Божьим. Теперь по жизни — только утрата своей убогой репутации…»
Он положил на измятое постельное белье ночную рубашку жены и осмотрел комнату. Он глядел на пустой туалетный столик и на открытый, опустошенный от одежды шкаф, петли которого недавно смазал Адальберт. Он провел языком по небу. Оно не было сухим и шершавым. Прошлой ночью он не притронулся к выпивке. Если бы он выпил, сейчас горел. Его язык не двигался бы во рту в поисках хмельных воспоминаний. Застрял бы, зажатый во рту повешенного.
«Ты бесплодный импотент, запомнишь надолго эту дату — 1 декабря 1927 года. В этот день я закончила писать свой дневник, который является отчаянным призывом уважать достоинство жены и женщины. Я описала насилие, которое ты применил ко мне…»
Он лежал на диване и приглядывался в свете ночника к нескольким светлым волоскам Софи, которые обернул вокруг пальца. Первое утро без жены. Первое утро без похмелья. Сполз с дивана на пол. Он лежал на животе на пушистом ковре и хватал поднятыми руками предметы, которые Софи рассыпала как погребальный костер. Там были меха, которые на его просьбу надевала на голое тело, драгоценности, духи и даже шелковые чулки.
«Мне не нужны подарки от тебя. Единственное, что ты можешь сделать, это открыть свой бумажник и купить себе прощение и любовь. Но ты больше не можешь позволить себе мою.
Ты старый, жалкий алкоголик, не смог удовлетворить молодую женщину. Твой член слишком мал. Однако есть в этом городе люди, которые смогли возместить мне его. Ты даже не представляешь, сколько раз и в каких позах я принимала телесные наслаждения на этой неделе, когда ты изнасиловал меня. Даже себе этого не представляешь. Хочешь это знать? Ты скоро узнаешь из этого дневника, который я тайно опубликую, а мои друзья распространят по всем публичным домам Германии. Ты даже не знаешь, на что я способна. Из дневника ты узнаешь, сколько жизней я высосала из Роберта, нашего слуги».
Мок уткнулся лицом в подушку, которую вчера искусала Софи. За время полицейской карьеры он проводил четыре дела о женоубийстве. В трех случаях поводом преступления были издевательства жен над сексуальной способностью мужей. Потерпевшие, насмехаясь над маленьким размером мужского скипетра, утверждали, что удовлетворения достигали в объятиях других мужчин. Мок проверял эти истории. Это были, без исключения, вымышленные истории, дикие фантазии — последнее оружие, после которого следовало жестокое обращение с женщиной. Он припомнил вызывающие взгляды, которыми бросала Софи на их последнего камердинера Роберта. Он вспомнил запах духов жены, наполнявший служебную квартиру и клятву камердинера, что это запах уличной шлюхи.
Криминальный советник схватился за голову. Были ли угрозы Софи беспочвенными? Она действительно написала дневник о «доставлении себе плотских утех»? Это было бы чтение как раз для борделей, и поэтому описанные ситуации должны были бы попасть в их потребности. Были ли эти порнографические переживания реальностью или выдумкой аристократки, притесняемой мужем плебеем, артистки, угнетенной жестоким мещанином, готовой к материнству женщины, безуспешно порабощенной бесплодным мужчиной? На этот вопрос только один человек знал ответ, человек, задача которого в уходящем неделе была фиксация каждого шага Софи Мок.
Мок вышел из Главного Вокзала черным ходом. Миновал дирекцию железной дороги справа и заиндевевшие деревья Тихакерпарка слева и перерезал Густав-Фрейтаг-Штрассе. Он остановился в сквере напротив Гимназии святой Елизаветы. Купил папиросы в стоящем там киоске и сел на остекленевшую от мороза скамью. Ему требовалось вздохнуть, требовалось связать причины со следствиями.